Колдуны и министры - Латынина Юлия Леонидовна - Страница 32

• Предыдущая
• 32/123
• Следующая

– Это Шаваш, секретарь первого министра, – сказал проповедник. Я бы не хотел с ним встречаться, особенно в вашей компании.

– Говорят, – сказал человек с летающим ножом в волосах, – бывший городской воришка.

– Почему же бывший, – возразил Нахира. – Первый министр послал его в провинцию откормиться. Ездит, ничего не делает. Взятки ему так и носят, так и носят…

Когда, через пять минут Шаваш вошел в харчевню и спросил, нельзя ли ему поговорить с яшмовым араваном, хозяйка развела руками:

– Ушел, давно ушел. А куда, не знаю.

И все вокруг не знали.

Шаваш вышел на задний двор и там долго смотрел на отпечатки, оставленные в грязи только что проскакавшими конями. Подковы были перевернуты – такие отпечатки оставляют обычно лошади-оборотни, а также лошади знаменитого разбойника Ниша, который тоже считается колдуном. «Мерзавец, – подумал Шаваш, – утром учит у катальпы крестьян, а вечером якшается с бунтовщиками».

Так-то, разминувшись с Шавашем, Киссур воротился в Архадан. Господин Айцар, самый влиятельный человек провинции, уехал, так и не вспомнив о дерзком мальчишке. Господин Ханда, ревнивый муж, принял юношу удивлено и благосклонно, и определил в помошники господину Афоше, заведовавшему зерновыми складами.

Киссур сказал себе, что не пойдет, воротившись, к госпоже Архизе. Потом ему представилось, что это будет верхом невежества. Он надел лучшее платье, переменил его. Потом переменил еще раз и простоял перед зеркалом целый час, заворачивая и распуская рукава кафтана.

Служанка доложила Архизе о приходе Киссура, та побледнела и сказала:

– Ах, скажи ему, что я больна.

– И не подумаю! Вы же здоровешеньки!

Киссур вошел. Госпожа Архиза завтракала на веранде: солнце, пробивающееся сквозь кружево зелени, плясало на ее белом утреннем платье.

– Мне надо с вами поговорить, – сказала госпожа Архиза, взяла его под руку и увела в сад.

Над ручьем грустила одинокая беседка. Едва Архиза и Киссур перешли мостик, – беседка встрепенулась, заскворчали серебряные вереи, расскочились бронзовые засовы, беседка пошла покручиваться-поворачиваться, раковины у губ дельфинов забили водой.

– Знаете, – сказала госпожа Архиза, показав на неоконченное крылышко беседки, – господин Адуш, мой садовник, его уже не докончит. Приезжал инспектор от первого министра, огляделся, восхитился, выдернул старого человека, как репку из грядки, и увез с собой.

– Что ж, – усмехнулся Киссур, – нынче все три мира находятся в равновесии, знамения благоприятны, люди довольны, – зачем еще министрам посылать инспекторов, кроме как себе за садовниками?

– Ах нет, – возразила Архиза, – инспектора посылали не за этим.

И женщина подала Киссуру лист с описанием его примет: разыскать и представить в столицу. Киссур облизнул губы и подумал: «Так я и знал. Все-таки мне не уйти от плахи».

– Ну что же, – сказал Киссур, – надо ехать, это распоряжение государя.

– Да, – сказала Архиза, – это распоряжение государя, но у человека, приехавшего с этим письмом, есть и другое, тайное распоряжение господина Нана – убить вас по дороге.

– Что ж! – возразил Киссур, – это будет не так-то легко сделать. А тому, кто уклоняется от судьбы и от государевых приказов, это никогда не приносило добра.

Архиза кивнула и подумала: «Нет, он совсем не прост, и в столице у него есть покровители – на это он и рассчитывает». Женщина заплакала и сказала:

– Друг мой! Я не могла допустить вашей гибели и уже доложила, что вас нет в живых! Вы можете поехать и погубить себя, но теперь вы погубите и меня! – и женщина вложил в руку Киссуру бумагу с красной кистью: копию доклада, который кладут с казненным в гроб.

Ничего про тайное убийство в инструкциях Шавашу не было – просто госпожа Архиза желала оставить Киссура при себе и потому сказала, что заключенного казнили после того, как он убил надзирателя. «Похоже на него», – фыркнул тогда Шаваш.

Архиза постаралась побыстрее спровадить инспектора, чтобы он не слышал местных сплетен, – оттого так легко и рассталась с отцом Адушем.

Архиза не назвала Киссуру имени инспектора, а невзначай описала внешность: молодой, волосы длинные, пшеничные, завитые, глаза этакие болотные: то золотые, то коричневые.

– Это Шаваш, личный секретарь министра, – усмехнулся Киссур, вспомнив чиновника, на которого показал яшмовый араван. Бумагу он сунул в рукав. «Не очень-то это хорошее предзнаменование», – подумал он.

Прошло дней десять с возвращения Киссура. Три вечера Киссур был у Архизы, четыре – не был.

Тут объявился вечерний праздник: господина Ханду провожали в дальнюю поездку, в Иниссу. Киссур дал клятву не приходить, пришел, разумеется, и, вернувшись, не спал всю ночь. В середине ночи он встал, дрожа от холода, и заметил, что угли в жаровне совсем прогорели. Киссур развел новый огонь. Через два часа угли прогорели вновь. Киссур набрал полную горсть горячих углей, подержал немного, потом сполоснул руку и замотал шелковой тряпкой. Он загадал так: если к утру ожоги пройдут, значит, я не виноват в распутных мыслях, а если не пройдут, пусть это будет как наказание.

Ожоги не прошли. Днем к Киссуру зашел Мелия, тоже явившийся в Архадан, принес приглашение госпожи Архизы на вечер. Киссур отказался.

– Отчего же, – удивился Мелия. – Вечер, всем известно, надолго не затянется. Госпожа Архиза – добродетельная женщина, когда мужа дома нет, она выпроваживает гостей очень рано… всех… или почти всех.

Тут Киссур вспомнил, что госпожа Архиза вчера дала ему поручение. Она вышила шелком белку-ратуфу на сосне, в дар храму Исии-ратуфы. Картинка была готова, недоставало стихотворной подписи. Госпожа Архиза, полагаясь на вкус Киссура, просила составить и вывести подпись. Киссур понял, что ему надо обязательно прийти и принести подпись. Спросил робко Мелию – какой бы цвет тут подошел.

Глаза Мелии вдруг закатились внутрь.

– Я бы выбрал розовый, – тоненько сказал он, и продиктовал надпись.

День был бесконечен. Левая рука ныла от ожога, правая – от дурацких бумаг. Зашел Нахира, тот чиновник, который вместе с разбойником угощал яшмового аравана, просил в долг. Киссур сказал, что у него самого ни гроша, – только давеча лавочник прислал из уважения штуку трехцветного шелка. Нахира ушел с шелком и через час вернулся с сорока «единорогами». Двадцать «единорогов» он хотел отдать Киссуру, но тот сказал, что почтет себя обесчещенным, и заставил взять все деньги.

Вечером Киссур был грустен, держался в стороне: как он мог забыть о просьбе про вышивку! Госпожа Архиза спросила, что с его рукой. Киссур ответил, что распоролся о гвоздь. При этом так покраснел, что Архиза подумала: «Напился, верно, выше глаз, и налетел в потемках, бедняжка». Когда гости уже расходились, Архиза сказала:

– Да, Киссур! Приходите завтра в полдень, мне нужно дать вам поручение.

Поручение оказалось самым незначительным. Киссур мял готовую вышивку в рукаве. Он догадался, что если унести ее с собой, можно будет прийти еще раз. Киссур уже откланялся, как вдруг Архиза, вздохнув, строго сказала:

– Друг мой! Я требую от вас объяснений!

– От меня? – пролепетал Киссур.

– От кого же еще! Со времени вашего возвращения вы совершенно пренебрегаете моим домом. Я понимаю – наше захолустье… Я слышала – вы часто бываете у господина Афоши.

Архиза вдруг пересела на диван, возле которого стоял Киссур, взяла его за руку, заглянула в глаза и спросила:

– Скажите честно, – господин Афоша обещал вам покровительство? Вы пользуетесь каждой минутой, чтоб оказаться в его доме.

Киссур совершенно растерялся от такого обвинения.

– Я… – начал он.

– Не надо, – живо перебила Архиза, – не оправдывайтесь! У вас впереди жизнь. Я, бедная женщина, мало могу, а от господина Афоши зависит ваше будущее, – но прошу вас, Киссур, не надо делать этого так явно: ведь и мне вы чем-то обязаны.

Киссур готов был разрыдаться.

• Предыдущая
• 32/123
• Следующая