Расскажи, расскажи, бродяга - Лаврова Ольга - Страница 5

• Предыдущая
• 5/9
• Следующая

Знаменский скрипнул спинкой стула, стряхнул роговую пыль с колен.

— Прошлый раз о матери заговорили, расстроили меня. Отсижу и поеду домой, брошу пить. Женюсь. А если вы накинете срок, я и мать навряд ли в живых застану.

Пытается вызвать сочувствие?

— Вы за эти годы посылали ей деньги?

— Первое время…

Его прервал звон будильника. Бродяга дрогнул и впился вопросительно в портфель. Для усиления нелепости Знаменский растер меж ладоней лист герани, кабинет наполнился пряным запахом. (Герань Маргарита Николаевна держала против моли.) У бродяги ноздри чутко раздулись, он кашлянул и продолжил:

— Первое время посылал. Потом реже.

— Не припомните приблизительно, когда и какие суммы?

— Мало посылал, мало! Чувствую, к чему ведете. Мать старуха, а я сильный мужик.

Эх, разве такого проймешь? Вот если б у меня выросла третья нога либо рыбья чешуя поверх брюк…

— Ну, самый крупный из переводов какой был?

— Оставим это. Совестно, понимаете?

— Нет, не все еще понимаю. Но надеюсь, пойму.

— Что поймете?

— Вас.

— Что во мне непонятного?

— Очень многое. К примеру, уровень культуры при подобном образе жизни.

Все-таки будильник я опять заведу.

— Нынче все культурные пошли. А я все же десятилетку кончил. Даже две пятерки в аттестате имел. Много повидал. С разными людьми встречался. Замечал, перенимал.

— Верно, две пятерки, — щелкнули бусины четок. — По химии и по географии. Но почему-то ни одного города не можете назвать.

Бродяге неприятна была осведомленность следователя.

— Говорите, перенимали. Но чтобы перенимать, надо сходиться с людьми довольно тесно. А кочевой быт приучает к одиночеству.

— Оно вроде и так — все настороже. Но и легкость нужна. Чтобы с любым встречным — общий язык.

— Между тем в камере, где вся обстановка толкает к общению, вы держитесь обособленно. Опять скажете, нарушаю законность? Нет, ваше поведение фиксируется в карточке. Кроме того, есть надзиратель, он поневоле все видит. Естественно, я поинтересовался. Даже проглядел ваш библиотечный формуляр.

Четки — удобное приложение для рук, в эти мелкие движения сбрасываешь лишнее возбуждение.

— Рад, что мы с вами сегодня так откровенны… В тот раз я сгрубил, вы уж извините.

— Я задал вопрос.

— Ах, да. Народ, знаете, в камере неподходящий: мошенник, кладовщик, учитель какой-то. Что я для них?

— А по-моему, вы пользуетесь авторитетом. Кстати, за вами числится драка. И, кажется, вы применили тогда особый болевой прием. Что это было?

— Ей-богу, не знаю. Научил один парень еще в плотницкой бригаде. Если будет, говорит, кто к тебе лезть, сделай так — сразу отстанет.

Неопределенный жест, не проясняющий суть приема.

— Ну, хорошо, поговорим немножко о литературе.

— Гражданин следователь, разрешите спросить.

— Пожалуйста.

Сейчас ринется в атаку.

— Законом установлен срок для следствия?

— Да.

— Этот срок кончился.

— Не спорю.

— Все сведения про меня подтвердились. Больше ничего не требуется!

— Я счел нужным продлить срок.

И еще продлю, чего бы ни стоило!

— Есть постановление прокурора?

— Есть.

— Прошу ознакомить.

— Я не обязан предъявлять этот документ.

— Порядочки!

Будильник. А кстати — обеспечит перерыв в словопрениях. Все, захлебнулся. Теперь извлечем письма. Можно, к примеру, где попало ставить знаки препинания: «Привет, Павлик! С Новым? годом? тебя? Колю? и Маргариту! Николаевну! Наши, все, шлют, самые, лучшие, пожелания».

— Вы же говорили, что спешить некуда, — этак небрежно между делом.

— Начало надоедать. Сами толкуете, что в колонии лучше. Если вкалывать, можно через год выйти, а?

— И решили осесть под Курском?

— Пора.

— Пора бы. Только зачем вы тогда старательно перечитали все, что было в библиотеке по Средней Азии?

Вопрос проник под броню и поразил чувствительную точку.

— Заявление об отводе следователя я должен подать вам или через местную администрацию?

— В любом случае оно будет тотчас передано прокурору. Но пока прошу ответить.

— Запишите: время нахождения под стражей я использовал для самообразования в различных областях, в том числе в области географии.

В дверную щель просунулся конвойный.

— Я не вызывал.

— Вам просили сказать…

Что-то не предназначенное для ушей бомжа. Конвоир зашептал Знаменскому на ухо, тот почти испугался.

— Уведите в бокс. А… того товарища — сюда.

Бокс — это стенной шкаф в тюремном коридоре, в него при нужде запирают арестанта; там темно, тесно и скверно, и бродяга повиновался нехотя. Тем паче, что почувствовал волнение следователя и угадал, что чей-то визит имеет касательство к делу.

Крепко зажав четки, Знаменский ждал.

Щуплый конвоир с физиономией крестьянского подростка бережно ввел слепую старуху и поставил среди пола ее корзину, обвязанную вышитым фартуком.

Знаменский шагнул в сторону, давая понять, что уступает женщине стул. Конвоир усадил ее.

— Это товарищ следователь.

— Здравствуйте, Варвара Дмитриевна. Никак не ожидал, что вы приедете. Вас кто-нибудь проводил?

— Одна.

— Как же вы добрались? Как нашли?!

— Ничего. Свет не без добрых людей.

Ловя звук, она приподняла лицо, и Знаменский опустился на табуретку, чтобы не витать могущественным духом где-то сверху.

— Наш участковый пришел ко мне, говорит, Петя объявился… в тюрьме. Другой раз пришел — карточку спрашивает, где он мальчиком… Так нехорошо стало на сердце… поехала, — нащупав за пазухой, она вынула фотографию, разгладила на столе. — Который стоит. В белой рубашечке.

Знаменский машинально посмотрел.

— Что он сделал? Сказать можно?

— Задержан без документов. Много лет не работал, бродяжничал.

— Как же это, господи!.. Почему к матери не пришел?! Голодный, холодный… господи!

Ужасно, что она приехала. К чужому сыну. К сукину сыну!

— Да неуж за это судят?

— Варвара Дмитриевна, — с трудом выдавил он, — если человек не работает и не побирается, чем он живет?

Старуха несогласно помолчала.

— Мне с Петей свидеться дадите? За тем ехала. И вот — яблочков ему везла, курских.

— Свидание — пожалуйста. Только Федотовых на свете много. Вряд ли ваш.

— Что вы! Участковый же два раза приходил. Твой, говорит, Петька в Москве.

Бедная женщина. Как она перенесет? Но выбора нет…

Коротким емким взглядом охватил бомж ее, деревенскую кошелку и оцепенело застыл.

— Что ж вы, Федотов, не подойдете к матери?

Тот дернулся, как от тычка в шею. Федотова поднялась навстречу, замирая от горя и радости.

— Петенька… — пошарив в воздухе рукой, тронула его грудь.

Бродяга поспешно улыбнулся, шепнул:

— Мама.

Руки матери медленно скользили, поднимались. Когда пальцы коснулись щек, лицо его исказилось брезгливостью, и в тот же момент он ощутил, что выдал себя и следователю, и ее «видящим» рукам.

— А где же Петя?..

— Варвара Дмитриевна, я потом объясню. Вас проводят… подождите, пожалуйста.

Ну, сволота, ты мне заплатишь!

— Здесь для вас яблочки. Курские! А это вы в возрасте пятнадцати лет, в белой рубашечке.

Бродяга сокрушался:

— Ах, воспользоваться страданиями чужой матери… Я не понимал возможных последствий. Ах, больше — клянусь вам! — ни слова лжи…

Допрос продолжался. Последний допрос тет-а-тет (что выяснилось позднее).

Передавая Томину суть происшествия, Знаменский все еще клокотал.

— Теперь он — Марк Лепко, проворовавшийся кассир!

— Много взял?

— Пятьдесят рублей.

— Шутишь!

— Ничуть. Такая, понимаешь ли, совестливая натура — пропил полсотни и ушел куда глаза глядят. Притом как выбрано место действия! Геологическая партия в Якутии, шесть лет назад.

Томин присвистнул.

— Но навалилась печаль похуже — где подлинный Петр Федотов?

— А что говорит новоиспеченный Лепко?

• Предыдущая
• 5/9
• Следующая