Записки о Кошачьем городе - Шэ Лао - Страница 26

• Предыдущая
• 26/31
• Следующая

Из глаз обоих потекли слезы. Я не решался спросить, чем они так взволнованы, а Маленький Скорпион продолжал:

– И все же твой приход мало поможет.

– Я знаю. Не только не поможет, а помешает тебе. Но я не мог не прийти. Пробил мой час!

– Что ты задумал?

– Смерть в бою я предоставляю тебе. Сам я умру бесславно и все-таки не понапрасну. Сколько у тебя войска?

– Немного. Отцовские солдаты уже отступили, а другие собираются отступить. Только солдаты Большой Мухи могут послушаться моего приказа, но если они узнают, что ты здесь, отпадут даже они.

– Понимаю, – хмуро ответил Большой Ястреб. – А ты не можешь повернуть отцовских солдат на врага?

– Боюсь, ничего не получится…

– Казни для острастки парочку офицеров!..

– Ими командует отец…

– Соври им, скажи, что у меня много солдат, что ты послал меня на фронт, но я ослушался твоего приказа…

– Предположим. Хотя у тебя нет ни одного солдата, я могу сказать, будто их сто тысяч. А что потом?

– Потом убей меня и выставь мою голову на улице. Тогда солдаты подчинятся тебе – ведь они знают меня!

– Боюсь, что это в самом деле единственный выход… Но я еще должен сказать им, будто отец передал мне командование.

– Да, и поскорее, потому что враг уже подходит. Чем больше ты успеешь набрать солдат, тем лучше. А я, друг, покончу с собой, чтобы тебе не пришлось стать моим палачом.

– Погодите! – воскликнул я дрожащим голосом. – Погодите! Что это даст вам?

– Ничего, – все так же хмуро ответил Большой Ястреб. – У врага гораздо лучше и солдаты, и оружие, мы вряд ли одолеем его даже всей страной. Но если наша гибель будет замечена, она сможет повернуть ход истории Кошачьего государства. Иностранцы, по крайней мере, не будут нас так презирать. Наша гибель – не жертва и не путь к славе, а насущная необходимость. Мы не желаем быть рабами! Человеческая совесть долговечнее жизни. Вот и все. Прощай, земной господин!

– Постой! – окликнул его Маленький Скорпион. – Лучше съесть сорок дурманных листьев, так легче умереть.

– Можно, – усмехнулся Большой Ястреб. – Странно складывается жизнь! До сих пор я не ел дурманных листьев, и меня считали ханжой. Пусть теперь у них хоть доказательство будет. Дурман, неси листья! Я никуда не пойду, в минуту смерти я хочу быть с друзьями…

Девушка принесла охапку листьев и тотчас вышла. Большой Ястреб решительно принялся за них.

– А как же твой сын? – произнес Маленький Скорпион с раскаянием в голосе. – О, я не должен был об этом говорить!

– Но ведь гибнет страна… – тихо ответил Большой Ястреб.

Он продолжал жевать листья, но очень медленно – наверное, уже захмелел.

– Я хочу спать, – еле слышно сказал он, опускаясь на пол.

Я взял его за руку, он поблагодарил, и это были последние слова Большого Ястреба, хотя рука оставалась теплой и дыхание прервалось лишь в полночь.

Да, я не мог назвать его смерть жертвой, потому что он сам не считал себя героем. Сбудутся ли его надежды, я пока еще не знал, но видел, что его отрубленная голова торчит на шесте посреди города. Я, конечно, пришел посмотреть не на голову, а на жителей Кошачьего города, для которых подобное зрелище представляло особое удовольствие. Маленький Скорпион давно исчез и не появлялся даже у Дурман, поэтому я решил пойти» на улицу.

Город по-прежнему выглядел оживленным – пожалуй, еще более оживленным, чем раньше. Ведь можно было полюбоваться отрубленной головой, это гораздо интереснее, чем камешек на дороге. Говорили, что в толкотне у шеста уже задавлены три старика и две женщины, но никто не горевал, потому что смерть ради удовольствия считалась почетной. Люди-кошки еще больше толкали и бранили друг друга. Никто не спрашивал, чья это голова, за что отрублена. В толпе слышались примерно такие восклицания:

– У, какая волосатая!

– А глаза-то закрыты!

– Жаль, что только голову выставили! Надо бы и тело…

Пожалуй, Большой Ястреб принял правильное решение. Стоит ли жить рядом с подобными людьми?

Выбравшись из толпы, я пошел к императорскому дворцу. Идти было трудно, потому что во всех направлениях шествовали отряды музыкантов, которые нещадно дули и били в свои инструменты. Слушатели бросались за ними то в одну, то в другую сторону, но все равно не успевали и наверняка досадовали, что у них так мало ног, ушей и глаз. По воплям зевак я понял, что это свадебные оркестры, однако из-за обилия людей не видел паланкинов с невестами и не мог определить, сколько людей-кошек должны их нести. Впрочем, гораздо больше меня интересовал другой вопрос: почему в минуту опасности так торопятся со свадьбами?

Спросить было не у кого – люди-кошки страшились разговаривать с иностранцем. Я вернулся к Дурман. Она сидела в комнате и плакала, а при виде меня зарыдала еще сильнее, как будто я ее обидел. Пришлось долго утешать ее, прежде чем она сказала:

– Маленький Скорпион ушел на фронт! Это ужасно!..

– Ничего, он еще вернется! – соврал я, искренне желая, чтобы моя ложь оказалась правдой. – Он обязательно вернется, и я пойду вместе с ним.

– Правда? – улыбнулась она сквозь слезы.

– Конечно! А сейчас пойдем прогуляемся. Довольно плакать здесь одной.

– Я вовсе не плачу, – сказала Дурман, вытирая слезы и пудрясь.

– Почему сейчас так много свадеб? – спросил я по дороге.

Это был праздный вопрос, но я утешал себя тем, что отвлекаю женщину от мрачных мыслей. Сказать по правде, я отвлекал и себя, потому что предчувствовал неизбежную гибель Маленького Скорпиона.

– Когда наступает смутное время, все спешат со свадьбами, чтобы солдаты не обесчестили девушек, – объяснила Дурман.

– Зачем же праздновать их так пышно?

Я не мог думать ни о чем другом, кроме начавшейся войны, но кошачье отношение к жизни на этот раз оказалось разумнее человеческого.

– На свадьбах необходима пышность. Воина скоро кончится, а брак – на всю жизнь!

Поверив моим словам о возвращении Маленького Скорпиона, Дурман успокоилась и даже предложила мне посмотреть пьесу.

– Сегодня министр иностранных дел устраивает представление на улице по случаю женитьбы сына. Пойдем?

Мне казалось, что убить министра, который во время войны занимается подобной чепухой, намного достойнее, чем смотреть спектакль, но на роль убийцы я не годился, а кошачьего театра еще не видел. Я решил пойти – в последнее время мое диалектическое мышление заметно кошкоизировалось.

Перед домом министра иностранных дел стояло множество солдат. Представление уже началось, но простой народ близко не подпускали: тот, кто рвался вперед, получал дубиной по голове. С собственным мирным людом кошачьи солдаты воевали отлично! Меня они, конечно, не посмели бы ударить, но я сам не очень рвался вперед, потому что доносившаяся из театра музыка отнюдь не усладила мне слух. Долго я слушал пронзительные звуки, прерываемые воплями актеров, однако так и не почувствовал никакого удовольствия.

– Нет ли у вас пьес получше этой? – спросил я у Дурман.

– Есть, иностранные. Их я смотрела в детстве, они гораздо тоньше. Потом их перестали играть, так как никто в них ничего не понимал. Министр иностранных дел сам выступал за новые пьесы – до тех пор, пока один иностранец не сказал, что наш театр тоже очень интересен. Тогда министр вернулся к старому театру.

– А если другой человек скажет, что иностранный театр лучше?

– Это уже будет бесполезно. Иностранные пьесы действительно хороши, но слишком глубоки. Когда министр ратовал за них, он вряд ли их как следует понимал, поэтому и уцепился за лестное мнение о наших пьесах. Сам он вообще не разбирается в театре, хотя и норовит прослыть его пропагандистом. А старый театр легче рекламировать, у него больше поклонников. У нас часто так бывает: новое едва возникнет и тут же вытесняется старым. Для того чтобы понимать новое, нужно слишком много сил и энергии.

Я чувствовал, что это не ее мысли, а Маленького Скорпиона, потому что сама она продолжала потихоньку протискиваться вперед.

• Предыдущая
• 26/31
• Следующая