Земля войны - Латынина Юлия Леонидовна - Страница 99

• Предыдущая
• 99/123
• Следующая

Церемония закончилась, и мальчики в черных черкесках из местного ансамбля «Бештой» сплясали перед высокими гостями лезгинку. Углов встал.

– Ну что, Иван Витальевич, – спросил Комиссаров, – полетели обратно в Торби-калу? Та м Гамзат готовится… Или заедем на Красный Склон?

– Да нет, пожалуй заедем, – сказал Углов.

В этот момент между обоими федеральными чиновниками нарисовался старик в черкеске и папахе. Это был руководитель ансамбля, девяностотрехлетний Шамиль Атакаев.

– Как дети-то пляшут, а? – сказал он с гордостью, – это все наши дети, вон тот, с краю, племянник Зауру Ахмедовичу. А вон у того в роддоме погибли и мама и братик.

«Бештой» был, разумеется, самодеятельным ансамблем. Все дети, плясавшие в нем, были местные, а в городе все знали друг друга.

– Прекрасные дети, – сказал Углов, – поехали, Заур Ахмедович.

Они уже садились в машину, когда Углов внезапно сказал:

– А вот что, Заур Ахмедович. Поехали-ка посмотрим ваш завод.

Было три часа десять минут, когда племянник Арзо Хаджиева Булавди подъехал к блокпосту, охранявшему поворот на авиабазу Бештой-10, вылез из джипа и пошел к капитану Евсееву, несшему, парадного дня ради, службу на блокпосте.

Это был очень продуманный блокпост. Он был весь обложен мешками с песком, и в мешки была вделана деревянная пустая рамка для пулеметчика. Перед блокпостом, в укрытии из толстых бетонных плит, стоял БТР, а на верхушке небольшой скалы, к которой прилегал пост, в гнезде из мешков сидел еще один пулеметчик. Ущелье в этом месте резко сужалось, так что напротив пулеметчика была отвесная рыжая скала.

Ничего удивительного в визите Булавди не было: Евсеев полагал, что они друзья. Друзьями, по мнению Евсеева, они были потому, что Булавди часто водил Евсеева в баню и поил его водкой, и кроме того, он каждый месяц платил Евсееву пять тысяч долларов за совместный бизнес по поставке контрабанды из Турции.

Булавди было двадцать семь лет, и он бы в самом расцвете мужской стати: высокий, стройный, с правильным смуглым лицом и черными углями глаз.

Если бы можно было одной фразой, как интегралом, описать мир, в котором жил кадровый майор ФСБ и командир подразделения спецгруппы «Юг» Булавди Хаджиев, то эта фраза была бы – ненависть к русским.

Булавди ненавидел русских за все: за смерть родителей и сестры, за разоренный Грозный, за двоюродного брата, труп которого им продали в Ханкале за десять тысяч долларов, за неверие в Аллаха и за патроны, которые пьяные солдаты меняли на водку.

Но больше всего он ненавидел их за растоптанную, оскверненную душу народа. Когда было так, чтобы чеченец воровал чеченца? Когда было так, чтобы чеченец унижал чеченца, чтобы один чеченец командовал всеми!

Все бы мог простить Булавди – и кровь, и родных, и даже чужих солдат на своей земле, но вот этот осиновый кол, вбитый посереди души народа, вбитый навсегда, безвозвратно – этого он простить не мог. Русские заставили чеченцев воевать против чеченцев, русские заставили чеченцев продавать других чеченцев, и то, что они купили при этом самого Булавди, дела не меняло.

Булавди родился в Грозном. Города, где он родился, больше не было. Не было и друзей, половина которых были русские: две трети погибли, а один, недавно встреченный им в Москве на улице, шарахнулся от Булавди, как от дьявола.

Булавди помнил, как в начале войны его командиры, с особенным горским понтом, отпускали его ровесников, русских солдат, со словами, «что ж они мальчишек-то посылают на убой?». А потом на его глазах в Буденновске Шамиль расстрелял таких же мальчишек, и о понтах уже речи не было: у всех в глазах была смерть. А потом, когда все кончилось, и они были в Чечне, Шамиль подошел к заложникам и сказал: «простите нас, если сможете». После Буденновска утекло много крови, и Булавди не помнил, чтобы Шамиль с тех пор извинялся.

Та к получилось, что Булавди тоже был в роддоме. Он примчался туда через час после взрыва, вместе с дядей, потому что Арзо сказали, что его дочка, Мадина, тоже была в числе заложниц (это было совершенно не так, но после взрыва и не такие слухи можно было услышать), и когда Булавди увидел выложенные во дворе трупики, крошечные, словно трупики обгоревших кошек, он стал на колени и зарыдал. Он рыдал и не мог понять, как это случилось. Как люди, воевавшие за Чечню и за Аллаха, могли пройти всего за семь лет от одного до другого, – от отпущенных новобранцев до сгоревших новорожденных, и в том, что этот путь произошел, Булавди видел вину одних только русских, ибо никогда, ни при каких обстоятельствах, Булавди Хаджиев не признал бы, что чеченец может быть в чем-то виноват.

Умонастроение Булавди было в общем-то типичным для тех бойцов из отряда «Юг», которые задумывались о том, что они делают и кому служат. Многие же не думали, а просто следовали за командиром: решил Арзо перейти к русским, они пошли за ним к русским, решил бы Арзо пойти в ад, они бы залетели с автоматами в Ад, тем более что Ад был гораздо лучше, чем русские.

Сейчас же Булавди, нацепив на лицо улыбку, приветливо смеялся и хлопал Евсеева по плечу, и его бойцы уже вытаскивали с заднего сиденья джипа водку и закусь; Евсеев как раз хотел посоветоваться насчет бизнеса, даже собирался выкупить у кого-нибудь место на рынке.

Евсеев что-то говорил, Булавди кивал, и сквозь стеклянный фонарь блокпоста смотрел вниз, туда, где его джип стоял прямо рядом с русским БТРом.

Как мы уже сказали, это был очень продуманный блокпост. Его учредили в этом месте сразу после налета Вахи Арсаева, и с тех пор, как его поставили, блокпост блокировал единственный подступ к авиабазе.

С учетом минных полей, расстилавшихся вокруг Бештоя-10, он блокировал также единственный выход из нее.

Осмотр завода занял полчаса. Они были почти одни в гулких цехах, – вся остальная делегация уехала на Красный Склон, и вице-премьера сопровождали только пара помощников да охрана, а с Зауром был только Гаджимурад Чарахов.

Углов прошелся по цехам, заглянул в диспетчерскую и на секунду задержался в коридоре, украшенном табличками молельных комнат: женской и мужской. «Он прикидывает, способен ли я поднять мятеж, когда Гамзат начнет меня уничтожать, – подумал Заур, – и он понимает, что я мятежа не подниму. Люди с такими заводами не поднимают мятежей. Они идут на компромиссы, жалея свое имущество, пока не потеряют все».

Они осмотрели завод, и у выхода вице-премьер попросил отвезти его на фабрику, где разливали минералку. На это ушло еще пятнадцать минут, а потом Углов внезапно попросил посмотреть мебельную фабрику.

– Сегодня пятница, – сказал Заур, – уже три часа.

Они приехали на фабрику и застали работу в самом разгаре.

С предприятий Заура никто не уходил загодя.

– И еще рынки? – спросил вице-премьер, когда они вышли наружу, под яркое солнце и далекие горы, еще увенчанные белоснежной чалмой снегов.

– У меня нет доли в рынках, – ответил Заур, – хотя у родичей и односельчан есть. Но это мое принципиальное решение. Если в городе семь рынков, и один из них принадлежит мэру, у мэра может возникнуть недолжное искушение.

Вице-премьер покачался с носка на пятку, посмотрел то на Заура, то на темные трейлеры с логотипом фирмы «Кемир», выстроившиеся на фабричном дворе, и сказал:

– А заедем-ка в мэрию.

Через десять минут правительственный кортеж остановился у трехэтажного аккуратного здания. На улице было по-настоящему жарко: весеннее солнце горело на четырех минаретах и на бронзовой макушке скачущего на коне генерала, и на площади было полно народу.

Народу было много потому, что только что кончился пятничный намаз, но Углов решил, что это те же самые люди, которые кричали «Ура!» во время открытия памятника. Впрочем, отчасти оно так и было.

Оба мужчины прошли в кабинет Заура Кемирова, и вице-премьер стоял несколько минут, оглядывая белые стены, гладкий пол, и два флага за спиной мэра. Один, российский, с тремя полосами, и флаг с гербом города Бештоя: черный волк на зеленом поле.

• Предыдущая
• 99/123
• Следующая