Брачный аферист - Лаврова Ольга - Страница 6
- Предыдущая
- 6/18
- Следующая
Пожалуй, больше всех волновался оператор. Что удастся снять в лестничной тесноте да еще при строгом наказе не шуметь, не соваться вперед, не путаться под ногами и самое лучшее — вообще не слезать с пятого этажа, а только перевеситься через перила?! Стоило ехать из Москвы, чтобы с «птичьего полета» снять невразумительную возню из чьих-то голов и плеч!..
Уже подступали сумерки, но Мудров, сидя в такси, был уверен, что распознает Ладжуна даже во тьме кромешной. Он и впрямь узнал его тотчас, хотя тот возник и направился к парадному как-то неожиданно и непонятно откуда.
Мудров дал сигнал: зажегся зеленый огонек такси. Оператор припал к объективу и забыл о половине запретов. В результате зритель получил живую, выразительную сцену: преступник бойко шагает по лестнице, вот миновал площадку второго этажа; вдруг увидел, что навстречу непринужденно спускаются трое молодых людей; ничем не выдали они себя, даже как бы и не смотрели на Ладжуна, но мгновенно сработала звериная интуиция: круто развернувшись, он кинулся вниз… А снизу неслышно поднимался Мудров «со товарищи».
Несколько секунд брыкался Ладжун в объятиях Мудрова, пытался протестовать, пока тот не сказал почти благодушно:
— Ну, ладно, Юрий Юрьевич, ладно, хватит трепыхаться! Отгулял ты свое, понимаешь?
Ладжун был помещен в Бутырку. Туда же, получив соответствующее разрешение, собиралась «переселиться» и киногруппа.
Отправились на разведку: где и как размещать людей и аппаратуру. Снимать предстояло, естественно, скрытой камерой.
— Нам нужно не так много, — бодро объяснял Михаилу Петровичу режиссер Виноградов. Комната рядом с той, где вы будете допрашивать, и отверстие в стене, что-нибудь двадцать на двадцать сантиметров. Мы его хорошенько замаскируем, не беспокойтесь.
— Двадцать на двадцать? — с сомнением переспросил Дайнеко.
— Ну, в крайнем случае, десять на десять. Перебьемся.
Но вот мы ходили из одного следственного кабинета в другой и впадали в уныние. Стены их были поистине тюремные: толстые, глухие. Старинный кирпич, как кремень. Нечего было и думать пробить тут дыру.
Что же делать?
И тогда один из служащих повел нас вниз и показал две смежные камеры, разделенные дверью со смотровым глазком. В большей можно было допрашивать, а в соседнюю каморку без окна, но с отдельным выходом в коридор кое-как втискивалась съемочная группа. Снимать предлагалось через глазок, вынув из него стеклышко. Все понимали, что уже не до капризов. Убрали из каморки ведра-метлы и стали устраиваться, радуясь, что какое-никакое решение найдено.
Но когда оператор установил камеру, чтобы объектив точно пришелся в отверстие глазка, и посмотрел, что же получается, он помрачнел.
— Прекрасно! — одобрил Михаил Петрович. — С моей стороны ничего не видно.
— С моей практически тоже, — сказал оператор.
В кадре еле-еле помещались две фигуры по пояс за столом — если они не откидывались на спинку стула.
Это никуда не годилось. Пришлось уплотнять кадр. Стол заменили более узким, стул для подследственного — привинченной к полу табуреткой. Дайнеко позвали к глазку.
— Смотрите сюда, Михаил Петрович, — попросил оператор. — Если вы сидите, как Виноградов сейчас, я вас беру. Если отодвинетесь, то вывалитесь из кадра. Постараетесь помнить?
— Нет уж, уволь! На допросе других забот по горло.
— Но, Михаил Петрович, у меня объектив закреплен этой проклятой дыркой! Камеру невозможно повернуть.
— Тогда прибивай к полу и мой стул. Чтоб не думать, куда я там вываливаюсь.
Прибили стул. Протерли окно. Ввернули лампочку поярче. А тем временем выяснилось, что электричество в штаб-каморке зажигать нельзя — глазок светится; кашлять и в полный голос разговаривать тоже нельзя — слышно; в коридор рекомендуется выходить редко и осторожно — раздается слишком характерное металлическое лязганье замка. И так далее. Словом, надо было набраться превеликого терпения, чтобы молча и пассивно фиксировать многочасовые допросы в течение… какого времени? Никто не мог сказать заранее.
— Ну что ж, в тюрьме как в тюрьме, — пытался пошутить Виктор Виноградов…
Мы приоткрыли предсъемочную кухню не для того, чтобы пожаловаться на трудности. Конечно, их было куда больше, чем с обычным фильмом (и чем мы описали), но не в том дело. Условия съемок в значительной мере определили угол зрения на следствие — сквозь глазок, за которым разворачивался внешне статичный, но полный внутренней остроты поединок между Дайнеко и обвиняемым. Два голоса, приглушенно доносившиеся из динамика, мимика двух лиц, когда оператор брал крупный план, плюс жестикуляция на среднем плане — и все.
Насколько богаче внешними возможностями, насколько живописнее то, что снимают в открытую! Можно выбрать интерьер, тщательно поставить свет, операторы могут в свое удовольствие манипулировать камерами, разнообразя картинки на экране.
Это прекрасно, пока не касается серьезных документальных фильмов на криминальную тему. А такие теперь появляются, и читатели, вероятно, их помнят. Подобные ленты делаются, как правило, с благими целями, иногда очень талантливо. Но ценности человеческого документа они, по нашему убеждению, не имеют.
Уголовник и перед следователем играет, а уж перед объективом устроит роскошное представление на любой вкус. Причем даже намекать не надо, что от него требуется. Догадается и выполнит отличнейшим образом.
Угодно — получайте «социологический» анализ причин преступности в стране, перечень условий для ее искоренения. Хотите эмоций — пожалуйста: рассказы о несчастном детстве и последующих обидах, сознание вины, слезы глубокого раскаяния. Все, что угодно! У неслучайного преступника в крови тяга к позерству, истерике, к раздиранию рубахи на груди. И — превеликое желание любым путем «прославиться».
Видали мы с трудом отловленного беглого рецидивиста, который с упоением раздавал автографы на листовках о собственном розыске. Раздавал поймавшим его сыщикам и ощущал себя в те минуты уголовной звездой. Сыщики, конечно, не жаждали иметь роспись негодяя на его портрете. Просто сумели сразу подобрать к нему отмычку, чтоб и дальше не молчал, а хвастался, какой он необычайно хитрый, ловкий и прочее.
Высоцкий, как всегда, точно схватил: «Возьмите мне один билет до Монте-Карло… Я прихвачу с собою кучу ихних денег — и всю валюту сдам в советский банк… Шутить мне некогда: мне «вышка» на носу, — но пользу нашему родному государству наверняка я этим принесу».
Что-что, а забота о «пользе государству» с удивительной силой одолевает тех, у кого «вышка» на носу. Закоренелый злодей выдаст душераздирающее интервью. Он хоть целоваться готов с режиссером на электрическом стуле. (Кроме лживости и рисовки всегда ведь есть крошечная надежда, что большой начальник растрогается и помилует.)
А подлинную суть можно подсмотреть лишь украдкой, через глазок. Правило физики: сам процесс исследования искажает объект исследования — не только применимо тут, но действует куда заметней, чем в физике…
Виноградов уже старался не вспоминать, что кино — это движение. Ставку делали на психологизм, на пристальное прослеживание борьбы двух людей с диаметрально противоположными взглядами и целями.
Это отразилось в смонтированной затем ленте. Костяк ее составили 15 допросов. Они разделены, правда, то короткими, то длинными эпизодами вне тюрьмы, но воспринимаются как один непрерывный, долгий, напряженный, а к концу уже «добела раскаленный» диалог. В котором обе контрастные фигуры раскрываются столь отчетливо, глубоко и интересно, что это искупает недостаток внешнего действия. Получился детектив без погонь, схваток и других присущих жанру атрибутов.
Точка зрения «сквозь глазок» поневоле отразится и в нашем рассказе. Тексты вопросов — ответов мы не редактировали, они взяты прямо с магнитофонных записей и передают все оттенки и неправильности живой речи. Очень просим читателя вслушаться внутренним ухом в говорок преступников, в типичные для них словечки — честное слово, это любопытно.
- Предыдущая
- 6/18
- Следующая
