Отойди от моей лошади - Вольф Сергей Евгеньевич - Страница 11

• Предыдущая
• 11/15
• Следующая

— Увы, увы! — произнёс второй. Потом оба встали.

— Боливия, — сказал я, — это что такое?

— Страна, — обернувшись, ответили старички.

Я задумался. Страна… Где?

Подумав минутки три, я понял, что не знаю, где такая страна. Я вспомнил озеро с забавным именем Титикака и водопад Ниагару, я представил себе Берег Слоновой Кости и реку Оранжевую даже — но где Боливия, я не знал.

— Играем в мяч? — сказали ребята.

— Боливия, — сказал я.

— Что?

— Страна такая. Боливия, Боливия, — сказал я и быстро пошёл домой.

Что я знал? Я знал, что в Боливии растут деревья, каких под Москвой не бывает, я знал ещё, что Боливия — это страна. Но я не знал, где она находится, и я понял, что я не успокоюсь, пока не узнаю, где она.

Возле выхода из сада я на всякий случай огляделся — нет, куда там, старички исчезли. Я заторопился домой.

— Мама! — закричал я, влетая в комнату.

— В магазин ушла, — сказала бабушка.

— Бабушка, — сказал я, — где Боливия?

— Какая? — спросила бабушка.

— Страна такая, — сказал я, — Боливия.

— Не знаю, милый, — сказала она, — мы в классах не обучались. Это вам теперь счастье, хочешь учиться, учись…

— Боливия, Боливия, — повторял я, — страна такая…

Я постучался к нашему соседу, Анатолию Генриховичу. В квартире говорили, что он поэт и пишет книжки. Он сидел, подняв голову кверху, с карандашиком в руке.

— Анатолий Генрихович, — сказал я, — где Боливия?

— О! Боливия! Синее бездонное небо…

— Где она находится?

— Далеко. Оч-чень. Там, где сизые воды Атлантики лижут жёлтый прибрежный песок, там, где пальмы отбрасывают продолговатые тени…

— Это где? — спросил я. — Далеко от Москвы? Или, может быть, вовсе в Африке?

— Что?

— Где эта Боливия находится?

— Ма-альчик, — сказал он, — я занят. Я занят, потому что пишу стихи. Ступай!

— А жена ваша дома? — спросил я уже в дверях.

— Она на примерке у портнихи. Ну, ступай же… «О-о! — забормотал он. — Я всё хожу и нахожу стихи…»

Я отправился на кухню. Мама уже пришла и возилась с обедом. Я хотел было спросить у неё про Боливию, но дверь отворилась — и вошёл папа. Вернулся с работы. Папа у нас умный, он физик и занимается физикой.

— Папа! — закричал я. — Здравствуй!

— Здравствуй, здравствуй.

— Папа, где Боливия?

— Потом, потом, — сказал папа, — немного попозже.

— Папа, — сказал я, — я очень, очень хочу знать, где Боливия. Неужели ты не знаешь, где Боливия?!

— Не знаю, не знаю. Не до этого. Своих хлопот хватает.

— Мама! — воскликнул я.

— Оставь мать в покое! — строго сказал папа.

Я вспомнил про соседку Валю.

— Валечка, — входя, попросил я Валю, — где Боливия?

— Не знаю, Алёшенька, не знаю, миленький, и вообще, когда я тороплюсь на танцы, лучше ко мне не приставать. Не при-ста-ва-ать! — пропела она.

Я тихонько закрыл за собой Валину дверь. Больше соседей не было. Я вышел на лестницу.

Снизу поднималась девушка-почтальон.

— Эй, — сказал я, — не знаете случайно, где Боливия?

— Что?

— Где находится страна Боливия? Не знаете?

— Знаю, — сказала она.

Я так и сел.

— Где? Где?! Где она находится?!

— Успокойся, успокойся, — стала упрашивать меня девушка, снимая с плеча здоровенную сумку. — Ох, ты, горе моё, как же нам быть-то, а? Карта есть?

— Не-а.

Она взяла с пола обгоревшую спичку и прямо на стене («Как бы не влетело нам», — подумал я) стала что-то быстро рисовать. Я присмотрелся, и сердце у меня замерло. Как ловко она всё изобразила! Я увидел и узнал Америку. Все заливы и проливы. И острова. Полуостров Флорида был прямо перед моим носом.

— А Южную Америку узнал? — спросила девушка.

— Ещё бы! Вон она. Чуть пониже.

— Не пониже, а южнее. Вот здесь, — ткнула она спичкой в стену, — рядом с Бразилией и Аргентиной. Понимаешь?

— Понимаю, — сказал я, — конечно, понимаю. Откуда тебе всё это известно?

— Люблю мечтать про разные страны! Дома у меня книжек полно. Остров Пасхи, Конго, Боливия…

— Там огромной высоты деревья, — сказал я, — и жаркое солнце, и большущие листья растут прямо на земле. Айда в Боливию?!

— До свиданья, — улыбнулась она мне, подымая на плечо свою здоровенную сумку. — Мне некогда, разношу письма.

И она взлетела вверх по лестнице.

Я побежал вниз. Теперь я знал, где растут замечательные деревья, о которых так сокрушались старички учёные. Я решил, что обязательно отыщу их, чтобы побольше узнать у них про страну, где деревья выше домов, а солнце печёт целый день и длинные лёгкие лодки быстро скользят по реке.

Кто ж его знает, может, потом и удастся вырастить эти деревья и у нас под Москвой.

Автобусы — это вещь.

Папа говорит: «Возникают мысли о далёких странствиях и необозримых горизонтах».

Я, когда еду, иногда… тоже… о горизонтах.

Наша школа от меня — две остановки. Мы с Федькой всегда пешком ходим. Сначала бежим до угла — кто быстрее, а потом уже спокойно, а тот, кто проигрывает, кто последним прибежит, тот несёт портфель другого до самой школы. Если вы видите утром толстого человека с двумя портфелями — это Федька.

А когда мы опаздываем — едем на автобусе, две остановки. Автобусы у нас, как и везде, без кондуктора. Сам себе билет отрываешь, а водитель сам остановки объявляет, без всякого кондуктора. У него в кабине возле головы такая штука висит — микрофон, и он в него говорит, а усилители усиливают. Получается громко и здо?рово.

Однажды мы с Федькой побежали до угла, кто быстрей, и я прибежал первым, потому что он вообще слон и ещё он упал. Я его долго ждал на углу, потом он подошёл, и я сказал:

— Вот тебе портфель, мой дорогой.

А он сказал:

— Фигос под нос.

А я говорю:

— Не совсем ясно почему.

А он говорит:

— Было нечестно.

А я говорю:

— Тоже не совсем ясно.

А он говорит:

— Было скользко.

А я говорю:

— Ну и что же? Мне тоже было скользко.

А он говорит:

— А мне было скользее, я…

А я говорю:

— На.

А он говорит:

— Н-на! — и как бацнет меня по голове портфелем.

Потом мы оба упали в снег, а потом нас кто-то за воротники поднял из снега и сказал:

— Нарушение порядка — раз. Все дети давно в школе — два.

Мы тогда с Федькой немного повернулись, немного стукнулись носами и увидели милиционера.

Тогда Федька запыхтел, как слон, и ка-ак дёрнется от милиционера. Сам выдернулся и меня выдернул, потому что мы нечаянно сцепились крючками, которые на пальто, у воротника. И побежали скорей на автобус, чтобы в школу не опоздать, и Федька первый раз в жизни прибежал со мной наравне, потому что мы так крючками и не расцепились.

Потом мы расцепились, подошёл автобус, мы в него залезли и видим — сидит дядька в очках и в шляпе, и ещё кто-то поёт.

Федька говорит:

— Плакать хочется, какая песня. Душещипнутельная.

В шляпе сказал:

— Это этот чёрт поёт, водитель. Поёт уже пятую остановку. Остановки не объявляет. Я не знаю, где мне сходить.

Я говорю:

— Как поёт! Как поёт! И как ясно слышно!

Шляпа говорит:

— У него там, у чёрта, микрофон. А вон видите, ящички — это динамики. Я инженер, мне это понятно. Но он в микрофон объявлять остановки не хочет. Он петь хочет. От самого кольца поёт.

— Ох и песня! — сказал Федька. — Хочется петь вместе с ним.

— Федька! — заорал я. — Сходить! И так одну остановку проехали. В школу ведь.

— А мне-то как быть? — сказала шляпа.

Но мы уже выскочили.

С тех пор я стал в школу только на автобусе ездить, на этом самом. Даже если Федьки не было, — всё равно ехал. Я даже остановку в другую сторону шёл, чтобы подольше послушать, как наш водитель поёт. Он всегда в одно и то же время ездил. Тем, кто не знал, не нравилось, он ведь остановку часто объявлять забывал. Многие ругались и говорили, что надо бы написать жалобу. Несколько раз так говорили, представляете?

• Предыдущая
• 11/15
• Следующая