Хроника раскрытия одного преступления - Лаврова Ольга - Страница 6

• Предыдущая
• 6/10
• Следующая

Так Красовский попал на другой конец города и толкнулся к своей старой приятельнице Розе Яковлевой. Здесь он нетерпели­во вскрыл инкассаторский мешок. До утра они вместе считали деньги, перекладывая их в объемистую хозяйственную сумку. Затем Красовский выскользнул из коммунальной квартиры, ос­тавив Розе 500 рублей, и направился в более надежное место – к Ирене Зубари, с которой заранее договорился, что проживет у нее некоторое время, никуда не высовывая носа. Но оттуда, как вы помните, его спугнул Спока.

(Забегая вперед, скажем, что обе женщины были привлечены к ответственности и понесли заслуженное наказание.)

От Ирены Красовский метнулся на окраину. Побродил там, выбрал уединенный одноэтажный дом с темными окнами и неза­пертой входной дверью…

Сейчас он вернулся сюда с «сопровождающими лицами» и, крайне изумив немногочисленных жильцов, все двинулись к крыльцу.

– Кино снимают, – переговаривались зрители.

А Красовский между тем бормотал совсем умирающим голо­сом: приближалась очень горькая для него минута – минута разлуки с деньгами.

– Тут я заглянул в коридор, смотрю, лестница на чердак… Я сразу подумал: может там пересплю. И точно, откинул щеколду, поднялся… Вижу, хлам всякий, раскладушки, тулупчики валяют­ся старые, овчинки… Ну, разложил тихо раскладушечку, укрыл ноги одним тулупчиком, другим прикрылся и прикорнул, как говорится, вздремнул немного… Проснулся от холода, я, собствен­но говоря, почти не спал… Вижу, рассвело. Взял сумку, спускаться вниз начал, а дверь… опять кто-то щеколду набросил снаружи. Я так плечом толкнул… стало ясно, что закрыт… Придется, думаю, через чердачное окно. Но если с грузом, тут ноги переломаешь… Ну, тогда… – он горестно, со всхлипом вздохнул, тогда деньги я спрятал вон там, под рамами, и спрыгнул. Немного снегу намело, приземлился благополучно…

Из-под рам вынимали пачки купюр, бросали на разостланный тулуп, куча росла, становилась неестественно огромной, пугаю­щей и под конец сделалась попросту безобразной. Отталкиваю­щая груда чего-то, что уже воспринималось не как деньги, а как цена смерти, крови, материнского горя и сиротства детей…

Все изложенные выше события снимались сначала местным оператором, затем присланной из Москвы группой МВД. Киноот­дел министерства оснащен хорошей аппаратурой, люди умелые, снимают много, но – для служебных нужд (документальное зак­репление улик, учебные фильмы и т.д.). В привычном ключе они работали и по рижскому делу, не думая, что пленки могут быть адресованы общесоюзной аудитории.

Поэтому значительная часть отснятых кусков выглядела сухо­вато: в особенности это касалось допросов у следователя Раупса: зная, что идет скрытая съемка, он держался скованно, чем зара­жал и не подозревавших о камере подследственных; сотни метров пленки содержали, конечно, массу информации, по почти не раскрывали характеров Красовского и Мезиса, их взаимоотношений и причин преступления.

Единственное исключение в эмоциональном плане составил эпизод на кладбище. (Смирившись с необходимостью ехать в Ригу, мы тотчас связались по телефону с режиссером находив­шейся там группы, узнали весь расклад и условились о хорошей съемке похорон Карпова.)

Кадры похорон даже в сыром – несмонтированном и неозву­ченном виде производили глубокое впечатление. Эта нескончае­мая черная вереница, извивавшаяся за гробом по долгой тропин­ке на заснеженном просторе кладбища… Трагическое лицо мате­ри, которую медленно вели под руки… Две закутанные ребячьи фигурки, растерянно жавшиеся к ее ногам у свежевырытой моги­лы… И молодая вдова – воплощенное страдание. Никого и ниче­го не замечала она вокруг, не плакала, только безотрывно смотре­ла на мертвого мужа.

Провожавших Инара насчитывалось куда больше, чем тех, кого он успел узнать за свою короткую жизнь. Шли совсем посторон­ние люди, несли зимние каллы, гвоздики. Красовского искала вся Рига, и вся Рига хоронила Карпова. Но при этом стечении народа, при венках, при оркестре в похоронах не было той торжественнос­ти, которая как бы приглушает скорбь и вносит ноту примиренности. Была неприкрытая, неутолимая боль. Слишком дикой и безвременной представлялась гибель Инара, и сердце отказыва­лось ее принять.

Кто-то начинал говорить – можно было прочесть по губам:

– Мы потеряли товарища, который… – и у человека перехва­тывало горло, он останавливался, чтобы подавить рыдание…

Конечно, из просмотренного материала немудрено было ско­лотить ординарную короткометражку, снабдить ординарным дикторским текстом и вернуться к своим брошенным делам. Но в тот период широкой популярности «ЗнаТоКов», после взрывного успеха «Следователя» казалось неловко схалтурить. Да и рижане заслуживали большего.

Мы поняли, что будем делать фильм, хотя и не известно пока, из чего. Отправились в рижскую тюрьму – старый краснокирпичный бастион, который приметили еще из окна вагона при въезде в город, но тогда не угадали его назначения. Посетили Красовско­го и Мезиса в их камерах: надели белые халаты и изображали медкомиссию.

Нельзя сказать, чтобы нам открылось многое: оба были замк­нуты и безучастны, а встряхнуть их, объяснив подлинную цель визита, мы не могли. Красовский оживился немного, лишь когда его спросили о пальце – том самом, который укусил Инар, когда Красовский вцепился ему в горло. О происхождении травмы он, понятно, умолчал, но с откровенной жалостью к себе сообщил, что палец болит и мешает спать. (Выходит, если б не палец, то спал бы спокойно!)

– Нет, я не в том смысле, что претензия… медицинскую по­мощь оказывают, через день сестра перебинтовывает и мажет чем-то…

Но чувствовалось: он недоволен перевязками через день. Почему не позаботятся, чтобы палец не болел вовсе? Ведь есть же средст­ва. С какой стати он должен маяться по ночам из-за ноющего пальца!?

(Характерная мерзкая черта, знакомая всем врачам в местах лишения свободы: именно те, кто ни в грош не ставит чужую жизнь, как с писаной торбой носятся с любой своей болячкой.) Перед возвращением в Москву мы собрались с киногруппой, следователем и оперативными сотрудниками на совет.

Наиболее сложная задача ложилась на Раупса: он был просто обязан вызвать Красовского и Мезиса на разговор по душам, высечь искры каких-то чувств на допросах, заставить преступни­ков обнажить нутро, куда зритель мог бы заглянуть, чтобы по­нять: почему? как? и зачем?

Тут требовалась иная манера обращения с подследственными, набор иных, не вполне стандартных вопросов и кое-какие психо­логические ходы, способные вывести их на откровенный разго­вор.

Все это мы коллективно обговорили, записали и пожелали Раупсу как можно крепче позабыть про кинокамеру и сосредото­читься на своей задаче, от которой зависела удача фильма…

И вот пленки и фонограммы привезены в Москву, мы засели за просмотры, прослушивание и обсуждение, как складывать фильм.

На первый взгляд, усилия Раупса увенчались успехом лишь в отношении Мезиса: тот предстал «в разрезе»… Красовского же обнажить не удалось. Он упорно держался раз принятого лице­мерно-смиренного тона, то и дело повторял «откровенно говоря», а сам вилял, уклонялся, прямо-таки вьюном вился, чтобы как-нибудь себя обелить. С особой настойчивостью он отрицал пред­намеренный, тщательно продуманный характер совершенного преступления.

– Почему жертвой был избран Карпов? – спрашивал, напри­мер, Раупс. «Откровенно говоря, – отвечал Красовский, – я не выбирал, даже не задумывался, мне было все равно: Карпов, Иванов или Петров. Возил меня в загс? Не помню, это неважно, мне эта машина была нужна».

Он не задумывался. Куда ж откровенней! Будто не знал, что Инар на редкость мягок и не умеет отказывать! При той репута­ции, которой Красовский пользовался в парке, далеко не каждый согласился бы тащиться с ним куда-то за город. Не из страха – в голову не пришло бы то, что он замыслил, но просто не стали бы связываться. Как сказал один из шоферов: «Охота была на него любоваться, пассажиров хватает. Да и где ему взять денег на такой конец? Не представляю, зачем Инар поехал!»

• Предыдущая
• 6/10
• Следующая