Искатель. 1968. Выпуск №5 - Смагин Борис Иванович - Страница 15

Суббота и воскресенье отводились отдыху и спорту. По субботам школа была удивительно пустой, нас встречали и провожали одни только автоматические машины для уборки, производившие в этот день во всех закоулках школы особую недельную мойку.

Через три недели в шестом «А» безнадежно упала успеваемость. Леночка Голубкова, успевшая было исправить свою последнюю историческую двойку по физике (ох уж эти законы Кузьмина-Исаченкова!), получила сразу две по истории. Алеша не смог взять простейшего интеграла. Труба, о котором Галактионыч сказал как-то, что язык у него подвешен, как ни у кого, не сумел на уроке литературы как следует осветить вопрос о фантастике второй половины XX века — теме, которая принадлежала ему по праву. Вдобавок даже сам наш уважаемый Президент впервые поплыл по астрономии. И не один, а вместе с Катей Кадышевой.

Несколько двоек по разным предметам получил и я, но вряд ли стоит рассказывать об этом подробнее. Вдобавок ко всему Толик Сергеев, очень задумавшись над проблемой и переходя при этом улицу, на наших глазах едва не попал под троллайн прямо против школьных ворот. Толик заметил машину лишь в тот момент, когда она затормозила перед самым его носом… И лишь с Андрюшей ничего не случалось, и в школе он по-прежнему отвечал на любой вопрос с точностью метронома и со знанием Всемирной Энциклопедии и аккуратно получал пятерки.

Галактионыч, наверное, терялся в догадках. И настал день, когда я впервые увидел его вконец растерянным, — другого такого дня еще не было. В этот день в начале первого урока, вместо того чтобы ответить, как обычно, на наше приветствие, он пробормотал:

— Ничего не понимаю! Меня вот только что спросили, почему никого из вашего класса уже полтора месяца ни разу не видели на футбольном поле! Ничего не понимаю!..

Мы стояли перед ним, не поднимая глаз. В классе была такая тишина, что, кажется, плеск озера был слышен даже через герметически закрытые окна.

— Ничего не понимаю! — пробормотал Галактионыч в третий раз и тяжело вздохнул. — Садитесь…

Однажды утром городская газета вышла с портретом Галактионыча чуть ли не во всю первую полосу. Идя в школу, я видел, как люди везде ее читали.

Днем по всем каналам связи на школу обрушился поток поздравлений от бывших учеников Галактионыча — со всех концов света. А наш черед поздравить учителя с его стосорокалетием пришел вот только сейчас.

Когда в начале коридора мелькнул синий халат Галактионыча, Алеха покинул свой наблюдательный пункт возле двери и рванулся в класс.

— Идет!.. — прошелестело по классу.

Примерно так же, наверное, суетились на палубах матросы Колумбовых кораблей после того, как один из них разглядел с мачты землю и довел суть наблюдения до сведения товарищей. Маленькая площадка перед кафедрой Галактионыча, на которой только что каким-то чудом размещались асе академики, минус поставленный на часы Алеша, опустела в течение секунды. На кафедре в одиночестве остался огромный букет цветов. Букет алел, голубел, пламенел, желтел, чернел, белел — в нем были все цвета и все возможные их оттенки. Кто-то, убегая от кафедры на свое место, догадался в последнюю секунду зажечь на световой доске число, месяц и год, и ярко-красная надпись, размахнувшаяся на полдоски, была, вероятно, первым зрительным впечатлением Галактионыча, когда он появился на пороге. А мы к этому времени уже все стояли за своими столами в полном порядке.

Галактионыч на пороге остановился. Нам показалось — за секунду он успел взглянуть в глаза каждому. И сейчас я думаю, что в наших глазах увидел что-то новое, необычное и улыбнулся нам только поэтому.

— Здравствуйте, академики! — сказал негромко Галактионыч.

Букет на кафедре алел, голубел, желтел… Мы все сегодня шли в школу с цветами.

— Спасибо! — сказал Галактионыч, улыбаясь все так же — и грусть и радость были в этой улыбке одновременно. — Спасибо, ребята! — и быстро пошел к кафедре.

И улыбка на его лице осталась прежней…

Дни рождения бывали, конечно, у каждого из нас. И тогда папы и мамы, бабушки дарили нам что-нибудь хорошее и умели еще сказать при этом что-то такое, отчего на сердце становилось легко-легко, словно включили вдруг Установку, И нам хотелось сказать учителю что-нибудь, чтобы он помнил эти слова. Но мы вдруг словно онемели, и ни у кого, не только у одного меня, не было тогда в голове хоть сколько-нибудь путной мысли, которую можно было бы превратить в эти самые хорошие слова. Мы молчали, чувствуя себя неловкими, неуклюжими, но Галактионыч, как всегда, сам пришел нам на помощь.

— Не надо ничего говорить, — все так же негромко сказал учитель. — Я и так все хорошо понял. — И тронул цветы пальцами. — Спасибо…

С тех пор я много раз слышал, как говорят это слово «спасибо»; есть много способов его произнести и тысячи разных оттенков, с которыми оно воспринимается, но никто еще с тех пор не говорил мне это «спасибо» так, как сказал тогда наш учитель.

Мы сели. Каждый из нас не сводил с Галактионыча глаз.

Накануне мы задержались в школе допоздна. Мы придумали не меньше тысячи предметов, которые могли бы подарить Галактионычу, но все это было не то, что надо.

Идея принадлежала Леночке Голубковой. Леночку осенило в тот самый момент, когда к сердцам нашим уже подступало отчаяние. Алеха большими шагами ходил по классу, не глядя ни на кого из нас. Президент сидел молча, смотрел в дальний угол. Володя Трубицын забрался на подоконник, болтал ногами и насвистывал что-то грустное, И в этот момент Леночка наморщила лобик, подняла на нас свои синие глаза и даже не сказала, прошептала скорее:

— Ребята, а что, если мы подарим ему радость на целый день?! Хорошее настроение?!

Леха даже ударил кулаком по столу — это было как раз то! Прежде чем подарить радость всем, мы могли подарить ее только одному человеку. И какому!!! Это был и подарок и эксперимент одновременно, еще один шаг к нашей конечной цели.

…Галактионыч сидел за своей кафедрой. В глубине одного из ее ящиков была спрятана Установка Радости, настроенная на оптимальный режим работы. Галактионыч должен был испытывать сейчас бодрость, прилив сил, отличное настроение. Учитель улыбался нам из-за огромного букета.

И вдруг сказал:

— Ребята, вы подарили мне сегодня хорошее настроение. И больше мне ничего не надо.

Мы остолбенели.

— Вот этим, — Галактионыч еще раз тронул пальцами цветы. — А еще тем, что не могли сказать мне ни слова, волновались. И этим тоже…

И начался обычный урок…

…Обо всем, что связано у меня с этой Установкой Радости, может, когда-нибудь, я напишу совсем по-другому. Это будет рассказ о тех же самых событиях — о том, как мне удалось ее впервые собрать, как мы решили дарить всем людям Земли ежедневную хорошую порцию радости, о наших муках, связанных с усовершенствованием Установки, о том, как первый такой подарок мы сделали Галактионычу в день его рождения.

Это будет рассказ о тех же самых людях — Алешке Кувшинникове, вечно что-то придумывающем, увлекающемся; постоянном отличнике Андрюше Григорьеве, авторе серьезного дополнения к учебнику физики по разделу «Оптика»; о Толике Сергееве, нескладном, невезучем и добром; о маленькой застенчивой Леночке Голубковой; о Кате Кадышевой; вообще обо всех наших.

И все-таки это будет совсем другой рассказ: я стану старше. А если потом, когда пройдет еще какое-то время и мне захочется написать об этом и в третий раз, это будет уже третий рассказ…

Галактионыч сказал нам однажды: с течением времени взгляды твои меняются, на одни и те же события смотришь по-разному. Сначала мне не очень-то верилось: ну как это может быть так?! А теперь я начинаю верить. Потому что прошло всего лишь полгода с того дня, когда Галактионыч в последний раз ушел из нашего класса, а я с тех пор переживал этот день не меньше ста раз, и каждый раз по-другому.

Галактионыча теперь нет. Нет больше и Установки Радости. Мы больше не вспоминаем о ней, словно ее не было. И произошло все так быстро и неожиданно, что никто даже бы не поверил, если б не случилось этого на самом деле.