Выбери любимый жанр

Знахарь - Александрова Марина - Страница 1


Изменить размер шрифта:

1

Марина Александрова

ЗНАХАРЬ Пролог Легенда о перстне В давние времена в городе Константинополе жил человек. Слыл он великим мастером ювелирных дел. Не было ему равных не только в Константинополе, но и во всей Византии. Делал мастер перстни, браслеты и ожерелья и тем зарабатывал немалые деньги. Всего было в достатке у ювелира, не было у него только семьи. Жил он одинокой холостяцкой жизнью, а годы шли, и был он уже немолод. Но вот однажды встретил мастер девушку, прекрасную, как сама любовь. Воспылал к ней страстью ювелир, и девушка, как это ни удивительно, ответила ему взаимностью. Ювелир женился на ней, препятствий к этому никаких не возникло, и стал жить семейной жизнью. Только после свадьбы понял мастер, что многое не разглядел в характере своей красавицы-жены. Оказалось, что под ангельским личиком скрывается дьявольский нрав. Но мастер все равно продолжал любить свою жену, а потому прощал ей все злобные выходки, принимая ее такой, какая она есть. Время шло. Ювелир делал свои украшения, предоставив молодой жене полную свободу действий. Та занималась исключительно самой собой, не прилагая ни малейших усилий к тому, чтобы сделать счастливым мужа. Однажды жена все же подарила мастеру радостную весть, сказав, что она беременна. В положенный срок на белый свет родилась девочка. Семейная жизнь начала потихоньку входить в спокойное русло. Конечно, примером добродетели жена мастера не стала, но и откровенно злобных выходок себе уже не позволяла. На самом деле, причиной этому было не рождение дочери и не изменения, произошедшие в характере жены. Ювелир и не догадывался, что его жена, уезжая на несколько дней, вовсе не гостит у родителей, как она обычно говорила, а принимает участие в служениях, противных Богу, то есть в черных мессах. Годы все шли и шли, мастер по-прежнему ни о чем не догадывался. Его только удивляло, что жена, когда уезжала навестить своих отца с матерью, никогда не брала с собой дочь. Она всегда отговаривалась тем, что отец не может простить ее за то, что она подарила ему внучку, а не внука, и девочку видеть не хочет. Ювелир изумлялся стойкой неприязни свекра, но вслух ничего не говорил. Он-то любил свое единственное дитя до самозабвения. Дочь подросла и стала писаной красавицей, не уступающей в красоте матери, да душа у нее была светлая, как у настоящего ангела, сошедшего с неба для того, чтобы спасти нашу грешную землю. Но однажды жена внезапно выразила желание взять девушку с собой. Та с радостью согласилась. Вернулась жена через месяц. Обливаясь слезами, поведала она мастеру о том, что их единственная дочь скончалась от болотной лихорадки по приезде к родственникам. Ювелир был безутешен, но ни на минуту не усомнился в правдивости слов жены, только лишь изъявил желание как можно скорее посетить могилу дочери. Жена не сопротивлялась открыто, но каждый раз находила все новые поводы, чтобы отложить поездку. Наконец, ювелир заподозрил неладное и, не сказав жене ни слова, уехал к ее родителям один. Каково же было его недоумение, когда он обнаружил, что родители жены скончались несколько лет назад. Сначала он не поверил этому, но когда посетил кладбище, нашел там их могилы. Могилы же дочери ему найти так и не удалось. Вернувшись домой ювелир не сказал жене ни слова о том, где был и что обнаружил. Та, испугавшаяся сначала, постепенно успокоилась и пришла к выводу, что ее супруг ездил по каким-то своим делам. Ювелир начал следить за женой. Когда она в очередной раз собралась ехать к родителям, он сказался больным и по этой причине не стал настаивать на поездке с нею, чтобы проведать могилу дочери. Жена уехала, а он последовал за ней, стремясь докопаться до разгадки зловещей тайны. Мастер прибыл как раз вовремя, чтобы увидеть, как участники черной мессы приносят в жертву сатане молодую девушку. Это была уже не дочь ювелира, но тот проник в суть происходящего. В следующий раз черная месса была прервана в самом разгаре появлением священников. Жену ювелира, по его просьбе, не предали смерти, как остальных участников черной мессы, а привезли в монастырь, чтобы изгнать из нее демона. Ритуал проделали со всей тщательностью, и наконец душа ее очистилась от скверны. Сразу же после того, как дьявол был изгнан, жена мастера скончалась. Отпускать демона бродить по земле было бы весьма неосмотрительно, но и погубить его окончательно невозможно. Потому решили заточить его, чтобы не мог он вредить людям. Для этого ювелир изготовил кольцо — простенький серебряный перстень с черным опалом. В него-то стараниями монахов демона и загнали. Когда ювелир изготовлял перстень, монахи наложили на него заклятье. Они понимали, что когда-нибудь, несмотря на все ухищрения, перстень может попасть в чужие руки. Поэтому следовало как можно более хитро обезопасить проклятое украшение. Естественно, сделать его совсем безобидной побрякушкой не представлялось возможности, но подчинить в некоторой степени демона, таящегося в кольце, воле его владельца монахам оказалось под силу. В итоге демон, заключенный в кольце, не мог вредить своему хозяину, а наоборот, вынужден был во всем помогать ему до тех пор, пока тот не совершит три поступка, которые разрушат чары заклятья. И уж тут-то демон волен расправиться с владельцем перстня, и ничто не станет ему в этом преградой. Словом, демон мог освободиться только в том случае, если его владелец совершит три проступка: владелец перстня должен был стать причиной смерти женщины, лжесвидетельствовать и лишить ребенка куска хлеба. Монахи не думали, что перстень еще когда-нибудь окажется в руках кого-нибудь из мирских людей. Мастер, постригшись, остался в монастыре и всегда носил перстень на левой руке как напоминание о своей неосмотрительности и постигшем его горе. Он завещал похоронить зловещее кольцо вместе с ним, чтобы навсегда избавить людей от напасти, но судьба распорядилась иначе. Однажды мастер отправился с неким поручением в соседний монастырь. По пути на него напали разбойники. Ювелира убили, сняли с шеи золотой крест, а с пальца дешевое серебряное кольцо с черным опалом. С тех пор проклятый камень начал странствовать по свету, принося людям горе. Глава 1 Хутор Ближний. 1912 год Жизнь всегда близится к концу. С самого начала она уже идет к завершению. Рождение жизни — это начало ее конца. У нее нет определения, середины. Потому что никто не знает, где она — середина жизни? Не знал этого и Филипп Одинцов. В двадцать пять лет он решил, что так же беспомощен и одинок, как и каждый рожденный младенец. И что у него сейчас — середина жизни или ее начало? Похороны деда, единственного родного для Филиппа человека, который вырастил его и воспитал, научил всему, что знал сам, взяла в свои опытные руки тетка Глаша, дочь деда Игнатия, сестра покойной матери Филиппа. Она видела, что Филипп подавлен и не помощник ей. — Ты ужо не горюй, — успокаивала она его между делом, — не замыкайся в себе. Сколько у тебя дел еще на свете! Ты о людях помни, что деда чтили и уважали. От тебя они того же ждут. Филипп молча выслушал слова тетки и тяжело вздохнул. — Тетя Глаша, как же я теперь? — спросил он скорее для того, чтобы услышать подбадривающие слова. — Как это — как? — вмешался грузный и серьезный муж тетки Павел. — Дело лекарское знаешь, учить тебя не надо. Вот и будешь людям помогать, пока… до весны. А там сам решай — или в город учиться пойдешь, или здеся останешься. — Да и что тебе в городе-то делать? — поддержала разговор Глаша. — Делу-то знахарскому, чай, с детства обучен. Люди тебе верят, как и деду. — И я про то же, — попытался оправдаться Павел за свою спешную отправку племянника в город, — я просто поддержать его хочу, ежели не захочет он тута оставаться. Филипп с благодарностью смотрел на своих родных. Да, настало время и ему всерьез задуматься над своей жизнью. «Что же мне делать? И решать я должен сам, а не сваливать свои заботы на плечи родных, у которых и так забот хватает. Вот и дочь их, Ольга, уже невеста на выданье, Олегу пятнадцать скоро. До меня ли им?» — думал Филипп. Еще при жизни деда он мечтал попасть в Москву и служить императору Николаю II, но теперь понял, что дед завещал ему не только свой дар и талант врачевателя, но и долг перед людьми, которым нужны помощь и забота. Игнатий так и жил, отзываясь на любую просьбу страждущих. Но была у Филиппа тайная мечта — он хотел увидеть знаменитого Григория Распутина и, возможно, чему-нибудь поучиться у него. Но мечта оставалась мечтой, и вдвойне было грустно и печально Филиппу — и от смерти деда, и от своих несбыточных желаний. — Ты, может, у нас поживешь? — осторожно спросила Глаша. — Нет, тетя, спасибо. Я пока в дедовой хижине обоснуюсь. Привыкнуть надо к тому, что деда не стало, а то так и буду сюда душой рваться, а потом горевать. — Да ты сильно-то не переживай! — хлопнул его по плечу Павел и вышел. Павел понимал, как трудно терять единственного родного человека. Ведь с самого малолетства Филипп на руках деда вырос. После того как его родители умерли от какой-то болезни, стал дед сам лекарить и внука больного на ноги поставил. Вот Филипп и стал единственным наследником небогатого Игната. Глаша после смерти своей сестры так и не стала ближе к отцу, не могла забыть, что по его вине умерла их матушка. Не повез он ее тогда к повитухе, решил сам роды принять у жены своей, что была беременна третьим ребенком. И мальчик новорожденный, и мать умерли тогда. Остались Глаша и Геля на руках стареющего Игната. Тогда жизнь повернулась к ним черной стороной. Еще отец деда завещал своему сыну наследовать фамильное умение — лечить от всякой хвори людей, но Игнат отказался от этого, предпочтя знахарству военную службу. Из-за этого подзабыл он, чему учил его отец, и не смог спасти свою жену, мать Глаши и Гели, а потом и дочь свою, Гелю, матушку Филиппа, тоже от смерти не уберег. И опять оттого, что не усердствовал в своем предназначении, не слушал советов отца своего, хотя знаков ему было в жизни немало. Только после смерти Гели и болезни Филиппа дед Игнатий вернулся к знахарству, обучился всему не хуже, чем монах в обители своей. Об отце Филиппа не знал никто. Кто он был? Как звали? Никому Геля открыться не могла, с кем согрешила и кто отцом Филиппа стал. Даже перед смертью тайны своей не раскрыла никому, как ни просил ее отец. А сестре, похоже, шепнула, но клятву взяла с нее страшную. Да и никто об их последнем разговоре не ведал. — Не было с рождения, не надо и теперь! — только и говорила она. И перед самым отходом из мира завещала сыну цепочку золотую в память то ли о себе, то ли об отце. — Передайте ему это… может, когда-нибудь... — и все. Откинула голову, и кровь пошла горлом, после чего и умерла. На могиле своей дочери поклялся Игнат, что сделает из внука достойного человека и поможет Филиппу избежать тех ошибок, какие сам когда-то совершил. С самого нежного возраста внука Игнатий учил его знахарству и перед смертью завещал всю жизнь положить на благо и здоровье людей. — Ты не ленись, а смотри и будь начеку! Всякое может статься, а ты и не поможешь! Какой же ты тогда лекарь? Тем более, что наследственное это! Не позорь дело наше и умение, — наставлял дед внука, но Филипп считал, что дед будет вечно, а умение придет со временем, и потому не слишком усердствовал в учении. — Я буду таким, как и ты, дед! — отвечал ему Филипп и убегал с ребятишками на речку. Перед смертью дед подарил внуку колечко: — Этот перстень — наш оберег родовой. Всем он помогает, только сила его передается по мужской линии рода. Коли будешь усердствовать и людям добро нести, станешь богатым и сильным, а коли зло творить начнешь — не простит тебя Господь — и настигнет проклятие, заключенное в камне самим дьяволом. — Ух ты! Правда? — удивился внук. Конечно, он и раньше слышал от деда истории, связанные с этим кольцом, но не думал, что скоро сам станет им владеть. Дед торжественно передал перстень внуку и через несколько дней умер. Вспомнил Филипп слова дедовы и посмотрел на колечко. — Права тетка, люди на меня с надеждою глядят! Не посрамлю память деда! — поклялся Филипп. Пришел на память больной, который жил в доме у них, когда Филипп был еще мальчишкой. То был блаженный Фома Рябчиков тридцати лет. Дома намучились с ним из-за его чудачеств и прислали к деду на лечение, хорошие деньги заплатив, но дед сразу сказал, что не станет Фома нормальным. — Это с кровью приходит, со смертью и уйдет, — сказал тогда Игнатий отцу Фомы, а маленький Филипп внимательно слушал их. Ему очень нравился Фома. Он ведь был, как маленький. Играл с ребятишками, дразнился, кусался и плакал, и Филиппу очень не хотелось, чтобы его забрали. Вскоре он умер, и в тот же день дед Игнатий видел сон. — Филипп, подойди-ка ко мне, — попросил дед, — может, забуду я, а может, помру, не успею сказать, а тебе надо бы это знать. Мне вчера Фома снился, много всякого рассказал и о тебе не забыл. Говорит, проси Филиппа об отверженных обществом не забывать и к их словам прислушиваться. Спасет-де он дорогого человека, коли послушается! Вот! Я-то, конечно, в эти сказки не верю, но просьбу покойника передать надобно. Это святое! Внук только изогнул бровь в недоумении и отошел. И тут с особой ясностью заметил дед, что не похож внук на Одинцовых. Ничем. Игнатий удивился и огорчился такой природной несправедливости. — Надо ж так уродиться! — сетовал он. — На наших-то ведь совсем не похож, видать, в отца. А у того кобеля, видно, кровь сильная, коли ликом и бзиком не в наших уродился. — Да перестаньте вы, отец! — обижалась Глаша и уводила из комнаты маленького племянника, а дед только посмеивался в бороденку и тетешкал без конца маленького Филиппа. А потом, когда Филипп подрос, непохожесть ни на кого стала очевидной, бросалось в глаза, что не простой крови внук Игнатия. Рост, походка, жесты, взгляд и внешняя красота разительно отличали его от рязанских сородичей Одинцовых. Порой доходило до того, что он чувствовал себя чужим и горько сожалел, что так отличается от сверстников — обычных деревенских парней. Но время шло, и Филипп понял, какую выгоду он может получать от своей внешности. Это, конечно же, касалось девушек. Не одна деревенская красотка втайне мечтала о нем! Он думал о них с нежностью и грустью, но не мог полюбить по-настоящему никого. Не терял он и надежды посетить столицу, увидеть императорскую семью, великих княжон, о красоте и воспитанности которых был наслышан. Но, со временем поняв несбыточность своих грез, он всерьез занялся знахарством, и не оставалось у него времени ни на девушек, ни на гулянки. Парни окрестных хуторов могли вздохнуть спокойно, а молодые красотки, потосковав, стали выходить замуж и рожать детей. — Филипп, обедать, — услышал он голос тетки, вырвавший его из приятных воспоминаний и заставивший вспомнить суровую действительность. …Через сорок дней после смерти деда Филипп съездил в Новгород и закупил нужные порошки и травы для дела. Книги и записи Игнатия хранились в порядке, и потому Филипп решил первым делом прочесть все от начала до конца. Глава 2 Свежий морозный воздух приятно взбодрил. Во дворе он увидел Ольгу. Та радостно помахала, приветствуя брата. — Скорей, Филипп, обед уже на столе! Сколько можно бродить по лесу? Зимой ты все равно ничего не отыщешь! — Ты не права, — сказал Филипп, — а почки и ветки деревьев? Ты просто не знаешь всей ценности обычных трав и деревьев, растущих на земле. Они — хранилище бесценных даров. И зимой, и летом, и весной, и осенью всегда можно воспользоваться этими дарами. Только мера нужна во всем. — Ох, как ты заговорил! — подзадорила его сестра. — Разговоры — разговорами, а дело — прежде всего. Вот коли родится у меня сын, так я и ему свое дело передам, — мечтательно произнес Филипп. — Мало тебе, что Олег уже лекарить начал? То с собаками нянькается, то сурков в дом понатащит! А потом у самого лишаи не сходят! — ласково ругалась сестра. — Порода, — только и ответил ей Филипп. Филипп жил один, но Ольга и тетя Глаша никогда не оставляли его без внимания. Дня не было, чтобы они не зашли и не навели в доме порядок после Филипповых экспериментов. Да и посетителей у него хватало. Как привыкли люди к деду Игнату захаживать со всякой болячкой, так и тянулись в эту хижину теперь к Филиппу. А утром прибежал кузнец Мишка Петров, сообщил, что вот-вот его жена Василиса родить должна, срок пришел, и ждут они его помощи. Заявил, что-де в больницу ехать далеко, да и накладно, вот и решили они с женой довериться ему. На все возражения Мишка только рукой махнул. Так что больше всего страшился Филипп предстоящих родов. Он содрогался только от одной мысли о них, но, видя, что люди ему доверяют и не боятся, сам себя успокаивал. — Все принимают это как должное, и ты должен с этим смириться и, конечно, оправдать призвание свое, — советовала Глаша. — Я знаю, что справлюсь! — уже увереннее отвечал Филипп. * * * Он сидел с Павлом на кухне после утомительной и тяжелой работы в лесу. Они валили деревья. Так как Филипп отказался жить с Глашиной семьей, пришлось запасаться дровами на два дома. — Василиса рожает! — возбужденно крича, влетела в дом Глаша. Филипп вскочил, опрокинув на себя миску с хлебом. — Тише ты! — шикнул на нее Павел. — Как это тише?! Баба того и гляди родит прямо на улице… — начала оправдываться Глаша. — На улице?! — от негодования и удивления Филипп остановился, забыв, куда направлялся. Глаша, как бы извиняясь за Василису, потупила взор и ответила: — Муж-то ейный тоже в лес пошел, за дичиной, а она решила сама скотину накормить, вот и вышла. — Совсем ополоумела, дурная баба? — возмутился Павел. — А вы что ж глядите?! Помогли бы ей! Филипп выскочил из дома и направился к Василисе, сопровождаемый толпой галдящих баб. Его статная, высокая фигура заметно выделялась в приближающейся толпе, и Василиса облегченно вздохнула: — Наконец-то все кончится… — Нет, милая, все только начинается, — ответил он и поднял ее на руки. Василиса хотела провалиться сквозь землю, чтобы скрыть смущение и стыд, который испытывала пред этим молодым и красивым лекарем. Боли она не чувствовала. Странно, но как только Филипп склонился над ней, боль куда-то улетучилась, осталась только нереальность, ускользающая из сознания и не поддающаяся воле. * * * Василиса приехала в хутор Ближний несколько лет назад с мужем. Тогда она и заметила Филиппа. Частенько она сталкивалась с ним у колодца или у Игнатия, когда приходила к нему за снадобьями. И всегда смущалась при виде этого статного красавца. Каштановые волосы, серые глаза, нежные, словно девичьи, губы и сильные мужские руки — и это еще не все достоинства Филиппа, за которые он ей нравился. Но никому и никогда она не могла открыть своего сердца. Выданная замуж совсем девчонкой за нелюбимого и почти не знакомого ей человека, она молча терпела превратности жизни, а тут позволила себе одну-единственную слабость — любить! Любить сильно, глубоко и искренне. Увы, Филиппу это не дано узнать. Когда-то давно цыганка нагадала ей, что смерть к ней придет от любимого человека. Им для нее был муж, которого она и боялась, и уважала, и, может, свыклась, принимая обязательность отношений за любовь. Своего Мишу она терпела, конечно, как же по-другому? Но и знала, что на все пойдет Мишка, коли что не по его будет. Бить — бил Василису много раз. Смирилась она с гаданьем и решила, что никуда от судьбы не уйдешь. — Терпи, милая, стерпится — слюбится, — уговаривала ее тетка, единственный родной ей человек. — Как же так, тетя? — плача от безысходности, спрашивала она накануне свадьбы. — Вот так, доченька, — только и отвечала она, нарочито горько вздыхая. Наговорила Василисе о каких-то деньгах, якобы занятых у Мишкиного отца. Короче, так и подталкивала девушку саму принять решение. И Василиса, будучи человеком святой наивности и простоты, в знак благодарности, что помогали Петровы тетке, выскочила замуж. Рано Василиса лишилась родителей, потому сиротку и взяла к себе тетка. Полячка эта была бабой хитрой и расчетливой. У самой дочь на выданье, и Василису держать рядом со своей она не хотела. Вдруг женихов выгодных уведет?! Ведь и красива, и хозяйка хорошая… Вот и отправила с Мишкой куда подальше, с глаз долой. Вся прошлая нерадостная жизнь предстала перед глазами Василисы, когда она лежала на огромной и чистой кровати в убранной и приятно пахнущей травами комнате Филиппа. «Интересно, сколько девок перебывало у него в постели?» — некстати задала она себе вопрос, и тут, словно в наказание за нелепые мысли, почувствовала такую сильную боль внизу живота, что закричала: — Мама!!! Мамочка! Господи! Филипп, сделай же что-нибудь! Филипп обернулся. В дрожащей руке он держал шприц. Капли пота скатывались по носу и падали на пол. Он подошел к ней и стал успокаивать. Голос его дрожал. Он не знал, куда деть глаза. «Почему деду так легко удавалось справляться с этим?!» — спрашивал он себя. Он вспоминал деда в такие трудные моменты. Тот без всякого страха принимался за дело, успокаивая больных своим тихим голосом и твердой верой в успешный исход. Он же никак не мог сосредоточиться. Женщина с мольбой смотрела на растерянного Филиппа. «У него это ведь впервые! Надо бы поддержать, чтобы он совсем не растерялся, да и самой станет легче!» — Филипп, ты не переживай! Я постараюсь тебе помочь. У…, ай! У меня… это первый, но… послу… Господи! Началось! Она тяжело задышала. Филипп склонился над роженицей и стал ее успокаивать, потом быстренько влил ей в рот опиумной микстуры, облегчающей болезненные ощущения, и принялся за дело. Роды были тяжелыми. Василиса постоянно задыхалась, и Филиппу приходилось несколько раз заливать ей в рот микстуру. Она не билась, не вертелась и не стонала, а просто дышала со временем все тише и спокойнее. Он принял на руки орущего младенца и широко открытыми глазами смотрел на розовый комок. Быстро проверил пуповину, оглядел его еще раз и взглянул на мать. Та лежала, уронив голову набок. Филипп повернул ее… и отшатнулся! Изо рта Василисы обильно стекала пена, артерия на шее не пульсировала. Он открыл Василисе глаза. Зрачки не реагировали на свет. Он понял, что она умерла, но не хотел в это верить. Он делал искусственное дыхание, смачивал лоб нашатырем и совершенно забыл о ребенке, которым к тому моменту занялся Олег. Наконец, Филипп прикрыл одеялом до самого подбородка тело Василисы, которое вытянулось и успокоилось, будто отдыхая от недавних судорог и боли. Лицо его приняло то самое безмятежное выражение. Филипп вытер пот со лба и тут только обратил внимание на пузырек с микстурой, которую давал роженице. — Боже! Это же отвар для операции! — он ударил себя по лбу, вспомнив, что сам только недавно сделал его для старика Потапа Кривощекова. Потом он вспомнил о дедовых книгах и кинулся к одной, где были записи обо всех жителях хутора. Своего рода местная картотека больных. Кому сколько лет, кто рожал, кто что ломал, кому можно то или иное лекарство или отвар, а кому запрещено… Там он и вычитал, что Василисе совершенно запрещены отвары и настойки, содержащие опий, избыток которого находился в пузырьке. Дед передал внуку огромное, бесценное наследство! Он надеялся, что Филипп сможет правильно им распорядиться, и потому вел свои записи, чтобы внуку было легче ориентироваться. А он? Только из-за своей несерьезности он допустил эту непростительную ошибку. — Господи, что делать? Как объяснить Мишке? — задавал сам себе вопросы Филипп, сидя над мертвой женщиной. — Филипп, — в комнату заглянул Олег и тихо его позвал. Он обернулся. Олег понял, что случилось страшное, непоправимое. А Филипп потерял сознание. Сначала правда он ощутил боль. Сильнейшую. Она шла от руки и ударила в голову. Потом стрелой вернулась обратно. И показалось Филиппу, что все мыслимые страдания ожили в его теле и одновременно вцепились ему в руку, на которой было дедово кольцо. Он случайно глянул на камень, уже лежа на полу и теряя сознание. То что он увидел, окончательно бросило его в беспамятство… — Я все сделал, как положено! — оправдывался он, когда Павел разнял остервенелого Мишку и Филиппа, дерущихся в доме Игнатия. — Ты изверг! Ты убил ее! — орал Мишка, вытирая непрошеные слезы. Через неделю, похоронив Василису, Мишка с маленьким ребенком навсегда покинул Ближний. На могиле жены он поклялся отомстить Филиппу. Глава 3 — Совсем ты стал дурной, — выговаривала Глаша племяннику. Филипп только пьяно улыбнулся и, шатаясь, прошел мимо нее. — Господи, за что такое наказание? — плакала Глаша, жалуясь Господу Богу на судьбу. — Что Ты еще требуешь от нашей семьи? Филипп — и тот из молодого лекаря превращается в молодого пьяницу! Неужель Тебе это в милость? — она, плача, беспомощно осела на пол перед святыми образами. Только не действовали на Филиппа теткины молитвы. После смерти Василисы чувство вины ни на минуту не оставляло его, постоянно возвращаясь в кошмарных снах. Он стал пить безудержно, отмахивался от больных, которые теперь вынуждены были искать спасения в соседней деревне, находившейся в двадцати верстах от Ближнего. Так продолжалось уже полгода. * * * А вчера ему приснился дед. «Плох тот человек, который себя мнит никуда не годным изгоем! Исправиться никогда не поздно, даже перед смертью», — единственные слова, которые запомнил Филипп. Утром он пошел в запущенную хижину Игнатия. После истории с Василисой жил он у Глаши, так как Павел с Глашей боялись, что вернется Мишка и подожжет хижину. Он с тоской посмотрел на пыль, мохнатым слоем застилавшую пол, паутину, занавесями свисавшую в углах, и тотчас позвал Ольгу: — Ольга, помоги мне навести здесь порядок, я один не справлюсь. Поможешь? Ольга с радостью взялась за дело, чувствуя, что братец приходит наконец в себя. Еще полгода Филипп корпел над дедовскими книгами. Готовил микстуры, собирал травы, изучал записи о людях. Весть об этом разошлась по маленькой деревеньке быстро, и сельчане, забыв о смерти Василисы, порадовались и за него, и за себя, что не придется при всяком мало-мальском недуге снаряжаться в дальнюю поездку. — Вся деревня теперь только на тебя и надеется, — говорила Глаша, — несподручно за двадцать верст мыкаться, да и верят они тебе, как деду покойному. — Бешеным собакам семь верст не крюк, — зло ответил Филипп; он еще помнил обиду, когда люди откровенно плевали в его сторону и чуть было не убили за смерть Василисы. — Не говори так! Не все ж тебе враги! — убеждала его Глаша. Филипп вздохнул. Все он понимал и помнил, как дед однажды помог старику Федору. Федор этот хитростью и обманом отнял у Игнатия справную избу, но все равно не держал зла и обиды дед. Всех лечил и говаривал: — Они для меня перво-наперво больные и слабые люди. Когда они приходят ко мне, я для них Бог и царь, а они простые смертные. Вот в чем наша сила, внук, но ею мы должны в меру пользоваться, иначе до беды недалече… Вечером к Филиппу пришел его постоянный и неизменный друг Кирилл Парфенов и с круглыми от удивления глазами рассказал о катастрофе в Северной Атлантике. — Представляешь, Филипп, такой огромный корабль, кажется, «Титаник», затонул в холодном море! На нем столько народу! Все газеты об этом только и пишут. Мне крестный из Москвы привез, на вот, прочитай! — протянул он другу небольшую желтенькую газетенку, на первых страницах которой был изображен гигантский, с двумя тысячами пассажиров на борту роскошно отделанный теплоход, затонувший в этом апреле. Филипп прочитал статью и задумался над судьбами незнакомых ему людей. Читая об этом страшном происшествии, он очень сожалел о случившемся, и внезапно осознал и свою значимость в жизни окружающих его людей. «Если Бог есть, так почему же он допустил такое?» — спросил он сам себя, и тут же понял, что знает ответ, но просто не хочет его принимать. Именно эта далекая и чужая трагедия закрепила его решение остаться на хуторе и продолжить дело деда Игнатия. «Если я могу помочь людям, я не должен от этого уходить! Хочется мне того или нет! Это мой долг!» Только в продолжении дедова дела он ощутил свое спасение и понял, что, помогая страждущим, он вернет себе былую славу и не запятнает память Игнатия. И в начале лета он принял у себя первого страдальца. Молодой парень, Парфенов Максим, старший брат Кирилла, сильно покалечил себе руку, а пока до деревни дошел, истек кровью, отчего и потерял сознание. Нашли его только к вечеру. — Спаси! — грохнулась в ноги мать Максима, — умоляю, вызволи из беды! Ничего не пожалею! — она стала вытаскивать из-за пазухи деньги и совать в руки Филиппа. Тот вернул их обратно. — Сделаю, что смогу! — сказал он и велел всем покинуть дом. Три часа он зашивал руку Максима, от плеча до кисти распоротую острым сучком упавшего дерева, обработал рану и, напоив родниковой водой с сахаром и травами, оставил парня у себя. Еще через час заметил, что у него порозовели щеки и поднялась температура. — Тело борется с заразой, — сказал он Ольге, незаметно появившейся в доме, — ничего, через полдня пройдет! Будет как новенький. — Он и не заметил, что место Олега заняла Ольга. И вправду, пока он обедал у Глаши, а потом дошел до малыша, разбившего в тот день себе лоб, Максим пришел в себя и попросил у Ольги пить. — Тихо, тихо! Ты уж помалкивай, сейчас Филипп придет и сам все сделает! — Ольга накрыла Максима одеялом. Как приятно было осознавать, что ее любимый сейчас находится под одной крышей с нею и даже немного от нее зависит. — Ольга, — тихо позвал Максим, — Оль, долго я так? Она лишь нежно улыбнулась. Максим подумал, что давно уже они друг другу нравятся, а слов найти не хватает разума. — Под моей опекой ты уж час, а Филипп за тобой целый день ходит, — ответила она. — Чем же отблагодарить тебя? — спросил Максим, даря девушке улыбку. Она подвинулась ближе и, закусив губки, задумалась над словами Максима. И не ожидала от больного такой прыти, когда он схватил ее за руку и потянул к себе. — Я знаю, как мне сказать тебе спасибо! — и он крепко поцеловал девушку. — Да! Вижу, тебе уж и на работу пора! — раздался сзади голос Филиппа. Он стоял и смотрел на целующихся. Ольга поспешно вскочила и опустила голову. Хотела выйти, в дверях стоял Филипп, и она осталась около постели больного. Максим улыбнулся: — Ты же бить больного не станешь? — с притворным страхом спросил он. — Да что вас бить! Люди вы взрослые, только, чую, от Павла мне достанется, коли узнает он про такие дела в моем доме! — сказал Филипп к удивлению Ольги. — Не успеет! Я отсюда сразу сватов пошлю к Ольге. Да, Оль? Согласна ты замуж за меня пойти? — он посмотрел на покрасневшую девушку. — Никуда она не денется! — смеясь, ответил за нее Филипп. — А то я не видел, как она ухаживала за тобой… Ну, Оля, ежели не согласишься, знай, Максима отсюда я не выпущу! — он пригрозил пальцем обоим и вышел. Вечером Максим с помощью матери и младшего брата Кирилла покинул дом Филиппа, горячо поблагодарив за лечение и уход. — Ну, это не только моя заслуга, — ответил Филипп, обнимая сестру. Он заметил, с каким обожанием и благодарностью смотрели на Ольгу мать и братья Парфеновы. «В добрую семью попадет сестренка!», — с облегчением подумал Филипп. И началась у Филиппа новая жизнь. Бурная, беспокойная. Столько забот сразу свалилось на него. Деревня расширялась, людей становилось все больше. Морозы, пожары, наводнения — люди всегда болеют. Однажды к нему привезли богатого купца из Екатеринбургской губернии Емельяна Сварова. Он поранил ногу, а так как в его деревне из знахарей жила только одна повитуха, он и обратился к ней за помощью. Увы, бабка ничем ему не помогла. — Чем, проклятая, лечила — не говорит, но результат ты видишь, — жаловался Емельян. — Мил человек, стар я стал и не хотелось бы у бабы своей старой обузой быть! Не отыми ногу, вылечи! Наслышан я о твоей силе! — Сделаю, что смогу, — только и ответил Филипп. Дело было серьезное. Емельян, хотя нога и болела немилосердно, пытался ходить, и потому еще сильнее разбередил опасную рану. Заражение крови, возможно, уже началось, и спасти его в этом случае могла только ампутация — вот что оставалось ему, чтобы выжить. — Старуха говорит, резать надо, в Новгород, в больницу ехать, — чуть ли не плача, говорил Емельян, пока Филипп осматривал ногу. — Не боюсь я ничего, только вот без ноги… это ж как? — Я же сказал, сделаю что смогу. Без ноги не останешься, не боись, — уже увереннее ответил Филипп. К тому времени у Филиппа нашлись ученики и помощники. Это был Олег — двоюродный брат и еще один молодой парень, Алексей Козлов. Они с жадностью окунулись в науку и старались ничего не упустить в рассказах и действиях Филиппа. Месяц пробыл Емельян у Филиппа, и к лету уже на своих ногах уехал домой, щедро отблагодарив парня. Филипп стал незаменимым в деревне. Его ценили, уважали, боготворили. В скором времени он познакомился с Пестиковым Николаем Алексеевичем, молодым студентом-медиком из Новгорода, который приезжал к родственникам в Ближний, и тот, подружившись с лекарем-самоучкой, стал помогать ему, присылая полезные книги, чертежи инструментов для операций, рецепты. И постоянно звал к себе в гости, заявляя, что считает его своим лучшим другом. Филипп лишь недоуменно пожимал плечами. Глава 4 День выдался тяжелый. Прохор Кузьмичев обронил на себя бадью с кипящей смолой. Благо, что большая часть вылилась на землю. Два пацана-отрока подрались и сломали друг другу ребра, а один голову расшиб. Баба Ульяна грибов объелась. — Да что с вами сегодня? — устало, но сохраняя добродушную улыбку, спрашивал Филипп. Люди только пожимали плечами. За полночь Филипп возвращался домой, когда заметил на дороге двух всадников. — Ты Филипп Одинцов? — спросил один из них. — Да, — ответил он усталым голосом, — заболел кто? — привычно спросил он, повернувшись к всадникам. — Ага, ты! — ответил другой и выстрелил ему прямо в грудь. Всадники ускакали, взметая за собой клубы летней пыли. Выстрел услышал Алексей, ученик Филиппа, и поспешил посмотреть, что произошло. Наутро уже вся деревня знала о постигшей всех беде. — Изверги! Ироды! Гореть вам в аду синим пламенем! — причитала Глаша, влетев в дом племянника, где Алексей и Олег склонились над почти бездыханным телом учителя. Ольга рыдала так сильно, что лицо ее покрылось пятнами. Павел ходил вокруг того места, где стреляли в Филиппа, и высматривал с Максимом Парфеновым следы преступников. Они вели в лес и терялись там. Вся деревня собралась на поиски убийц. Женщины караулили двери Филипповой избы в надежде, что кто-то из учеников выйдет с ободряющими вестями. Но даже на второй день Алексей с Олегом не могли сказать ничего обнадеживающего. Крики Глашки потихоньку затихли, слышался только ее тихий и протяжный вой. Она сидела на крыльце и утирала глаза платком. С ней сидела и Ольга в те редкие минуты отдыха, когда Олег или Алексей дежурили у постели Филиппа. * * * «Господи, что же же это? — думал Филипп, — когда же я наконец проснусь? И почему все так болит?» Ответить на свои вопросы он не успевал и проваливался в забытье. …Вот он маленький. Гуляет с дедом по лесу. Игнат собирает травы и объясняет их значение. Филипп не слушает его и проваливается в глубокую яму. Там тела людей. Филипп начинает строить из них лестницу, чтобы выбраться из ямы, и обнаруживает мертвую девушку. Это Василиса. Ее тело он не решается использовать и откладывает в сторону. А наверху стоит дед и качает головой. Наконец Филипп вылезает из ямы и слышит откуда-то издалека суровые слова деда: «Однажды человек, бывший в прошлом художником, бросил свое ремесло и занялся лeкарством. Когда его спросили о причине, он, ни на миг не задумываясь, ответил: — Ошибки, допущенные при рисовании, все видят и все критикуют, ошибки же, допущенные врачом, скрывает земля». И дед опять посмотрел в яму, откуда только что вылез внук. На самом верху лежала Василиса. Филипп знал, что не трогал ее тело, но по всему было видно, что и оно стало «ступенькой», благодаря которой он выбрался из ямы. Он проснулся. Горячее солнце светило в окно. Филипп увидел прикорнувшего на стуле Олега и стоявшего у стола Алексея, он смешивал траву папоротника и корень женьшеня с белым порошком. Память быстро вернулась к Филиппу. Он вспомнил приключившуюся беду, и тут же его мозг переключился на работу. — На слабой водке настой выдержи, — тихо сказал Филипп. Алексей обернулся. — Х-хорошо, — заикаясь, ответил он, и принялся делать так, как велел ему Филипп. Олег открыл глаза и, увидев, что Филипп смотрит вполне здоровым взглядом, выскочил из дома. — Очнулся! — заорал он. — Филипп очнулся! — Ольга и Глаша быстро поднялись и вбежали в комнату Филиппа. Тот что-то тихо диктовал Алексею. — Господи! — шепотом сказал Глаша и упала у иконы, неистово молясь и осеняя всех крестным знамением

1
Перейти на страницу:

Вы читаете книгу


Александрова Марина - Знахарь Знахарь
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело