Побег - Лаврова Ольга - Страница 4
- Предыдущая
- 4/24
- Следующая
За окном стужа и снега, снега. Редкие станции. Проводница разносила чай.
«Пожую-ка я чего-нибудь и еще вздремну. Никуда Багров не денется».
(В дальнейшем, изучая обстоятельства побега, следователь вычислил, что Багров разминулся с Томиным, когда тот еще почитывал «Робинзона Крузо». Багров лежал на платформе товарного состава, полузарывшись в щебенку).
…Томин выпрыгнул из «газика» возле ворот колонии на глазах у группы осужденных, возвращавшихся с работы. Мелькнуло знакомое лицо. Ба, это ж мошенник Ковальский по кличке Хирург (кличка отражала искусство, с каким он «оперировал» карманы зажиточных ротозеев). Произошел скользящий обмен взглядами; Томин «не заметил» Ковальского. Зачем вредить человеку? Зэки не любят тех, кто знаком с «мусорным» начальством…
Первым делом надо было связаться с Петровкой. Нет, никаких сведений, наводивших бы на след Багрова, не прибавилось.
– Совершенно ничего? – удивился Томин. – Слушайте, ребята, вы меня крупно подводите! Расширьте район поиска, еще раз разошлите приметы и фотографии.
Теперь предстояло заняться собственно тем, ради чего Томин прибыл в студеные северные края: выяснением вопроса, почему или зачем Багров ударился в бега.
Если прикинуть по карте Московской области, то до Еловска рукой подать. Однако весть о Багрове пришла сюда тремя днями позже.
(Авторы вынуждены извиниться за название «Еловск». Оно вымышлено, так как рассказываемая история правдива и действующие лица ее живы.)
Город стоял на возвышенности и виден был издалека. Некогда выдерживал он набеги татар и поляков. И сейчас еще (если издалека) рисовался на горизонте сумрачной древней крепостью – расстояние «съедало» разрушения, причиненные зубчатым стенам, башням и церковным куполам.
Но чем ближе, тем призрачнее становилась крепость, на вид лезли фабричные трубы, телевизионные антенны, башни высоковольтной линии. Внутри же старина попадалась уже отдельными вкраплениями, город выглядел как обычный областной, с полудеревенскими окраинами.
Но за счет малой текучести населения отчасти сохранялся в Еловске патриархальный дух. Считались и ближним и дальним родством. Стариков не хаяли даже за глаза. Парни были менее патлатыми. Мини-юбки что-то все же прикрывали.
Двадцать с лишком лет прожила в Еловске Майя Петровна Багрова, коренная ленинградка, выпускница филфака ЛГУ. Ехала с намерением отработать положенные три года и вернуться обратно. Иного и не мыслила. Как можно без театров, Невы, белых ночей, самих ленинградцев?
Была она человеком ясного ума, независимого характера, свободных суждений. Родителей рано потеряла и чувствовала себя хозяйкой собственной судьбы. Но вот выпало на долю нежданное замужество, и осела она в чужом городе мужней женой. Внешне постепенно прижилась. Опростилась. И город постепенно ее принял, зауважал. И все же оставался немного чужбиной.
Вот и сейчас, подъезжая в ранних февральских сумерках к Еловску и следя, как с каждым километром распадается образ старой крепости, она вспоминала набережные и проспекты своего детства и юности и ехала как бы не совсем домой. Отгоняя это ощущение, принялась утрясать сумки, поплотнее увязывать свертки. От остановки недалеко, но в переулке скользко, неровен час упадешь – все разлетится.
В верхнем освещенном окне маячила пушистая голова. Катя, дочка. Единственная по-настоящему родная на свете. Высматривает меня, тревожится. Ага, заметила!
Катя выскочила в переулок в чем была, подхватила сумки.
– Ой! Так и надорваться недолго! Мама, ты просто невозможная! Где ты пропадала?
– В Москву ездила. А так и простудиться недолго.
– Когда я простужалась!
Они поднялись на свой второй этаж, Катя с интересом разбирала покупки. Майя Петровна устало разделась и села, зажав под мышками озябшие руки.
– Кажется, ты начинаешь оживать: наконец-то новый шарф! – Катя подбежала к зеркалу примерить. – Какой теплый, прелесть!.. Только, знаешь, он скорее мужской… у Вити почти такой же. А тут что?
Она выкладывала на стол пачки печенья и сахара, плавленые сырки, сухари.
– Сколько всего!.. Неужели копченая колбаса? Извини, это выше моих сил! – сунула в рот довесок и с блаженной улыбкой начала жевать.
– Небось опять не обедала?
– Без тебя никакого аппетита, честное слово! Но зачем столько, мам? – удивлялась весело, доставая банки с компотами.
– Вздумалось сделать запасы, – отозвалась Майя Петровна.
– Ничего себе! Ожидается голод, что ли? Нет, это малодушие – оттягивать объяснение. Все равно неизбежно.
– Катя, я должна на несколько дней уехать.
– Куда? – с любопытством подскочила к матери.
– От начальника колонии пришло письмо… недели две как… Отец там на хорошем счету, отлично работает. Потому разрешено свидание…
Катя отступила, свела брови. И уже не ребячливая ласковая девчонка стояла перед Майей Петровной, стояла взрослая дочь – осуждающая, готовая к бунту, неукротимая. Разительно похожая сейчас на отца.
– Так вот для чего ты занимала деньга у Елены Романовны! На дорогу и гостинцы. И шарф предназначается дорогому папочке… как награда за доблестный труд в местах не столь отдаленных!..
– Катюша, давай поговорим, – мягко и спокойно предложила Майя Петровна.
С некоторых пор она всегда держалась спокойно, ровно. Редко что выводило ее из равновесия. То было спокойствие много пережившего и передумавшего человека.
– Что толку разговаривать! Ты все равно поедешь!
– Девочка… ты не забыла, что он твой отец?
– Нет, – резко отрубила Катя. – Мне слишком часто тычут это в нос…
Майя Петровна поднялась. Тоненькая и хрупкая, душевно она была сильнее дочери и привыкла утешать. Положила руки на Катины плечи, потянула к дивану. Посидели, обнявшись, объединенные общей бедой.
– Мамочка, разве нам плохо вдвоем? Уютно, спокойно. И такая тишина, – нарушила молчание Катя.
– Да, тишина…
Катя сползла с дивана и стала на колени.
– Мамочка, разведись с ним! Давай с ним разойдемся! Самый подходящий момент. Ты подумай – вернется он, и все начнется сначала!
– Подходящий момент? Отречься от человека, когда он в беде – подходящий момент? – мать укоризненно покачала головой. – Если мы теперь ему не поможем, то кто?
Катя потупилась было, но снова взыграла багровская кровь:
– Ты всю жизнь, всю жизнь старалась ему помочь, а чем кончилось?.. Я вообще не понимаю, как ты могла за него пойти?! Ведь Семен Григорьевич…
– Не надо, замолчи!
– Не замолчу! Я знаю, что он тебя любил! Он до сих пор не женат!
– Катерина!
Катя не слушала.
– Талантливый человек, мог стать ученым, делать открытия. И все бросил, поехал сюда за тобой. Надеялся! И что он теперь? Директор неполной средней школы! А ты? Бросила ради отцовской прихоти любимую работу и пошла в парикмахерши!.. – она всхлипнула и уткнулась в материнские колени.
Та в растерянности погладила пушистую ее голову. Впервые дочь столь откровенно заговорила с ней о прошлом.
– Иногда мне кажется… я его возненавидеть могу…
– О господи, Катя!.. Это пройдет, пройдет. Раньше ведь ты души в отце не чаяла.
– Да, лет до десяти. Даже удивительно. Правда, он тогда реже пил… или я еще была дурочкой… Представлялось – веселый, сильный, смелый, чуть не герой…
Она зашарила по карманам, ища платок, не нашла, утерлась по-детски рукавом.
– Такой и был когда-то, – слабо улыбнулась Майя Петровна. – Но каким бы ни стал теперь, он любит и тебя, и меня, и…
– Он тебя любит?!
Катя пружинисто вскочила, схватила с комода фотографию в деревянной рамке и круглое зеркало:
– Ты сравни, сравни! Посмотри, что он с тобой сделал!
Ах, эта фотография. Сколько раз Майя Петровна пробовала убрать ее, а Катя «в приказном порядке» требовала вернуть. Она обожала эту фотографию ленинградских времен и горевала, что не похожа на мать.
- Предыдущая
- 4/24
- Следующая
