Блуд на крови. Книга первая - Лавров Валентин Викторович - Страница 6

• Предыдущая
• 6/75
• Следующая

— Ты, ирод, что делаешь? Пошел вон…

Но договорить она не успела. Иван вновь уцепился за ее шею, навалился всем телом. Под его железными пальцами что-то хрустнуло. Воеводша начала судорожно трястись, изо рта пошла пена. Вдруг вспомнив про топорик, который он принес и оставил возле дверей, Ванька схватил его и с силой точно стукнул Аграфену Ивановну обушком по лбу. Та затихла — навеки.

Тем временем начала просыпаться Надюшка. Она широко раскрыла глаза, села на постели, и сквозь тонкую материю рубашки чернели соски ее маленьких крепких грудей

— Что ж, черти, вы смотрите? — заревел Калмык. Он бросился к девушке, повалил ее и локтем нажал на шею. Нежное личико Надюши на мгновение скривилось в болезненной гримаске, но тут же разгладилось и навсегда успокоилось. Лишь из маленькой раковины уха скатилась рубиновая капелька крови.

Все сразу пришло в движение. Злодеи стали лазить по углам, искать добро и ничем не гнушаться. Калмык схватил ночные туфли барыни, Катька вытащила из комода цветастые шелковые ленточки и сыромятной кожи кошелек хозяйки, в котором та держала немного медных денег.

— Скрыню хватай, скрыню! — суетился Мишка Григорьев, все время выглядывавший из дверного проема. Сейчас он вдруг осмелел и пытался командовать разграблением хозяйского добра.

Катька накинула на себя салоп барыни, а другой великодушно передала Авдотье:

— Бери, раз такое дело вышло! Да чего, дуреха, трясешься? Дело сделано…

Плотник вытащил две шубы и поволок их из дома.

Калмык на ходу жрал невесть где взятую им колбасу, просяще приговаривая:

— Братцы, винца бы малость! В грудях горит! Облокотившись на спинку кровати, над мертвой Надюшкой рыдала Авдотья:

— Солнышко мое, почто закатилось! Катька рассмеялась:

— Ну, дуреха! Нашла о ком плакать.

И все вновь гурьбой повалили из комнаты.

На лестнице стояла только что прибежавшая девка Полтевых Матрена Семенова. Она деловито наставляла:

— Мужики, ключи не забудьте! Да из погреба надоть поднять чего — для отпразднования. Вон сколько всего хапнули. Не всякий день такое счастье в руки дается!

В ее голосе звучала зависть. Немного подумав, она выдернула из-под головы Надюшки пуховую подушку и потащила ее на улицу.

Скрыню нес Калмык, выхвативший ее у плотника. Он подошел к карете. Возле раскрытой дверцы нетерпеливо стучал ногой о ступеньку Лешка:

— Ну, что? Ну, где вы, черти?

Калмык покровительственным тоном проговорил:

— Вот, барин, все в полном аккурате и сохранности! Позвольте вам под ножки в карету поставить.

Лешка вздохнул:

— Ну, наконец! Хорошо-то как. Надоть уезжать. Сигайте быстрее, иди сюда, Калмык, садись, так и быть, рядом.

Все кое— как расселись, кучер тронул, Катька огласила высоким красивым голосом спящие окрестности:

Эй, малый, эй, малыш! Тебе никак не угодишь…

И все остальные, кроме все время плакавшей Авдотьи, дружно и разухабисто подхватили:

То — широка, то — мала, То кудрява, то гола!

Пусть поверит читатель, это исторический факт, отмеченный в архивных материалах: да, вся эта странная и беспутная компания неслась после всего того, что произошло в доме воеводы, с песнями и гиком к Мясницким воротам.

В угловом двухэтажном доме (его снесли лишь в 70-е годы нынешнего века) с накрытым столом ожидала подполковничья жена дородная красавица Авдотья Нестерова.

— С дороги — по чарке! — весело крикнула Авдотья.

Выпили. Затем Лешка поставил скрыню на стол, отпер, и его лицо вытянулось:

— Денег — кот наплакал!

Вместо сорока тысяч капиталу оказалось 563 рубля 20 копеек.

— А где ларец с бруллиантами? — вдруг вспомнил Лешка.

Ларец таинственным образом исчез и никогда найден не был.

Потом начали пить, гулять и плясать. Особо отличились Лешка и Калмык «— вприсядку.

Злодейство наделало много шума. Императрица приказала ежедневно докладывать ей о ходе следствия. По монаршей милости, состраданию к его беде, воевода Жуков был освобожден от суда и наказания, лишь отставлен с должности.

Генерал— поручик, действительный камергер и кавалер Александр Данилович Татищев следствие вел энергично. Уже к вечеру 10 сентября в доме Нестеровой арестовали девок. 14 сентября поймали всех остальных (кроме Ивана Сизова. Этот, прежде чем на него надели кандалы, еще несколько месяцев бегал на свободе). Все были пороты. Все охотно показывали и на себя, и на других. Лешка чистосердечно бил себя в грудь:

— Это не я, это моя стерва — теща! Все она, паскудная.

Настасья Полтева оказалась единственной, кто долго проявлял характер. С нее плетьми сдирали шкуру, подвешивали «на петли» (мучительная пытка с выкручиванием суставов). Она стояла на своем:

— Знать ничего не знаю!

На очной ставке дочка и зять укоряли ее:

— Побойся Бога, твоя затея!

— Подлецы вы оба! Будьте прокляты! Не я… Опять до крови били, на дыбу вздергивали,

подвешивали за руки и ребра — под потолок. Наконец сдалась, прохрипела:

— Ну, я подбила! Чтоб все вы сдохли… Мишка Григорьев без всякой надобности оговорил своего дядю Захара Иванова:

— Знал, что готовим убийство, но не донес… 70-летнего старика трижды били, пока он не испустил дух, так и не признавшись в преступлении, которого не совершал. Случилось это 18 ноября, а тремя днями раньше умерли от пыток в один день Калмык и Мишка Григорьев. Настасья Полтева дотянула до 3 марта нового, 1755 года. По обычаю того времени, казненных хоронили в четверг на Троицыной неделе — всех сразу, с общей панихидой.

До того времени покойников свезли в церковь Святого Ивана Воина, что на Божедомке. Там их сложили в холодный погреб.

Тех, кто выдержал, ожидала страшная участь.

Следствие составило «экстракт» (заключение), а генерал Татищев приговорил (включая умерших): «Алексея Жукова, жену его Варвару, тещу Настасью Полтеву, Калмыка Александра и Михаила Григорьева пятерить: отсечь руки, ноги и головы. Девкам Авдотье Ионовой, Катерине Даниловой и Матрене Семеновой отсечь головы…»

Пойманного позже Ивана Сизова тоже приговорили к «пятерению».

Все смертные приговоры отправлялись на утверждение Елизавете. Еще при вступлении на престол она неукоснительно обещала прекратить в России смертные казни. Свое намерение она твердо проводила в жизнь. Тем самым Россия на много лет опередила все западноевропейские законодательства (увы, что смертная казнь — варварство, приходится доказывать и в наш вроде бы просвещенный век).

Ждать своей участи приговоренным пришлось невыносимо долгих 12 лет. Все эти годы они провели в одиночных камерах. Для «отягощения положения» на цепях были навешаны на грудь увесистые чурбаны.

Вступая на престол Екатерина II заменила смертный приговор прилюдным церковным покаянием и ссылкой. Без клеймения, то есть без выжигания на лбу и щеках слова «воръ».

Жуковы были отправлены в Соловецкий монастырь. Вместе с ними «для услужения» отправились два крепостных мужика. Сказывали, что стража допускала порой Варвару в камеру мужа. Скончалась она от жестокой чахотки года два спустя. Крепостных Алексей еще прежде проиграл в карты за две «красненьких» — за 20 рублей. Окончательно спятив с ума, находясь в церкви во время провозглашения многолетия Екатерине, Лешка стал выкрикивать в ее адрес непристойности.

Его посадили в кандалы и отправили на следствие в Архангельск. Здесь во время конвоирования в тюрьму ему на шею вдруг бросилась какая-то женщина:

— Лексей Матвеевич, вы ли, голубчик?

Конвойные женщину отогнали. Это была Авдотья Ионова.

Судьба Авдотьи сложилась удивительно. Она глубоко раскаялась в своем преступлении. Попав в Архангельский острог, отличалась добрым нравом и умением обходиться с людьми. Ее заметила жена начальника острога, взяла к себе в дом — помогать по хозяйству. Авдотья служила с усердием, стала общей любимицей. Сколько могла через свою хозяйку помогала Лешке.

• Предыдущая
• 6/75
• Следующая