Безымянный город - Лавкрафт Говард Филлипс - Страница 3
- Предыдущая
- 3/5
- Следующая
Проход этот, насколько я понял, был довольно длинным; поэтому, не опасаясь встретить препятствие на своем пути, я быстро устремился вперед, стараясь бежать, но это выходило у меня плохо удавалось лишь еле-еле передвигать ноги; наверное, со стороны это выглядело бы отталкивающе, но кто мог увидеть меня в этой кромешной тьме? Время от времени я ощупывал пространство то слева, то справа от себя, чтобы убедиться, что стены и ряды ящиков все еще тянутся вдоль прохода. Как всякий человек, я настолько привык мыслить визуальными образами, что почти забыл о темноте и рисовал в своем воображении бесконечный однообразный коридор с расставленными вдоль него ящиками из дерева и стекла как если бы эта картина была доступна моим глазам. И вдруг внезапно меня на мгновение охватило какое-то неописуемое чувство, и я действительно увидел этот коридор.
Я не могу сказать точно, когда мое воображение трансформировалось в настоящее зрение; просто в какой-то момент я заметил впереди постепенно усиливающееся свечение, и до меня дошло, что я вижу смутные очертания коридора и ящиков, проступавшие вследствие какой-то неизвестной подземной фосфоресценции. В первые минуты все было точь-в-точь, как я себе представлял, поскольку свечение было очень слабым; но по мере того, как, спотыкаясь и едва удерживая равновесие, я продолжал механически продвигаться вперед, в направлении усиливавшегося света, становилось все более очевидным, что мое воображение рисовало лишь слабое подобие подлинной картины. Этот зал не был тронут печатью недоработанности, как храмы в городе наверху; нет, это был совершенный памятник самого величественного экзотического искусства.
Яркие, насыщенные и вызывающе фантастические узоры и рисунки складывались в непрерывную настенную роспись, линии и цвета которой не поддаются описанию. Ящики были сделаны из необычного золотистого дерева, а верхняя их часть из тонкого стекла, и внутри них я увидел мумифицированные фигуры, по своей гротескности превосходившие образы самых диких ночных сновидений.
Я не могу передать всю степень их уродливости. Уместнее всего было бы сравнение с рептилиями: было в их очертаниях что-то от крокодила и в то же время нечто тюленье. Но более всего они походили на какие-то фантастические существа, о которых едва ли слышал хоть один биолог или палеонтолог. По своим размерам они приближались к человеку маленького роста, а их передние конечности завершались мелкими, но четко очерченными стопами, подобно тому, как человеческие руки завершаются ладонями и пальцами. Но самой странной частью их тел были головы. Ее очертания противоречили всем известным в биологии принципам. Невозможно назвать ничего определенного, с чем можно было бы сравнить эти головы в продолжение одного мгновенного проблеска мысли я успел подумать о кошке, бульдоге, мифическом Сатире и человеке. Сам Юпитер не мог бы похвалиться таким огромным выпуклым лбом, однако рога, отсутствие носа и крокодилья челюсть не позволяли втиснуть эти головы в пределы каких-либо известных критериев. Некоторое время я раздумывал о подлинности этих мумий, склоняясь к серьезному подозрению, что это всего лишь рукотворные идолы, но остановился на том, что все же предо мной представители неких архидревних видов, обитавших здесь, когда Безымянный Город был еще в расцвете. Как завершающий штрих к нелепому их виду можно отметить одеяния чудовищ большинство из них были с непомерной щедростью завернуты в роскошнейшие ткани и увешаны украшениями из золота, драгоценных камней и неизвестных мне блестящих металлов.
Значительность этих пресмыкающихся тварей была, должно быть, огромной, поскольку они занимали первое место в сюжетах буйных фантастических фресок на стенах и потолке. С бесподобным мастерством художник изобразил их жизнь в мире, который был их миром, с городами и садами, построенными и размеченными в соответствии с их размерами, и я не мог отделаться от мысли, что их история, представленная в этих изображениях, не более чем аллегория, предназначенная, вероятно, демонстрировать развитие народа, который поклонялся этим странным существам. Я решил, что для людей, населявших Безымянный Город, они были тем же, чем была волчица для Рима или какие-нибудь тотемные животные для индейских племен.
Остановившись на этой точке зрения, я мог видеть воочию вехи несомненно замечательной истории Безымянного Города. Я словно внимал сказанию о могучей столице на морском побережье, которая правила миром до того, как Африка поднялась из океанских волн; я наблюдал за ходом борьбы с пустыней, которая после отступления моря надвинулась на плодородную долину, где стояла столица. Я видел войны, в которых она участвовала, ее триумфы и поражения, беды и радости и, наконец, стал свидетелем страшной битвы города против пустыни, когда тысячи населявших его людей (аллегорически представленные здесь в виде гротескных рептилий) были вынуждены прорубать сквозь скалы подземный путь, предназначенный каким-то чудом привести их в другой мир, о существовании которого говорили их пророки. Все эти сюжеты, совершенно сверхъестественные на первый взгляд, были представлены весьма правдоподобно, и связь изображений с леденящим душу спуском, который я совершил, не вызывала сомнений. На некоторых фресках я даже узнавал пройденные мной участки.
Сцены, изображенные ближе к концу прохода, отличались наибольшей живописностью и экстравагантностью: лунный пейзаж Безымянного Города, опустевшего и лежавшего в развалинах, резко контрастировал с видом неких райских кущ, к которым, должно быть, пробили путь сквозь скалы люди из Безымянного Города. На этих фресках город и пустынная долина были показаны неизменно в лунном свете, а над рухнувшими стенами поднимался золотой нимб, приоткрывая завесу, за которой таилось лучезарное совершенство прежних времен... словно некий ускользающий призрак вышел тогда из-под кисти художника. Пышность сцен райской жизни настолько лилась через край, что невозможно было поверить в их подлинность: мне открылся неведомый мир вечного дня, с роскошными городами, благоухающими холмами и долинами.
Рассматривая последние фрески, я подумал, что вижу признаки творческого кризиса художника. Изображения были выполнены менее искусно, а их сюжеты отличались неуемной фантастичностью в этом они намного превосходили даже самые неправдоподобные из ранних сцен. Наверное, это было запечатленное в красках свидетельство медленного упадка древнего народа и одновременного возрастания ненависти этих людей к окружавшему их миру, который наступал на них вместе с пустыней. Фигуры людей по-прежнему представленные в виде священных рептилий постепенно уменьшались и истощались, однако их души, изображенные в виде ореолов, парящих над руинами в лунном свете, сохранили прежние пропорции. Изнуренные священники на фресках это были рептилии в красочных одеждах посылали проклятия принесенному извне воздуху и всем, кто вдыхал его; леденящая кровь финальная сцена изображала, как какой-то человек самого обычного вида, вероятно, один из первых обитателей Ирема, Города Столбов, был растерзан представителями более древней расы. Я вспомнил, как боятся арабы Безымянного Города, и вздохнул с облегчением, ибо на этом фрески обрывались, а далее шли нерасписанные стены и потолок.
Увлеченный непрерывной чередой запечатленных на стенах сюжетов истории, я приблизился к самому краю нависшего надо мной своим низким потолком зала и обнаружил ворота, сквозь которые пробивалось фосфоресцирующее излучение, освещавшее мой путь сюда. Ползком приблизившись к ним вплотную, я не мог не вскрикнуть от крайнего изумления, вызванного тем, анфилады других, более ярко освещенных комнат предо мной предстала безграничная пустота, заполненная однородным сиянием такое сияние видит человек, стоящий на вершине Эвереста и устремивший взор в бескрайние просторы подернутого дымкой и ласкаемого лучами солнца воздушного океана. Позади меня остался проход, настолько тесный, что я не мог выпрямиться в полный рост; впереди лежала лучезарная подземная бесконечность.
- Предыдущая
- 3/5
- Следующая
