Тварь на пороге - Лавкрафт Говард Филлипс - Страница 7

• Предыдущая
• 7/8
• Следующая

Мой мозг! Мой мозг! Боже, Дэн как давит! откуда-то извне стучится, царапается эта дьяволица! даже сейчас Эфраим! Ка-мог! Камог! Омут шогготов Йа! Шуб-Ниггурат! Козел с легионом младых!.. Пламя пламя по ту сторону тела, по ту сторону жизни... внутри земли о боже!

Я усадил его обратно в кресло и, когда его истерика сменилась апатией, влил ему в рот немного вина Он не сопротивлялся, но губы его двигались, точно он разговаривал сам с собой. Потом я понял, что он пытается привлечь мое внимание, и приблизил ухо к его рту, чтобы уловить едва слышные слова. Вот опять... Опять она пытается... Я мог бы догадаться... ничто ее не остановит... ни расстояния, ни магия, ни смерть... она приходит, и приходит, как правило, ночью, я не могу уйти от нее, это ужасно... о боже, Дэн, если бы ты только мог себе представить, как это ужасно..

Когда же он снова впал в апатию, я подложил ему под голову подушки и дал спокойно заснуть. Врача вызывать я не стал, ибо догадывался, что услышу относительно душевного здоровья своего друга, и решил по возможности лишь уповать на природу. Около полуночи он пробудился, и я отвел его наверх в постель, но утром он ушел. Он бесшумно выскользнул из дома, и его дворецкий, которому я позвонил, сообщил, что он дома и в волнении расхаживает по библиотеке.

После этого случая состояние рассудка Эдварда быстро ухудшалось. Больше он ко мне не приходил, зато я ежедневно его навещал. Он неизменно сидел в своей библиотеке, уставясь в пустоту с таким видом, будто вслушивался во что-то, ведомое лишь ему. Иногда он заводил со мной вполне разумный разговор но на банальные бытовые темы. Всякое упоминание о его несчастье, или о планах на будущее, или об Асенат приводили его в состояние буйного помешательства. Дворецкий поведал мне, что ночью с ним часто случаются пугающие припадки, во время которых он способен нанести себе увечья. Я имел продолжительные беседы с его врачом, банкиром и адвокатом, и в конце концов созвал к Эдварду консилиум в составе врача-терапевта и двух его коллег-психиатров. Реакция на первые же заданные ему вопросы была яростной и удручающей, и тем же вечером его, отчаянно сопротивляющегося и извивающегося всем телом, увезли в закрытом автомобиле в Аркхемский санаторий для душевнобольных. Я сделался его добрым опекуном и дважды в неделю навещал, чуть не со слезами на глазах выслушивая его безумные вопли и страшным шепотом монотонно повторяющиеся одни и те же фразы вроде:

Я должен был сделать это... Я должен был сделать... оно мной завладеет! Вон оно там во тьме... Мама! Мама! Дэн! Спаси меня... спаси меня!

Никто не мог сказать, есть ли надежда на его выздоровление, но я старался изо всех сил сохранять оптимизм. В любом случае у Эдварда должна была быть своя крыша над головой, и я перевез его слуг в особняк Дерби, где он, безусловно, должен был поселиться после выхода из лечебницы. Но я ума не мог приложить, что же делать с крауниншилдовским домом, со всей этой кучей сложных приборов и собранием каких-то диковинных вещей, поэтому просто оставил там все как было попросив слуг Дерби раз в неделю туда наведываться и прибирать в больших комнатах, а истопнику наказав в эти дни затапливать печь.

Последний кошмар приключился в канун Сретения о чем, по жестокой иронии судьбы, возвестил проблеск ложной надежды. Как-то утром в конце января мне позвонили из лечебницы и сообщили, что к Эдварду внезапно вернулся рассудок. Его по-прежнему преследовали провалы в памяти, сказали мне, однако ясность ума бесспорно восстановилась. Разумеется, ему надлежало еще немного побыть под присмотром врачей, но благоприятный исход дела сомнений не вызывал. И если все будет хорошо, через неделю его можно выписывать.

Вне себя от радости я поспешил к Эдварду, но, когда сиделка привела меня в палату, я буквально остолбенел на пороге. Больной встал с постели поприветствовать меня и с вежливой улыбкой протянул мне руку. В то же мгновение я увидел, что он находится в том странно возбужденном состоянии, какое было совершенно чуждо его природе передо мной стоял когда-то ужасно напугавший меня самоуверенный субъект, который, как сам Эдвард признался мне однажды, был никем иным, как вторгшимся в его тело иновоплощением Асенат. Я увидел тот же пылающий взгляд столь похожий на взгляд Асенат и старика Эфраима, тот же плотно сжатый рот, и, когда он заговорил, я смог различить в его голосе ту же угрюмую всепроникающую иронию космического зла Это была та самая тварь, что сидела за рулем моего автомобиля пять месяцев назад, человек, которого я не видел с того самого дня, когда он почему-то забыл позвонить в дверь нашим условным сигналом и породил во мне смутный страх и вот теперь он вновь вызвал во мне то же невнятное ощущение богомерзкой потусторонности и космического ужаса.

Он говорил о необходимых приготовлениях перед выпиской и мне ничего не оставалось, как соглашаться с ним, невзирая на удивительные провалы в его воспоминаниях о недавних событиях. И тем не менее я чувствовал, что тут что-то не так и что происходит нечто ужасное, ненормальное. Это существо вызывало у меня совершенно непостижимый ужас. Теперь он был совершенно в здравом уме, но точно ли это был тот Эдвард Дерби, которого я знал? Если нет, то кто или что это было и куда делся Эдвард? И надо ли было выпускать эту тварь на свободу или держать под замком? Или, может быть, следовало стереть его с лица земли? В каждом слове, изрекаемом этой тварью, было нечто сатанински-сардоническое а взгляд, в котором угадывался взгляд Асенат, придавал некую особенно омерзительную насмешливость его словам о близкой свободе, завоеванной ценой заточения в слишком тесном узилище. Должно быть, я не сумел скрыть своего, мягко говоря, замешательства и почел за благо побыстрее ретироваться.

Весь этот день и весь следующий я ломал голову над этой проблемой. Что же случилось? Чья же душа глядела на меня из чужих глаз Эдварда? Я ни о чем другом не мог думать, кроме как об этой ужасной загадке, и оставил все попытки заниматься своей обычной работой. На второй день из лечебницы позвонили и сообщили, что состояние выздоравливающего пациента не изменилось, и к вечеру я уже находился на грани нервного припадка это я могу откровенно признать, хотя окружающие потом будут утверждать, что именно мое тогдашнее состояние и повлияло впоследствии на мое поведение. На этот счет мне сказать нечего, кроме того, ведь невозможно объяснять моим помрачением ума все затем происшедшее.

Ночью после того второго вечера мною овладел неодолимый ужас и сдавил меня в объятьях черного панического страха, от которого я никак не мог избавиться. Все началось с телефонного звонка около полуночи. Я был в доме один, мне не спалось. Я сонно взял трубку в библиотеке. На другом конце провода, похоже, никого не было, и я уже собрался положить трубку и отправиться в постель, как мое ухо различило тончайший звук вдалеке. По-видимому, кто-то с превеликим трудом пытался со мной заговорить. Вслушавшись в звенящую тишину, я вроде бы услышал булькающий звук, какой издают падающие капли воды буль-буль-буль, и в нем я с удивлением распознал намек на невнятные неразличимые слова и даже слоги. Я позвал: Кто здесь?

Но в ответ услышал лишь буль... буль... буль... Единственное, в чем я был уверен, так это в том, что звук был каким-то механическим; вообразив себе, что это мог быть некий сломанный аппарат способный лишь улавливать, но не передавать звуки, я добавил:

Вас не слышно. Повесьте трубку и свяжитесь с городской справочной. И тут же я услышал, как трубку положили.

Это, как я уже сказал, произошло около полуночи. Когда же потом стали выяснять, откуда поступил звонок, оказалось, что мне звонили из крауниншилдовского дома хотя до очередного посещения его слугами оставалась еще добрая неделя. Хочу только заметить, что в доме обнаружили какие-то следы, страшный беспорядок в дальней кладовой-погребе, повсюду грязь, торопливо перерытый комод, мерзкие отпечатки пальцев на телефонной трубке, разбросанные листы писчей бумаги и, наконец, стоявшую повсюду отвратительную вонь. Полицейские, бедолаги, высказали свои глупые гипотезы и до сих пор занимаются розысками злодеев слуг которым в нынешней суматохе удалось скрыться с глаз долой. Поговаривают об их мести за то, что с ними так бесцеремонно обошлись, и говорят, будто я тоже вошел в число их жертв, будучи ближайшим другом и советчиком Эдварда.

• Предыдущая
• 7/8
• Следующая