Рикша - Шэ Лао - Страница 29

• Предыдущая
• 29/47
• Следующая

Пообедав, он прилег на кан [16], подложил ладони под голову и уставился в потолок.

– Эй! Помоги вымыть посуду! Я тебе не прислуга! – крикнула Хуню.

Он нехотя поднялся, прошел в соседнюю комнату и принялся помогать. Обычно очень старательный, он делал все кое-как. Раньше он часто помогал Хуню, еще когда жил у Лю Сые, но сейчас не хотелось – она была ему противна.

Впервые в жизни Сянцзы испытал чувство ненависти. Почему – и сам не знал. Но ссориться не хотел – бесполезно. Он чувствовал, что отныне жизнь его будет сущим адом.

Покончив с уборкой, Хуню огляделась, вздохнула и рассмеялась.

– Ну как?

– Что «как»? Сянцзы сидел на корточках у печки, грел руки, хотя они совсем не замерзли, – просто он не знал, чем заняться. В собственном доме не мог найти себе места.

– Давай погуляем! Сходим на базар. Хотя нет, уже поздно. Пройдемся лучше по улице!

Хуню желала вкусить все радости новобрачной. Быть всегда рядом с мужем, весело проводить время – в общем, наслаждаться жизнью.

Она никогда не испытывала недостатка в еде, одежде, деньгах, но была одинока. И сейчас хотела вознаградить себя за прошлое, гордо пройтись с Сянцзы по улицам, чтобы все видели.

У Сянцзы не было ни малейшего желания выходить из дому. Он считал, что с женой вообще неудобно появляться на людях, а такую, как у него, надо держать взаперти. Гордиться нечем, и чем реже их будут видеть вместе, тем лучше. Чего доброго, еще встретишь знакомых! Кто из рикш западной части города не знает Хуню и Сянцзы? Увидят и станут смеяться.

– Может, лучше поговорим? – предложил он, все еще сидя на корточках.

– О чем?

Хуню подошла и встала около печки. Опершись локтями о колени, Сянцзы рассеянно смотрел на огонь и молчал.

– Я не могу без дела сидеть, – проговорил он наконец.

– Ах, бедненький! – рассмеялась Хуню. – День не побегал с коляской, и душа ноет, да? Бери пример с моего старика: он никогда не был рикшей, не торговал своей силой, жил смекалкой! И жил припеваючи, а под старость открыл контору. Учись! Коляску возить и дурак может, но какой от этого толк? Ладно, поживем несколько дней в свое удовольствие, а там посмотрим. Куда спешить? Ничего не случится. Я не хочу с тобой спорить, но лучше меня не зли!

– Давай сейчас поговорим! – стоял на своем Сянцзы. Раз он не смог уйти, надо заняться делом.

– Ну что ж, давай!

Хуню принесла скамейку и села.

– Сколько у тебя денег? – спросил он.

– Ах, вот ты о чем! Я знала, что ты спросишь об этом. Ведь ты и женился на мне ради денег, верно?

У Сянцзы перехватило дыхание. Старик Лю и рикши из «Жэньхэчана» считали, что он позарился на богатство и соблазнил Хуню. А теперь и она то же, самое говорит! Пусть он все потерял – и коляску и деньги, – но неужели он должен кланяться и благодарить за каждую горсть риса? С каким удовольствием он вцепился бы ей в горло и душил, душил, чтобы глаза вылезли из орбит! Он всех их передушил бы, а себе перерезал бы горло. Раз он такое ничтожество, незачем жить на свете!

Нечего было сюда возвращаться…

Видя, что с Сянцзы творится что-то неладное, Хуню смягчилась.

– Ладно! Скажу тебе. У меня было юаней пятьсот. На квартиру, паланкин, оклейку комнат и все остальное ушло около ста юаней, осталось чуть меньше четырехсот. Но ты не волнуйся, отдохни хорошенько хоть несколько дней. Сколько лет бегал с коляской, потел! Да и я засиделась в девицах. Хочу поразвлечься. Кончатся деньги, попросим у старика. Не поругайся я с ним в тот день, ни за что не ушла бы из дома. Сейчас злость прошла. Отец есть отец, а я у него – единственная. Да и ты ему по душе! Придем повинимся. У него деньги есть. По наследству достанутся нам. Поверь, лучше с ним помириться, чем всю жизнь спину гнуть на чужих. А может, ты дня через два сам к нему сходишь? Выгонит – не беда! Раз выгонит, другой выгонит, а на третий наверняка сменит гнев на милость. Я уж как-нибудь его умаслю. Кто знает, может, потом переберемся обратно. Вот тогда будем ходить с гордо поднятой головой, никто не посмеет на нас коситься! Здесь нельзя оставаться надолго, иначе будем всю жизнь бедняками. Правильно я говорю?

Но у Сянцзы на уме было совсем другое. Когда Хуню пришла в дом Цао, он решил жениться на ней, чтобы на ее деньги купить коляску. Что и говорить, пользоваться деньгами жены не очень-то порядочно, но раз уж все так сложилось, делать нечего. То, о чем говорит Хуню, тоже выход. Только не для него.

Человек, в сущности, ничто: он как птица, которая в поисках корма добровольно летит в силки. Даже в клетке поет, хотя знает, что в любой момент ее могут продать.

Сянцзы не желал идти на поклон к Лю Сые. С Хуню его хоть что-то связывает, с Лю Сые – ничего. Он достаточно настрадался из-за Хуню, чтобы еще унижаться перед ее отцом.

– Не могу я сидеть сложа руки! – снова буркнул Сянцзы и замолчал. Не хотелось ни говорить, ни спорить.

– Ах, бедняга! – с иронией произнесла Хуню. – В таком случае займись торговлей!

– Нет! Я умею только возить коляску, и мне это нравится!

От злости у Сянцзы стучало в висках.

– Слушай, ты! Я не позволю тебе бегать с коляской! Не желаю, чтобы потный, вонючий рикша ложился со мной в постель! У тебя свои планы, у меня свои. Посмотрим, чья возьмет! Свадьбу справляли на мои деньги, ты и медяка не дал. Вот и подумай, кто кого должен слушаться!

Сянцзы ничего не ответил

Просидев без дела до праздника юаньсяо [17], Сянцзы потерял всякое терпение.

Зато Хуню была счастлива. Она хлопотала, готовила юаньсяо и пельмени, утром ходила на базар, вечером гуляла по городу. Она совсем не считалась с Сянцзы, не давала ему и слова сказать, но вместе с тем старалась его всячески задобрить, покупала подарки, готовила изысканные блюда.

Во дворе жило еще несколько семей, большей частью по семь-восемь человек в одной комнатушке. Здесь ютился разный люд – рикши, мелкие торговцы, полицейские, слуги. Никто не бездельничал, даже ребятишки и те по утрам бегали с крохотными мисками за даровой кашей, а после обеда собирали несгоревший уголь. Только самые маленькие с покрасневшими от холода попками возились и дрались на дворе. Зола из печей, мусор, помои – все выбрасывали во двор, и никто не заботился об уборке. Посреди двора была огромная лужа, которая зимой замерзала. Возвратившись с углем домой, ребята постарше с шумом и криком катались по льду.

Тяжелее всего приходилось старикам и женщинам. Старики в худой одежонке весь день лежали голодные на остывшем кане в ожидании скудной похлебки, на которую заработают молодые. А молодые, бывало, возвращались с пустыми руками, усталые, злые, и ко всем придирались. Старикам оставалось лишь молча глотать слезы.

Женщины ухаживали и за старыми, и за малыми, да еще ублажали мужчин, добывающих деньги. Даже беременные по-прежнему выполняли самую тяжелую черную работу, а ели только кашицу из бататов с маисовыми лепешками. Если же и этого не было, к прежним заботам прибавлялись новые – искать возможность самим заработать на жизнь. Вечерами, когда наконец удавалось кое-как накормить стариков и детей и уложить спать, женщины при свете коптилок шили, стирали, штопали. Стены в домах были ветхие, по комнатам гулял ветер, выдувая последнее тепло.

Женщины не знали ни часа отдыха, ни минуты покоя. В жалких лохмотьях, полуголодные, некоторые – на сносях, они должны были работать не меньше мужчин и еще думать о том, как накормить семью. К тридцати годам, обессиленные нуждой и болезнями, они превращались в изможденных, облысевших старух.

Девушки, завернувшись в тряпье, почти голые, сидели в своих комнатушках, как в заточении – им не в чем было выйти на улицу. Когда же приходилось выбежать во двор по нужде, они с опаской выглядывали из дверей – нет ли кого поблизости, и выскакивали, словно воришки. Зимой и летом они не видели ни солнца, ни неба. Дурнушек ждала участь их матерей, красивые знали, что рано или поздно будут проданы родителями «ради их же собственного счастья».

• Предыдущая
• 29/47
• Следующая