Мне на плечо сегодня села стрекоза - Вольф Сергей Евгеньевич - Страница 5

• Предыдущая
• 5/32
• Следующая

— А найдет тебя?

— Найде-ет. Мы позавчера плотву вместе драли, я там у наших лунок елку старую в сугроб загнала, найдет.

…Кто-то угостил меня бутербродом с ливерной колбасой. Ляля с лошадиным добрым лицом, оказавшийся инженером-гальваником, плюхнул мне стаканчик чаю со смородиновым вареньем, а молчаливый в белом тулупе парень наточил на моих удочках мраморным брусочком все мормышки и крючки и сказал, что он — осветитель в цирке, мастер по свету, мол, заходи, лошади там, акробаты и всякое такое.

В общем, весело было. Даже как-то нервно, хотя и весело: в груди у меня то и дело прыгало… какое-то счастье, что ли… Это у них такой клуб получается, думал я, хоть они и видятся только в электричке и на льду. В основном.

Скоро мы приехали.

Вот ведь смешно: сколько раз в жизни я был зимой в лесу, даже на льду — на озерах, на заливе, лыжи там, финские сани, и все было нормально, а сейчас я, шагая по льду (уже малость начало светать), чувствовал себя как бы не в своей тарелке. Я думаю, вот почему: передо мной огромное серое пространство, снег, под ним — лед, черная холоднющая вода, и вот ты во льду прокручиваешь какую-то маленькую дырку, и через нее, видите ли, можно вытянуть рыбу. Чушь какая-то. Даже не верилось. Все шли гуськом, весело покрикивая, по едва заметной натоптанной тропе; скоро я разогрелся, даже вспотел чуточку, а после наша цепочка стала редеть: кое-кто уже сходил с тропы вбок — крутить лунки — кто где хочет, там и ловит.

Еще в электричке дед сказал мне, что если ловить на нашу баночку, то обязательно на течении, и лучше всего — на приличном, а тут вдруг он сошел с тропы и окликнул меня и Айседору.

— Знаешь, Айседора, — сказал дед, — не пойдем пока на струю.

— А что? — спросила Айседора.

— Чует мое сердце — сегодня есть окунь.

«Как это он через лед чует?» — подумал я.

— А плотва как же? — сказала Айседора.

— А не будет брать окунь, глубже пойдем: если плотва зарядит брать, она весь день будет молотить.

— Ну, давай, — согласилась Айседора.

Тут же она лихо начала крутить себе лунку, а дед отвел меня в сторону метров на двадцать от Айседоры и сказал:

— Сядешь тут. А я подальше — вон там. Будем сидеть как бы на углах треугольника — так легче окуня нащупать. Если кто первый нащупает — остальные к нему переберутся.

Дед начал крутить мою лунку сам, а потом сказал:

— Держи теперь ты. Запомни навсегда, в какую сторону крутить, чтобы ножи не затупить. На коловорот сверху не дави, он сам в лед влезает.

Я стал крутить — и точно, коловорот, как винт, сам в лунку полез. Хрусть-хрусть-хрусть! — и вдруг легко стало, пустота.

— Прокрутил, — сказал дед. — Дай-ка мне. Смотри и запоминай. — Он стал двигать ледобуром вверх-вниз, вверх-вниз, размашисто, вдоль лунки и быстро повытаскивал на лед вместе с водой много мелкой ледяной стружки и отбросил ее ногой всю в сторону — перед нами была аккуратненькая черная луночка. — Доставай удочку, — сказал дед.

— С баночкой?

— Нет, с мормышками. Та-ак. Закрой ящик. Садись. Нет, не так. Спиной к ветру, чтобы ветром жилку не на тебя наносило, а от тебя. Отцепляй мормышки.

Я отцепил мормышки от пенопластовой ручки удочки, и они повисли на жилке, сгибая кивок, большая — снизу, маленькая — чуть выше. После я, как велел дед, снял катушку с тормоза и стянул с нее метр жилки.

— Смотри, — сказал дед, быстро и ловко нацепляя мотыля на обе мормышки. — Показываю один раз. После — сам. Опускай мормышки в лунку.

Я пустил мормышки в черную холодную воду — кивок разогнулся.

— Следи, — сказал дед, и тут же кивок снова согнулся. — Что произошло?

— Мормышки утонули, — говорю, — леску натянули и кивок…

— Согнули, — сказал дед. — Гений. Теперь рукой отпускай с катушки жилку. Как кивок не станет сгибаться…

— Знаю, — сказал я. — Значит, мормышки на дне.

— Гений, — сказал он. — Потом подымай и опускай удочку, и чтобы мормышка то ложилась на дно, то подымалась — потюкай ею по дну. После медленно подымай, потом опускай. Следи за кивком. Ну, я пошел.

И тут же он, подхватив ледобур, быстро ушел. Я остался один. Совсем я растерялся.

Года четыре назад, когда я еще был малым ребенком и учился во втором классе, папа и мама купили мне зимой, в каникулы, путевку в какой-то дом отдыха, ну, в детскую группу.

Вот было классное местечко! Лес, горы и, главное, симпатичный такой пруд, прудик, где можно было играть в хоккей, на коньках кататься. Пруд был небольшой, с пол футбольного поля, в общем, из-за него-то я все и вспомнил.

Дело в том, что в этом доме отдыха я полюбил одну девочку. Теперь-то, конечно, смешно об этом вспоминать, но тогда все было очень даже серьезно. Звали ее все — Светуля, Света.

Я сначала поглядел — девочка как девочка, ничего себе, но не больше. Но вот когда ребята поставили спектакль «Ну, погоди» и я увидел Светулю в костюме зайца, я потерял голову. Даже потом, когда она ходила уже без ушей и хвоста, она мне очень нравилась, и я совершенно не мог понять, как это я сразу не полюбил ее.

Тайком от всех я подарил ей свой рисунок «Зайчик», с дурацкими какими-то стишками, что-то вроде:

Я отдал Светуле свое произведение после завтрака, и она сказала, что согласна и будет со мной дружить; весь день она будет занята — будет разучивать новую роль, и дружить мы начнем после ужина.

— А где мы увидимся? — глупо спросил я. Ну, что-то в этом роде.

Она сказала:

— На пруде. В самой середине. Ровно в восемь вечера.

Весь день я ходил сам не свой и очень радовался: валил жуткий снежище и было ясно, что его до вечера не убрать, на катке на пруду никого не будет, и мы будем дружить вдвоем.

Без пяти восемь я был уже на пруду, на самой середине, с биноклем — этот наш домашний театральный бинокль я взял тогда с собой в дом отдыха, потому что играл каждый день в капитана.

Я ждал Светулю эти пять минут, потом еще, и еще, и еще — долго, минут, наверное, пятнадцать… Я глядел в свой бинокль на освещенный дом отдыха и все ждал, а она все не шла. Наконец я ее увидел, появилась шубка черненькая, шапочка ярко-синенькая, но она была не одна, а с Федей-Медведей. Вовсе Светуля не отправилась ко мне, на середину пруда, они стали гулять вдвоем вокруг этого дурацкого пруда, круг за кругом, по дорожке вокруг него, под цветными фонариками, и все время носились, прыгали и хохотали, а я сидел на льду, на самой середине, на деревянном каком-то ящике со своим биноклем, глядя в тоске, как они бегают и веселятся. Я почувствовал тогда на сердце такую беду, такое одиночество — просто не передать.

Не знаю, почему, сидя в этот раз на рыболовном ящике, над лункой во льду, я вспомнил ту историю. Может, из-за льда, из-за ящика, может, из-за того, что бинокль снова был со мной (дед велел взять, если вдруг мы разойдемся и я невооруженным глазом его потеряю). Главное, история-то была старая, смешная, да и тот прудик с большими деревьями по краям и огромное пространство Ладожского озера были вовсе не похожи. И хотя Айседора и дед были совсем недалеко от меня (или я отвлекся — совсем у меня не клевало), все это серое, без конца и края, пространство было таким унылым, что я вдруг почувствовал ужасное одиночество. Вообще. В жизни. Конечно, теперь никакой истории, вроде как тогда со Светулей-зайчиком, у меня не было, но разве я не одинок, если вдуматься?

• Предыдущая
• 5/32
• Следующая