«Букет» на приеме - Лаврова Ольга - Страница 7

• Предыдущая
• 7/12
• Следующая

— А мать соображала, на какие средства?

— В то время — вряд ли. Официально он где-то числился… Через четыре года снова забрали. Это было горе, я все не верила… Но он попал под амнистию, вернулся, клялся, что невиновен, и пошло по-прежнему… до следующего ареста. В этот раз он исчез надолго, но я знала: стоит освободиться, и опять он влезет в нашу жизнь. А у меня уже был Володя. Хороший парень, футболист… Санатюк свалился как снег на голову, и началось страшное. Я, безмозглая, постеснялась сразу рассказать Володе, а Санатюк как-то очень быстро его опутал, заморочил голову и втянул в уголовщину.

— Скотина!

— Я не подозревала, как он хитер. Чувствовала опасность, пробовала бороться — по-своему, по-женски. Пришла к Володе и осталась с ним, чтобы удержать. На третий день утром — милиция… — Она умолкает в слезах.

— Говори до конца.

— Был ребенок, Артем. Прожил ровно семь часов. Санатюк встречал у роддома и плакал — по этому мальчику. Мать тайком снова брала у него деньги. Повадилась в церковь, замаливала грехи раба божия Анатолия. Мне было все равно… Устроилась на работу. Старалась забыть. Но Санатюк вечно маячил на горизонте.

— Да чего он, собственно, добивался?

— Наверно, каждому человеку, даже такому, хочется кого-то любить. Он любил меня. И сейчас любит — как умеет…

Глубоко засунув руки в карманы, смотрит Кирпичов во двор. Там светится окошко ненавистного старого сыча.

— Вопрос как стоял ребром, так и стоит: чем он тебя на поводке держит? Или это жалость?

— Страх, Артем.

— Страх?

— Я боюсь, что он озлобится.

— И что?

— Не знаю… Понимаешь, он не раз меня сватал — за своих. Он и Володю погубил не со зла, даже не думал губить, только сделал своим. А теперь ты…

— Я не нравлюсь главе семьи? — цедит Кирпичов.

— Ты для него перебежчик, вроде предателя. Был там, да переметнулся к честным людям.

— Это я, конечно, подлец… Значит, вот почему нам нельзя жениться. И здесь чертов Сатанюк поперек дороги! Одно к одному.

— Только не связывайся с ним! Он на вид дряхлый и безобидный, но…

— Он не безобидный. Потому придется связываться.

— Артем, ради Бога!

Первая растерянность Бориса Петухова прошла; он успокоился и приободрился. И теперь беседует со Знаменским довольно развязно.

— Отец с перепугу даже наружность не разглядел. Только одно и твердит: «Страшные, ужас какие! Истинные разбойники!»

— Мне он тоже описывал их смутно, — поддакивает Пал Палыч.

— А Сашка даже до майора дослужился? Вот бы не подумал! Бегал такой вихрастый пацанчик, ничего особенного, только надоедный очень был, во все совался. Я даже лупил его, помню.

— По-видимому, это сказалось на нем положительно.

— Да-а, меняются люди, меняются, — охотно посмеивается Борис. — По себе знаю. Вам небось донесли, какой я раньше был оболтус?

— Тем больше чести вам теперь.

— А все Север! Суровая кузница характеров. Кует и перековывает.

— Простите за любопытство, дело прошлое, — вы туда отправились с сознательным намерением перековаться?

— Да нет… честно говоря — подальше от родителей. Все воспитывали. Ну а потом засосало… то есть, хотел сказать, увлекло.

— Ясно, ясно.

Тот, кто знает Пал Палыча, заметил бы, что собеседник ему не по душе, хотя, казалось бы, имеет право на сочувствие. И даже сам Борис по временам чует в интонациях следователя какую-то неопределенность.

— Наверно, думаете — за длинным рублем?

— С точки зрения юридической длина рубля измерению не подлежит, — отшучивается Знаменский. — Да без рубля и не проживешь. А когда набежала возможность, отчего не купить ту же машину?

— Вообще-то, я больше для стариков старался. — Борис откидывается на стуле, нога на ногу и цитирует Томина: — Я рассуждал как? Надо людям на старости лет моральную компенсацию получить. Мало, что ли, они за меня краснели? Так пусть теперь любому скажут: «Вы не верили, что Борис в люди выйдет, а он — нате вам, не хуже прочих». Эх, человек предполагает, а вор располагает. Сколько лет труда…

— Погодите крест ставить. Возьмем воров, вернутся и деньги.

— Да откуда вы их возьмете?

— А откуда мы берем всех, кого задерживаем?

— Не знаю… не верится. Да черт с ними, с деньгами, лишь бы старики поправились.

— Одно другому не помеха. Кстати, вот образец искового заявления. Напишите прямо сейчас.

— И что будет?

— Вас признают гражданским истцом. — Знаменский прячет в глазах огонек любопытства.

— Не обижайтесь, конечно, но все это — туфта.

— Я понимаю, с точки зрения бывалого полярного волка, мы все тут хлипковаты…

— Ну уж, ну уж… — перебивает польщенный Борис, не замечая скрытой иронии. — Полярный волк! Хотя, конечно, хлебнул, чего в столице не хлебают… Может, и правда махануть заявление?

— По закону полагается.

— А если они уже истратили? Накупили какие-нибудь золотые часы, кольца… и упрутся, что вроде не из тех денег?

— Все найденные у них ценности будут изъяты, реализованы и пойдут в возмещение ваших убытков.

— Да?.. Ага… — Он долго читает образец и мнется.

— Что вас смущает?

— Да вот сумма. Я ведь стариков не учитывал, они сами распоряжались. Вдруг навозу для сада достали или еще чего. Надо спросить, сколько истратили. Документ все-таки… цифрами и прописью.

— Хорошо, спросите.

— Тем паче, не к спеху. Надо еще поймать, с кого взыскивать, верно?

— Надеюсь, с вашим приездом это станет легче. Вам, Борис Афанасьевич, известно многое, чего нам не хватает.

— Странные намеки, — хмурится Борис.

— Превратно меня поняли. Я подразумеваю те сведения, которым вы и весу не придаете. Вы ведь знаете жизнь родителей, как никто другой, а для следствия подчас ничтожная деталь важней важного.

— А-а… Нет, за тыщу километров ни черта не видно. Скорей, тетку надо спрашивать.

— С Надеждой Ивановной мы беседовали. И оба удивлялись: от нее зачем-то скрывали все, что касалось ваших финансовых дел и планов.

— Да?.. Ага-а… То-то я звоню, а она чудная… Не знаю, я в их стариковские счеты не вдаюсь, скучная материя… Сейчас я бы пошел, а? — Он уклоняется от пристального взгляда Знаменского. — Обещал как раз к ней, чтоб не обижалась.

— Добро, идите.

— Понадоблюсь — всегда под рукой. До скорого!

Вслед за Петуховым к Знаменскому зашел Томин.

— Слушай, что он все-таки за личность, этот Борис? — встречает его Пал Палыч.

— Более насущных вопросов нет? Следствие успешно закончено, можно предаваться праздному любопытству?

— Ответь по-человечески.

— Был лентяй, был хвастун. Во дворе верховодил, дулся в картишки, хулиганил по мелочи. Часто дрался, но без злобы. И гордо носил кличку «Петух». Все это было лет двадцать назад. Позже он перестал занимать мое воображение. Паша, мы теряем время.

— Он действительно поехал к тетке, как считаешь?

— У тебя на Петухове заскок! Пусть едет, куда хочет! Кирпичова надо раскачивать, Кирпичова! Долго еще он будет отмалчиваться?

— Для его следующего допроса я должен дозреть.

— Ты? Дозреть до признаний Кирпичова?

— Да. Потому что может возникнуть дилемма: то ли ему верить, то ли Петухову.

— Нельзя ли подоходчивей?

— Пока не рискую… Хабаров еще не отбыл?

— А для каких целей нам нынче Хабаров?

— Устрой рандеву, ладно?

Томин пожал плечами, но «рандеву» устроил. И, прощаясь с Пал Палычем, Хабаров говорит, сияя курносым багровым носиком:

— Так мы с вами обыкновенно побалакали, ровно на завалинке. А сперва-то я заробел: чересчур заведение серьезное. И вины за собой не чуешь, а все остерегаешься… Ну, счастливо оставаться!

Проводив его, Знаменский быстро набирает внутренний номер.

— Саша? Мне срочно бы Петухова на пару ласковых. Но чтобы до этого он не встретился с Хабаровым… — Пал Палыч кладет трубку и думает: «Если Бог есть, он мне сей минут пошлет Кирпичова!.. Потому что дилемма теперь разрешена».

• Предыдущая
• 7/12
• Следующая