Корона клинков (СИ) - Берестова Елизавета - Страница 21

— С результатом?

— Да как вам сказать…

— Как есть, так и говори.

— Осмелюсь доложить, — рапортовал Петрокл, как всегда голосом несколько более громким, чем требовалось. Возможно, начальник городской стражи был глуховат, но скорее всего, причина крылась в многолетней привычке беззастенчиво орать на своих подчинённых, — никак нет! Отряд возвернулся с отрицательным результатом.

— Перестаньте орать и подите вон, — рявкнул Осокорь, добавив забористое ругательство.

Дисциплинированный начальник городской стражи не замедлил выполнить приказ. При этом он унёс лампу и тщательно затворил дверь, ни мало не озаботившись тем, что оставляет столичного гостя в полной и непроглядной темноте. Предусмотрительный Медузий задул все свечи, чтобы ничто не тревожило сон высокого гостя.

Осокорю ощупью удалось нашарить только один сапог, к тому же он несколько раз натыкался на мебель. Наконец, дверь была открыта, и легат, щурясь от яркого света, сказал:

— Дайте мне лампу. Пока я буду одеваться, — он скосил взгляд на необутую левую ногу, — пригласите ко мне старшего группы для доклада. Да глядите, чтоб смышлёный был.

— Обижаете, — как то не к месту возразил Петрокл, — я и сам доложиться могу. Не по субординации рядовому перед легатом отчитываться.

— Идите вы к воронам вместе со своей субординацией!

От непроходимой тупости начальника городской стражи начинало сводить скулы.

Возвратившись с секретное гнёздышко Медузия, Осокорь без труда нашёл при свете лампы сапог, плеснул в лицо воды из серебряного рукомойника и накинул куртку.

Когда столичный порученец возвратился в кабинет, там уже с ноги на ногу переминалось несколько молодцов в форме. Видимо, задача выбора среди них самого сообразительного показалась Петроклу не по силам, и он прислал всех четверых. Осокорь уселся за стол и потребовал:

— Рассказывайте, орлы.

— А что рассказывать, — пожал широкими плечами парень, явно старший в группе. Я уже всё обсказал господину Петроклу.

— Молчать! — неожиданно гаркнул Петрокл так, что зазвенели кубки на позолоченном подносе. — Молчать! Трое суток ареста за непочтительное обращение к господину легату и нарушение субординации! В карцер на хлеб и воду клопов откармливать!

— Виноват, господин начальник городской стражи, — вытянулся в струнку парень, — виноват, экселенц, готов понести заслуженное наказание!

— Хватит! — хлопнул ладонью по столу Осокорь, которому устроенный Петроклом спектакль уже порядком надоел, — замолчите все. Вопросы и приказы с данного момента отдаю я. Итак, — продолжил он после короткой паузы, — я жду детального отчёта о вашем рейде. И вольно, солдат.

Солдат согласно уставу перенёс тяжесть тела на правую ногу, левую отставил в сторону и заложил одну руку за спину.

— В населённый пункт Камышовый плёс наш отряд прибыл ещё до полудня. Однако оказалось, что Антоний-травник проживает не самой деревне, а в трёх милях, у озера.

Сначала парень рассказывал с короткой отрывистостью, которая, по его мнению, должна была соответствовать военному докладу. Но постепенно под доброжелательным взглядом мягких карих глаз человека, так мало походившего на легата, он почувствовал себя гораздо увереннее, расковался, и его рассказ обрёл живость.

Перед мысленным взором Осокоря раскинулось величественное озеро, пыльная дорога вывела к аккуратному беленькому домику среди абрикосовых деревьев. Навстречу прибывшим поспешил благообразный старик, который доброжелательно поинтересовался, чего желают господа военные.

— Да десятник наш почти что и не бил его, — понурился парень, когда очередь дошла до самого неприятного. — Уж больно дед упрямый попался. Мы ему: «Где твой внук? И когда он до хаты воротится»? А он заладил, не хуже попугая на ярмарке: «Нету у меня никакого внука, господа хорошие, да и не было никогда. Один бобылём живу, аки перст». Раньше, говорит, жил с ним малец один. Только не внук он вовсе, а так сирота-приблуда без роду, без племени, им — травником, на сельской дороге подобранная. Коль сей недостойный отрок является объектом интереса господ офицеров, так он помер. Прямо так нам в глаза, гад, и заявляет: «Без малого полгода, как схоронил душу безгрешную». Ещё могилу рвался показать. Такой вопиющей наглости Ароний, десятник, натурально, стерпеть не смог. Врал старикан. Врал прямо в глаза. Кабы добрые люди в деревне нам не сказали, что не далее, как утром травников малец был жив и здоров, дурацкое вранье могло ещё сойти с рук, а тут десятник аж взбеленился и съездил по нахальной лживой роже. Легонько так, чтобы память, значит, освежилась, и чтоб уяснил себе старик, что не с теми задумал шутки шутить. Так ведь нет! Антоний этот только лыбился разбитыми губами и твердил своё: «Нету мальчишки, и не будет, хоть год тут сидите». Сам тем временем на окошко зырк. Я сразу туда. Думаю, неспроста это, не иначе малой ворочается. Шляпу старую сдвинул, глянул влево, вправо. Никого. Тишина и пустота. Одни наши лошади возле забора от жары маются. Когда я обернулся, десятник с дедом уже полную экзекуцию проводил, со знанием дела. Вдруг старик как то захрипел, задёргался, бух со стула и замер.

«Подымайся, мерзавец, — гаркнул Ароний, — нето за своё глупое притворство поломанными рёбрами заплатишь! Мои ребятки так над тобой сапогами поработают, враз вспомнишь всё, даже чего не знал, да ещё просить станешь, чтоб внимательно выслушали». А старикан лежит себе с блаженным выражением на харе, будто не имеет к происходящему ни малейшего отношения. Десятник краской налился и орёт: «Поставьте на ноги эту падаль, мать вашу»… — парень запнулся, стесняясь повторять в присутствии важного чина грубые ругательства, посредством которых его командир побуждал подчинённых к активным действиям. — Мы наклонились, а травник и взаправду того, помер. Наш десятник обратно в ор: «Какого и разэтакого вы меня не остановили, коли видели, что дедок такой хлипкий попался»! понятное дело, шибко огорчился человек, даже новенькому по уху съездил для душевной разрядки.

— И что было дальше? — осведомился Осокорь спокойно и вежливо. Только почему то все присутствующие, включая недалёкого Петрокла, поняли, что легат взбешён.

— Мы покойника в одеяло завернули и вон вынесли, — чуть запинаясь, отрапортовал солдат. — Десятник в хате засаду устроил. По уму рассудить, травников пацанёнок никуда деться не мог. Рано или поздно проголодается и домой придёт. Голод, он, знаете ли, даже дикого зверя из логова выгоняет, а тут, поди, не зверь — мальчишка.

Осокорю с каждой фразой становилось всё очевиднее, что операция в Камышовом плёсе была бездарно провалена. Они прождали до заката. Стало ясно, что доставить подозреваемого в Осэну к назначенному сроку не получится, и Ароний-десятник решил так:

— Я с новеньким покараулю до утра. Авось объявится. Загулялся, поди. Оно и понятно, дело молодое: он, может, с девчатами хороводится или на озере рыбачит. — Потом помолчал и добавил, — с одного взгляда видать, рыба тут сама на крючок просится.

Осокорь прекрасно понимал, что Ароний просто оттягивал неприятную минуту доклада о проваленном задании, надеясь запоздалой поимкой мальчика хоть как-то исправить положение.

— Итак, господа, — снова заговорил легат, когда парень добрался-таки до конца своего повествования, — подведём наши с вами отнюдь не утешительные итоги. Смерть травника — это не просто оплошность и не грубый просчёт, это — самый что ни на есть настоящий провал. Запомните, господа, крепко запомните: тем, кто не имеет специальной подготовки в области применения средств устрашения, не следует грешить инициативой. Пытки, господа, дело тонкое, а вы ногами… Ну, ладно. Что там у нас остаётся? — он обвёл взглядом потупившихся солдат, — а остаётся нам одно: исправлять допущенные ошибки. Назовите своё имя.

Требование относилось к парню, который докладывал о рейде. Осокорю он понравился: сдержанный, явно не глупый, глаз не спящий. Всё равно без помощника в здешнем бардаке не обойтись. Тогда почему не этот?