Шестая печать - Ларионова Наталия - Страница 48

• Предыдущая
• 48/78
• Следующая

Лойола смотрел на этого человека, принятого в самых знатных домах Европы и думал, как может этот неопрятный человек, распространяющий вокруг себя запах краски, такой сильный, как будто он только что в ней выкупался, владеть искусством, передавать на холсте человеческий обличий столь точно, что имя его называлось первым из первых, среди всех работ этого художника он бы не поверил, что это возможно.

– В портрете самое главное глаза человека. Душу всегда можно увидеть в глазах. Я все свои работы начинаю с набросков глаз, а когда вижу, что передал душу, просто дорисовываю все остальное.

– А если вы не можете увидеть глаз?

– Как же я не увижу, если я первым делом рассматриваю глаза того, кого собираюсь рисовать.

– Но, к примеру, если человек слеп или у него просто нет глаз?

– Вы знаете, святой отец, мне просто не встречались такие заказчики, да и зачем им портреты, если они вовсе ничего не видит. Да и я, наверное, отказался бы рисовать такого человека. А вы хотите, что бы я рисовал слепца?

– Нет. То с чем я хочу обратиться к вам еще сложнее. Я хочу, что бы вы нарисовали портрет человека, который уже умер.

– Умер?

– Да, но я хочу, чтобы вы постарались в своем портрете воссоздать его облик таким, каков он был при жизни.

– Но я никогда еще не выполнял таких заказов.

– Ну, что же все в жизни бывает в первый раз, и если вы сможете справиться с такой работой, думаю, слава ваша будет больше, чем у всех корифеев, живших до вас. Подумайте об этом.

– Святой отец, я попробую, но боюсь пообещать результат.

– А вы постарайтесь. Вам расскажет об этом человеке брат… вот только он принял обет отшельничества и живет в подвале замка в келье без окон. Так что я попрошу вас при общении с ним обойтись минимальным освещением.

Художник уже привык к свече, освещающей только мольберт и этому монаху с бледным лицом, больше похожего на призрак сидящий в самом темном углу кельи.

Монах пытался рассказать, но ему не хватало слов, он сравнивал отдельные черты умершего с чертами лиц братьев, но за время отшельничества, те настолько изменились, что ни один из набросков не нее сходства с умершим.

Их труд, кажется, совершенно зашел в тупик, и тогда художник, используя весь свой опыт, отважился на эксперимент. Он взял доску, покрашенную в черный цвет и кусок мела и сев рядом с монахом начал рисовать, все время, поправляя линии. Его мастерство, знание строения человеческих лиц и их настойчивость – принесли результаты, и на доске появилось лицо давно умершего.

Результат настолько потряс бедного монаха, что он, бормоча молитвы, ушел в темный угол и больше не откликался.

Теперь работа над портретом не составляла труда и вскоре с холста смотри молодой человек, наполненный жизнью и немного задумчивый.

– Святой отец, я не понимаю, как вы могли запереть в подземелье человека, только ради того, что бы он не забыл облик кого бы то ни было. А ведь мне о вас столько говорили, так расхваливали, пели дифирамбы вашей справедливости. Скажите мне, кем должен был быть умерший, что бы идти ради создания его портрета на такие жертвы. Мое разочарование в вас не имеет предела, – и он, повернувшись, стремительно вышел из комнаты настоятеля.

Когда дверь захлопнулась, из-за ширмы вышел инквизитор.

– Я понимаю, настоятель, почему вы пригласили меня. Я только что стал свидетелем богохульства из уст еретика.

– Да. Язык этого человека – враг его, но думаю, вы умеете лечить эту болезнь.

– Насколько я понимаю, речи эти стали возможны после общения этого человека с монахом вашего монастыря.

– Похоже, но здесь я сам приму меры и сумею справиться с проблемой.

– Не сомневаюсь, святой отец, но если будет нужна помощь, то мы всегда готовы ее оказать.

Распрощавшись с инквизитором, Лойола спустился в подвал монастыря.

– Брат Антоний обет свой ты соблюдаешь, но речи твои смутили разум художника и посеяли в нем грешные мысли. Во искупление греха этого налагаю на тебя епитимью принять еще один обет – молчание. Молчания до тех пор, пока я с тебя епитимью не сниму.

Он повернулся и вышел из кельи, зная, что брат Антоний не посмеет его ослушаться, и с этого дня будет хранить молчание так, словно был нем от рождения.

Единственно знакомое средство борьбы с депрессией – прогулка со Стеном. Во время такой прогулки я общаюсь с приятным собеседником, который если и не согласен, по крайней мере, не выражает.

По– моему, каждая клетка моего тела требовала такого лекарства. Стен, кажется, это чувствовал и был согласен выступить в качестве моего доктора. Вообще он в такие дни даже ведет себя совершенно иначе, чем обычно.

Вот и сегодня, мы, выбравшись на прогулочную дорогу, расположенную подальше от людей, пошли потихоньку, обсуждая бюрократию, как таковую и конкретных бюрократов в частности, причем, признаюсь, я порой переходил на лица конкретных бюрократов.

Наш диалог, находящийся в самом разгаре прервал телефонный звонок, вначале я не хотел отвечать, но, увидев, что звонит Джей, все же включил телефон.

– Сергей, – уже это слово он умудрился произнести так, что я понял – все получилось, – ты уже видел статью.

– Джей, если ты думаешь, что мне доставляют вашу газету раньше, чем подписчикам в Штатах, то заблуждаешься.

– По твоему тону чувствуется, что у тебя не самое лучшее настроение, – его тон опять приобрел первые нотки, – жаль, что меня рядом нет, но все-таки, посмотри-ка на сайт нашей газеты она там, на главной странице.

– Ну, как только приду домой, сразу же посмотрю.

– Так ты на прогулке со Стеном, так ему тоже привет. И, пожалуйста, позвони мне, скажи, как все будет развиваться.

Мы попрощались.

– Мохнатый, тебе передали привет из Америки. Ну, что пойдем дальше гулять.

Однако моего намерения продолжать прогулку хватило ровно на десять шагов. Причем, этот ушастый поганец, мне кажется с интересом наблюдал, когда же я поверну домой.

Конечно же, войдя в квартиру, я отбросил все традиционные ритуалы, сопровождающие наше возвращение с прогулки, и только включив компьютер, пошел переобуваться. Первое, что мне бросилось в глаза, когда я открыл сайт «Телеграф» была уже знакомая мне фотография красотки. Газета с ней живописно располагалась среди ящиков. Очевидно, редактор посчитал, что, таким образом, он привлечет больше читателей к своим материалам. По крайне мере, часть людей прочтет статью в расчете выяснить что-то пикантное об этой венгерской красавице.

Статья, подписанная моим именем, вышла практически без купюр.

Вначале я немножечко погордился тем, что моя фамилия появилась в прессе. Потом немного по пребывал в эйфории от того, что все получилось. И весь остальной вечер занимался тем, что придумывал за американских коллег. Что им противопоставить мне в ответ на эту публикацию. Когда же я придумал два совершенно не выгодных для меня пути развития событий, по которым можно все что направить, я решил, что пришла пора спать, а уж утро, точно вечера мудренее.

Утро не скажу, что оказалось мудренее вечера, но уж точно суетнее. Не успел я выпеть кофе, как позвонила секретарша наша адвоката Гросса с просьбой приехать, как можно раньше и обещаньем, что пан адвокат примет меня в любое время, когда бы я ни приехал.

Я же конечно поехал к пану Гроссу, отложив все дела, вот только откладывать мне было нечего, и я поехал к нему просто так.

Увидев меня в приемной, секретарша пана Гросса засуетилась, не дожидаясь ни каких распоряжений от шефа, провела меня в комнату для встреч, принесла чашку кофе и выбежала. Буквально через минуту появился пан адвокат.

– Я вас поздравляю, пан Попов, наши противники сдались, они предлагают найти компромиссное решение, не доводя дело до судебных инстанций, и я надеюсь, что переговоры о сумме компенсации и последующее заключение соглашения вы поручите нашему адвокатскому бюро.

• Предыдущая
• 48/78
• Следующая