Оборотень - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 85
- Предыдущая
- 85/109
- Следующая
Ирина вдруг поймала себя на том, что ее не часто посещают такие странные мысли. Очевидно, это с чем-то связано. Но с чем? Она стала искать причину, но поняла, что не настолько хладнокровна, чтобы копаться в своей душе. Ирина только чувствовала, что в последние дни ее не оставляет какое-то томительное ожидание чего-то, того, что она когда-то уже переживала, но это было давно и почти стерлось из памяти. И вот это ощущение вернулось к ней. «В единой горсти бесконечность, и небо — в чашечке цветка», — почему-то вспомнились стихи Блейка. И действительно, весь бесконечный мир, все его огромное небо находились сейчас в ней, в ее душе.
Ирина отошла от окна и сделала несколько шагов по комнате. Ей захотелось подойти к пианино, открыть крышку… Она уже давно не чувствовала такого желания играть. Более того, она вдруг поняла, что на самом деле вот-вот потеряет свою когда-то блестящую технику… Ведь чтобы играть по-настоящему, нужен подъем, нужно чувство…
Ирина взяла первую ноту. О второй она еще не думала, но та напросилась сама, затем третья… Полилась прекрасная мелодия шопеновского ноктюрна. Еще несколько мгновений, и пробудилась вторая рука. Она подхватила аккомпанемент. Ирина не приказывала рукам, они хотели играть сами, они вели ее за собой. Она почти не помнила партитуру, но ее руки, которые направлялись неведомой ей внутренней силой, и не нуждались в подсказке. Они прислушивались не к ее профессиональной памяти, а к ее чувствам, к ее чистому и честному отношению к жизни. Она вспомнила те дни, когда жила в маленькой комнатке в переулке Аксакова, свою пусть наивную, но горячую любовь к бесшабашному Сашке Турецкому. Неужели все это происходило с ней? Неужели весь тот поток чувств когда-то был и ее достоянием? Куда же все ушло? Ирина почувствовала давно забытую легкость, ей казалось, что душа переселилась в нее прежнюю. Подвижность теперь чувствовали и плечи, их мягкие движения делали руки быстрыми и четкими. Гибкость пробудилась в пояснице, туловище сразу выпрямилось и стало пружиной, которая давала импульс рукам. Ирина вдруг почувствовала себя великой пианисткой, она вдруг поняла, что способна извлечь из инструмента настоящий звук, способный проникнуть в самую глубину человеческой души.
Да, мир бесконечен и абсолютен, человеческая же жизнь коротка, а сам человек несовершенен. Но именно в такие мгновения человеческая душа способна прикоснуться к вечности, заставить ее преклониться перед своим творением. «Люди больны любовью», — снова вспомнила Ирина слова Блейка, и ей нравилась эта болезнь, ей нравилось свое несовершенство, своя человеческая неидеальность, ибо только она дарит людям такие минуты счастья, и музыка, величайшее из искусств и плод этой «болезни», — еще одно тому подтверждение.
Ирина играла ноктюрн, и ее душа следовала за всеми оттенками, всеми тонкими нюансами шопеновской мелодии. Непостижимо, как возможно так остро и больно чувствовать, так глубоко проникать в самую суть человеческого существа, и все это было дано Шопену, и все это отражалось сейчас в игре Ирины.
В среднем разделе прозрачность и утонченность сменились плотностью и напряженностью драматического минорного хорала. В верхнем голосе, словно неотступный рок, преследующий человека всегда и повсюду, нескончаемой нитью протянулись настойчивые и угрожающие остинатные мотивы. Они как бы напоминают о том, что человеку не дано покоя на этой земле, ибо судьба всегда стоит за его спиной, она любит, чтобы к ней относились серьезно, и не прощает легкомыслия по отношению к себе.
Но вскоре фактура вновь прояснилась, прекрасная и трепетная мелодия опять заполнила всю ткань музыки, она, как и прежде, захватывала и уносила с собой в далекий возвышенный мир, вход в который доступен только беспокойной и ищущей душе.
Турецкий услышал музыку еще на лестничной клетке, подходя к квартире. Он не обратил на это внимания, решив, что Ирина, как всегда, просто репетирует. Но когда он вошел в прихожую, то понял, что это не гаммы и не упражнения для развития беглости пальцев. «Неужели Ирина просто играет? — подумал он. — Давно с ней этого не случалось». Он тихо прошел по коридору и застыл на пороге комнаты, прислонясь к дверному косяку. Ирина не заметила его и продолжала играть. Он же смотрел на нее, и ему казалось, что перед ним совершенно чужая женщина. Да, это была совсем не Ирина, во всяком случае, не та Ирина, которую он знал в последние годы. Это была удивительная, одухотворенная, стройная и пластичная, наконец, просто прекрасная женщина! Это была женщина из какого-то другого мира, из какой-то иной, неземной реальности. Саша был поражен, он не мог шевельнуться и смотрел на нее застывшим, восхищенным взором, не в силах поверить, что это не сон. Когда же он наконец пришел в себя и способность мыслить вновь вернулась к нему, он не смог совладать со своей профессиональной привычкой все подчинять беспристрастному анализу. «Что же ее так преобразило?»
Он нахмурился. Приходилось признаться себе: «Не я же ее вдохновляю». Он был в отчаянии — неужели жена всерьез влюбилась в Снегирева? И тут пришло запоздалое раскаяние — а сам-то он чем только что занимался? Откуда пришел? На кого он променял жену? На эту дуру, готовую лезть в койку с первым встречным-поперечным. А вот его Ирина не такая. Как бы ни ревновал ее Турецкий к Снегиреву, как бы ни бесился при виде очередного букета неувядающих роз, он в глубине души знал: Ирина ему верна… Что ж, он постарается ей соответствовать.
Ирина кончила играть и еще несколько секунд сидела неподвижно. Затем она почувствовала, что в комнате кто-то есть, и обернулась. Увидев мужа, она не улыбнулась ему, как обычно. У нее было такое ощущение, как будто ее подслушали.
— Ирка, дорогая, как я тебя люблю! — сказал Турецкий.
— Приходят к врачу три пожилые тетки с одинаковыми симптомами: головокружение, слабость, апатия. Он спрашивает первую: «У вас муж кто?» — «Генерал». — «Вам надо поехать на хороший курорт, кушать много фруктов и дышать свежим воздухом». Та уходит, он вторую: «А у вас кто родственники?» — «Да вот сын полковник». — «Кушайте побольше фруктов, дышите свежим воздухом…» Доходит дело до третьей: «А я, милок, при внуке, у меня внук лейтенант». — «Воздух, мамаша, главное — свежий воздух!..»
Вика прыснула и покрепче ухватилась за руку Дроздова. Не то чтобы анекдот показался ей таким уж смешным, просто радовало, что Вадим снова начал шутить. Они шли по Бирюсинке, возвращаясь к его дому после прогулки в наступающих сумерках.
Теперь они с Викой гуляли ближе к вечеру, когда уже никто не спешил по магазинам или с работы. Ходили под руку, и Вику только поражало, до чего быстро Вадим научился отзываться на малейшее движение ее пальцев. Как-то само собой вышло, что чуть ли не на второй раз его уже не надо было предупреждать вслух о бордюрах, равно как и ступеньках и лужах. Он просто двигался, куда она его направляла, двигался с полным доверием и так ловко, что распознать в нем беспомощного слепого было невозможно.
— Кстати, — сказала Вика, — о фруктах…
Она сунула руку в пластиковый мешочек, где лежали купленные возле «Щелковской» спелые, в мелких коричневых точках бананы, но вытащить не успела. Вынырнув из заросшего зеленью прохода во двор, под дальним фонарем замаячила компания молодых парней — человек, наверное, десять.
Вадим их видеть не мог, но голоса различил, и они ему не понравились: Вика ощутила, как напряглась его рука.
— Пошли на ту сторону, — терзаясь нехорошим предчувствием, шепнула она. Дроздов молча кивнул.
Вика свернула к проезжей части, где, к великому сожалению, совсем не было в эту пору машин. Парни загоготали и устремились наперерез.
— Вика, давай-ка ты отсюда, — сказал Дроздов. Она не ответила, только судорожно стиснула пальцами его локоть. Она даже узнала одного из компании — вертлявого, тощего, который жил по соседству. Теперь гадкая улыбочка на его лице имела отчетливо мстительный оттенок, а глаза блестели странно и неестественно.
- Предыдущая
- 85/109
- Следующая
