Студия сна, или Стихи по-японски - Лапутин Евгений Борисович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/63
• Следующая

Между ними было около пятидесяти шагов, дистанция более чем достаточная, чтобы разминуться и больше никогда в жизни не узнать, насколько близко стоял вот такой-то и такой-то человек. Но траектории их судеб были вычерчены таким образом… — ах, об этом говорилось уже. Но все равно хочется пофантазировать на тему: а что, если бы они разминулись?

Нет, ветер бы остался; после влажного мрака сабвея сестры с особенной остротой почувствовали, какой здесь ветер: сильный, ровный, без одышки, с отчетливым океаническим привкусом. И солнце было бы таким же, от которого они щурились, от которого щипало в носу и хотелось чихнуть. Что касается Пикуса, то ветер прикоснулся и к нему, влажно приложившись сразу к обеим его побритым щекам, оголенным впервые за много лет только сегодня утром — будто бы загодя чувствовалось, что с нынешнего дня все станет совсем по-иному, по-новому.

И если б они разминулись, то Пикуса уже через час можно было бы встретить там, где он проводил несколько пополуденных часов, а именно в местном зелененьком парке, где на одной и той же скамье он привычно проигрывал партию за партией своему обычному шахматному напарнику, из всего облика которого можно было вспомнить только щепоткой сложенные пальцы правой руки. После трех он вышел бы за ворота парка, где все больше вязы, вязы росли, и не увернулся бы от такси, на котором какой-то сумасшедший, выкинув из машины шофера, мчался вдогонку за своим ускользающим умозрительным образом.

С девочками тоже вроде бы все понятно: не подойди к ним Пикус, рано или поздно они бы бесследно растворились в пресловутом людском сообществе и, навсегда разминувшись с чудесной и восхитительной привилегией стать персонажами чужого романа, превратились бы в безымянных и незаметных персон, этаких девочек-тетушек-бабушек-невидимок.

Господи, а так — какая идиллия! Со стороны могло бы показаться, что примерный, хотя и слегка порочный отец издали любуется двумя своими очаровательными дочурками. Можно ли говорить о нитях, о бесплотных неощутимых связях, о щупальцах предчувствия, об ощущении того, что пока еще не произошло, но вот-вот случится, грянет?! Случилось и грянуло — это у Пикуса в груди вместо сердца был теперь колокол, который гулко и звонко сообщал, что вот, наконец, на расстоянии собственного слезящегося взгляда находится пара снизошедших до него его личных ангелов-хранителей.

Будто давая возможность ему передумать, девочки исчезли в узком пространстве между двумя домами, чтобы выйти к океану, чтобы засмеяться, когда ветер попытается заглянуть им под юбки, чтобы затем снова склеить свои потные ладошки, связав пальцы нежными узелками.

Надо догнать. Надо догнать и все объяснить. Пока он догонял их, девочки успели купить мороженого и усесться прямо на деревянный настил набережной. Солнце было у них за спинами, вернее, за затылками, образуя геометрически точный и безусловный нимб.

— Здравствуйте, я — Адам Пикус, хотя это имя вам, конечно, ничего не говорит.

Они согласно закивали, давая понять, что ничуть не сомневаются, что его зовут именно так, как он и представился, но со своей стороны ничего не сказали, а лишь потешно помычали, так как их рты были наполнены обжигающим льдом. Сглотнули; совершенно одинаково, совершенно одновременно, что вызвало у Пикуса прилив умиления и благодарности за то, что он не ошибся. Теперь надо лизнуть: сквозь пунцовые губки просунулась пара беленьких язычков и, трепеща, приклеилась к ванильным шарикам.

То, что они были заняты мороженым, оказалось очень кстати. Не выдавая себя, из последних сил, правда, Пикус мог еще создавать видимость, что является всего лишь безобидным пешеходом, с алчным наслаждением при этом продолжая за ними наблюдать.

Иной ревнитель нравственности и чистоты смог бы, пожалуй, в этом украдливом и жадном разглядывании заподозрить что-то биологическое, похабное и развратное, но ничего этого, конечно же, не было и в помине. Было вдохновение. Было облегчение. Была нежность. Было чувство, что теперь, после появления двух этих волшебных девочек, надо все делать осторожно: думать, говорить, шевелиться. Было бы непоправимой катастрофой как-то спугнуть их. Мороженого оставалось еще много, а ели они его медленно. Надо было успеть что-то придумать, чтобы они, долизав, не обмакнули в рот свои сладкие пальчики, не посмотрели на него равнодушно, мол, спасибо за внимание, но нам пора.

Но как же им было рассказать, что все в них: удивительная неотличимая схожесть, общее дыхание, солнечный нимб над головами — является долгожданным доказательством существования идеального параллельного мира, с зеркальной поверхности которого так ловко они соскользнули!

Он что-то сказал им, совсем, между прочим, невпопад, и Эмма вежливо поинтересовалась природой акцента.

— Я из России, — ответил он.

И щекам вдруг стало жарко от лжи: ведь девочки могли догадаться, что он — безымянный самозванец, призрак, который своим существованием пародирует жизнь, а настоящий Адам Янович Пикус продолжает по-настоящему жить в настоящей России.

— Впрочем, это довольно сложно объяснить, — добавил он.

— Нам говорили, что мы тоже откуда-то из тех краев, — довольно равнодушно сказали они по-английски, хотя, впрочем, может быть, сказала лишь одна из них, с доскональной точностью озвучивая мысль второй.

— А что, если нам поболтать на нашем родном языке, ни одна местная сволочь не догадается, о чем мы здесь шушукаемся, — предложил Пикус по-русски и по тому, как они недоуменно переглянулись, тотчас же осознал, что девочки не поняли ни слова.

— I told that… И так далее, — аккуратно перевел им самого же себя Пикус, по дороге посетовав, что «chatting» и «шушукаться» все же не одно и то же.

Что-то еще и еще; какой-то невпопад вспомнившийся и только поэтому прозвучавший анекдот про каких-то дрессированных медвежат, в котором — о, стыд! — вдруг так некстати открылся второй, совершенно неприличный смысл, прекрасно понятый, судя по быстрому перегляду, обеими девочками.

— Только, умоляю, пока не уходите, — взмолился Пикус, но они и так никуда и не собирались.

Он, что называется, пыжился, старался держаться бодрячком, но сестры либо молчали, либо отвечали куцыми междометиями, будто в их горяченьких сладеньких ротиках больше одного слова зараз не помещалось.

Нет, не было ни малейшей возможности словами описать тот снегопад в душе — внутри теперь все порхало, искрилось. Пикус окончательно решил для себя, что если они встанут и уйдут, то он немедленно прекратит жить, и вовсе не надо было для этого прибегать ко всем этим издревле известным способам, а следовало только сказать своему сердцу, чтобы больше не шевелилось.

— Мы, кстати сказать, ищем работу, — вдруг сказали девочки, — может быть, у вас что-то найдется для нас?

Пока они не передумали, следовало быстро им сообщить, что уже давно, очень давно он ищет именно двух молодых барышень для помощи в ведении дел, и это, вероятно, судьба или взаимное везение, нет, лучше сказать, удача, безусловная, невероятная удача, даже счастье, да, вот именно — счастье, что все они вот так случайно столкнулись, только не подумайте о чем-то неприличном и постыдном, этого — ни-ни… И Пикусу казалось, что он уже говорит все это, а на самом деле рот его лишь беззвучно открывался, издавая шипение, а на глазах закипали кристаллы чудесных слез.

Он очень быстро выдал себя, вернее, тот свой панический страх потерять сестер. Еще в машине, телепатически подуськанная Эммой, Ю спросила его о том, что им придется делать и какова будет оплата, и Пикус слишком уж поспешно ответил, что уверен заранее, что им все придется по нраву.

Очень быстро развеялись неприятные опасения и подозрения, что их новый знакомец Адам Пикус — сумасшедший насильник. Его огромная квартира была слишком светла и слишком лишена тех скрытых признаков порочной маниакальной телесности, какие, скорее, не обнаруживаются, но безошибочно чувствуются. Более того, когда девочки попросили соизволения воспользоваться его душем, он не только ответил радостным согласием, но даже, дабы не смущать их, ушел на улицу.

• Предыдущая
• 14/63
• Следующая