Джаханнам, или До встречи в Аду - Латынина Юлия Леонидовна - Страница 91

• Предыдущая
• 91/129
• Следующая

Девушка в сиреневом костюмчике попыталась встать. Она отталкивала лежащую на ее плечах руку солдата, а тот, смеясь, совал ей бутерброд.

– Да пустите же, – растерянно повторяла девушка.

Вэвэшник резко дернул ее за кисть, и девушка опрокинулась на спину. Руки вэвэшника, словно невзначай, задрали ей юбку. Бойцы рядом хихикали. Молоденький чеченец подошел к самому краю балюстрады, и автомат в его руках, казалось, поводил носом от удовольствия.

Девушка вырывалась, но вэвэшник держал ее железной хваткой. Даже Баров, с его фантастической памятью на имена, не помнил, как его зовут: офицеры ни разу на памяти Барова не обращались к нему по имени, но Баров вспомнил, что этот парень сержант и контрактник. Сейчас, после расстрела офицеров, он явно играл роль лидера.

Баров встал. Сначала на колени, потом на ноги. Внутри что-то разорвалось, и ставшая уже привычной боль потекла ручейками по телу. Вэвэшники перестали наблюдать за девушкой и стали смотреть, как нанявший их олигарх идет к ним, держась за стенку.

– Отстань от девушки, – сказал Баров.

Сержант глядел на Барова сверху вниз. В нем было два метра роста, и на его мышцах бугрилась наколка с оскаленной звериной мордой и надписью: «Отряд специального назначения „Поллукс“. Сержант оскалился шире своей наколки. Боль стала выворачивать тело, как прачка выворачивает полотенце, и Баров понял, что у него не больше двух-трех минут. Дальше он просто позорно потеряет сознание.

– Слышь, ты, буржуй, – сказал сержант, – ты здесь больше никто. Твое место у параши, понял?

– Отстань от девушки, – повторил Баров намеренно громко.

– А че, твоя, что ль? Была твоя, стала наша. Она сама хочет.

– Так же, как та, другая? Сацита? С которой вы праздновали двадцать третье февраля?

– Ты че? – изумился сержант.

– Ты забыл, как ты хвастался на яхте? Как вы брали ее всем блок-постом, ты и твой Исенин? Как вы привязали ее за руки к сошкам? Как потом, когда надоело, вы вбили бутылку ей во влагалище и выкинули в лес умирать?

Сержант, переменившись в лице, отступил на шаг. Он наконец понял, что именно Баров говорит, а главное – кто эти слова слышит. На его бутылкообразной харе нарисовался неподдельный ужас.

– Ты че, че ты порешь?

– Кто были остальные?

Сержант обернулся. За его спиной стоял неслышно спустившийся с лестницы мальчик-чеченец, и лицо его вблизи вовсе не было молодым. Это было лицо семнадцатилетнего старика.

– Мамой клянусь, – прохрипел сержант, – я ниче такого не тер, я ваще с ним не тер…

– У тебя нет матери, русская свинья, – сказал чеченец, – у таких, как ты, нет матери.

В следующую секунду чеченец ударил его автоматом в живот, и Баров увидел, как тупой, не снабженный штыком ствол проминает рубашку, мгновенно потекшую красным, и уходит во внутренности. Грянул выстрел, и пуля, вынося куски кишок и кожи, ударилась о стену, выщербив из нее штукатурку. Сержант некоторое время с изумлением смотрел на автомат, торчавший из живота, а потом мягко закрыл глаза и завалился на бок.

Мальчик оглядел оледеневших заложников, выдернул автомат и неспешно пошел наверх.

Все молчали. Сержант дошевеливался на полу, как перерубленный пополам дождевой червяк. Прошло несколько секунд: дверь в зал распахнулась, и на пороге появились Маирбек и Висхан. Висхан что-то крикнул мальчику по-чеченски, тот спокойно ответил. Маирбек с досадой пожал плечами, схватил сержанта за руки и потащил из зала. Дверь захлопнулась. По жемчужно-серому паркету к ней тянулась багровая полоса. Штукатурка в метре от Барова была в кишках и крови.

Молчание продолжалось еще с минуту. Потом Баров, все так же держась за стенку, выпрямился и ткнул пальцем в заложника, который прислуживал солдатам.

– Тебя как зовут? – спросил Баров.

– Витя. Виктор.

– Иди, Витя, и раздели еду. Поровну на всех.

Баров наконец сполз по стене. Карневич подошел к нему и сел рядом. Глаза хозяина завода были закрыты, на лбу блестели капельки пота.

– Ты всегда так расправляешься с теми, кто тебе мешает? – тихо спросил Карневич, – чужими руками?

Баров молчал так долго, что Сергей уже решил, что он потерял сознание. Торопливо подбежавший заложник поставил рядом хлеб и банку сгущенки. Карневич, воровато оглянувшись, разломил хлеб пополам. Есть хотелось так, словно он голодал два дня. Карневич уже хотел вгрызться в горбушку, когда рука Барова с неожиданной силой сомкнулась на его запястье.

– Когда ты последний раз ел? – спросил Баров по-английски.

– Вчера днем. Я, знаешь, как-то забыл поужинать после твоего визита…

– Ты не диабетик?

– Нет.

– Положи хлеб на место. Ничего не ешь. Пей только воду. Я научу тебя, как выбраться отсюда.

В одиннадцать часов утра Халид пустил к раненым врачей. Рану Данилы Барова обрабатывал один из лучших хирургов города, Александр Ратковский.

Диагноз его оказался неожиданно утешительным: пуля не задела ни один из важных органов, непрестанная же боль, которую мог снять только сильный анестетик, происходила от раздробленного пулей ребра. Когда Ратковский разматывал бинт, он увидел между стручками засохшей крови крошечную записку.

– Так болит? – спросил Ратковский, наклоняяся к раненому.

После того как записка перекочевала в ладонь Ратковского, хирург сам наложил бинты и повернулся к окружавшим его боевикам:

– Этому человеку необходима операция, иначе осколки ребра могут проткнуть легкое. И эту операцию можно сделать только в стационаре.

Висхан, безучастно скорчившийся на стуле, легко встал и подошел к распростертому на столе пленнику. На его смуглом лице ничего нельзя было прочесть. Из-под зеленой повязки торчали сломанные уши борца.

– Правда? – сказал Висхан.

Удар, нанесенный им раненому, был такой силы, что Баров слетел со стола на пол. Данила оглох от собственного вопля, и тут же его ударили снова – прикладом прямо по ране.

– Что он тебе передал? – спросил Висхан, повернувшись к Ратковскому.

Хирург смотрел на чеченца округлившимися от ужаса глазами. Двое боевиков на всякий случай схватили его под локти. Хирург молчал.

Висхан пожал плечами и упер автомат в затылок раненого.

– Что он тебе передал?

Один из чеченцев протянул Висхану записку, нащупанную им в складках рукава.

– Ты еще не понял, кто здесь хозяин? – спросил Висхан лежащего перед ним человека.

– Я здесь хозяин, – прошептал Баров, приподнимая голову. – Это мой завод.

Армейский ботинок поддел его под подбородок. По крайней мере на этот раз его били не по ране. Дверь распахнулась, и на пороге комнаты появился Халид. Несколько секунд он и Висхан глядели друг другу в глаза. Потом Висхан передал командиру записку. Тот растер ее между пальцами, как надоевшего комара, и отдал негромкое приказание: Барова подняли и поволокли за Халидом.

Ратковский некоторое время стоял, совершенно ошеломленный. Руки старого хирурга дрожали. Он невольно перекрестился и, подняв глаза, встретился взглядом с одним из немногих чеченцев, бывших без маски.

– Что же вы наделали, Руслан Александрович! – негромко сказал хирург.

– Моего отца звали Абусалим, – ответил Руслан.

В бывшем кабинете Сурикова пахло оружием и потом. Российский флаг валялся у дверей вместо тряпки. В углу телевизор рассуждал о нормализации обстановки в Кесареве.

– Тебя не следовало помещать с остальными, – сказал Халид, – Ты слишком хорошо знаешь одиннадцатую заповедь.

– Какую?

– Не бойся.

Баров помолчал. Он полулежал на диване, и Халид улыбался напротив него – через стеклянный столик, с которого забыли смахнуть глянцевый журнал. На обложке журнала Баров заметил белую с серым яхту. Пять палуб, два двигателя, четыре тысячи лошадиных сил, по два джакузи в каютах и экипаж вышколенный, как евнухи в серале. Яхта была похожа на его собственную. Казалось, что его яхта осталась не в прошлом дне, а в прошлом тысячелетии.

• Предыдущая
• 91/129
• Следующая