Инженю, или В тихом омуте - Ланская Ольга - Страница 2

• Предыдущая
• 2/86
• Следующая

Так что она была тут одна — и смотрела на искореженный до неузнаваемости джип, вспоминая сидевшего в нем мужчину и то, о чем думала, представляя их вдвоем. То, что теперь уже не могло состояться, — по вине мужчины, естественно. Который произвел на нее такое благоприятное впечатление — а оказался таким же, как большинство ее знакомых мужчин. Разочаровав и не доставив никакого удовольствия — и исчезнув, когда она уже нарисовала такую красивую сцену.

Она сказала себе, что это к лучшему — то, что он так внезапно исчез. Может, было бы куда хуже, если бы он остался. Он бы, конечно, в любом случае ее пригласил бы куда-нибудь — она умела истолковывать мужские взгляды, — но он мог оказаться импотентом, или жутким занудой, или непроходимым тупицей. И на следующее утро она подумала бы в который раз, что снова доказала себе, что практически неотразима для большинства мужчин, — вот только почему-то среди этого большинства ей никак не попадется неотразимый мужчина.

Но все равно он ее огорчил. У нее было такое чудесное настроение в этот прекрасный день — и вдруг такое. Взрыв, пожар, обгоревший труп в машине — просто кошмар, все испортивший.

Ей захотелось уйти. Убежать даже. Просто бегать было некрасиво — на таких каблуках она, может быть, и неплохо бы смотрелась, но у нее были по этому поводу сомнения. И это остановило — и она пошла медленно вперед-, опасливо косясь на машину, и, когда прошла мимо, посмотрела на ту сторону, на арку, напротив которой оказалась. И, оглянувшись, перешла дорогу, нырнув в прохладные и полутемные каменные своды.

Ей надо было остаться — в конце концов, она была единственная, кто все это видел. Но страх гнал прочь. Шепча, что даже если кто-то из жильцов выходящих на переулок домов ее заметил и расскажет о ней милиции, она ведь может сама позвонить милиционерам — скажем, завтра или сегодня вечером наберет «ноль-два» и сообщит, что была в переулке в момент взрыва, который произошел буквально у нее на глазах. Буквально — потому что самого взрыва она не видела, она в этот момент смотрела вниз, на украшенные металлическими пластинками носки полусапожек. Как-то так случайно получилось — смотрела на машину, а точнее, на того, кто сидел в ней, и потупила на мгновение глаза, чтобы он не подумал, что она на него смотрит, и тут-то все и произошло.

Ей понравилась эта мысль — позвонить потом, все объяснить, сказать, что убежала, потому что очень испугалась. А потом приехать куда скажут и рассказать им, что именно она видела. Так было умнее и лучше — она не слишком уверенно чувствовала себя сейчас, она все-таки была шокирована, она никогда не видела такого раньше. Одно дело слышать или читать, что кого-то убили, ну даже видеть по телевизору в какой-нибудь криминальной хронике — которые она, кстати, не переваривала, — а другое дело стать свидетелем. И ей совсем не хотелось, чтобы кто-то подумал, что, возможно, она…

Она стояла на середине арки, убеждая себя, что надо уйти, и одновременно внушая себе, что надо остаться. Потому что она все равно расскажет милиции все, что может рассказать. И автоматически запустила руку в сумочку, ища сигареты, натыкаясь на помаду, пудреницу, карандаш и, наконец, на что-то странное и непривычное — но не находя плоской картонной коробочки с приятной на ощупь поверхностью.

Инстинкт самосохранения побеждал, и она не оглядываясь пошла вперед, удаляясь от переулка, все еще копаясь в сумочке. Видя перед собой проходной двор, за которым лежал еще один переулок. Зная, что за ним будет другой переулок, а там уже Садовое кольцо. И чуть не упала, когда на выходе из арки в нее врезался какой-то мальчишка, совсем ребенок. Так стремительно вылетевший откуда-то сбоку, что она его не заметила даже и в момент толчка от неожиданности выпустила из рук сумочку, слыша, как она падает на землю, как реагирует на падение то, что находится в ней.

— Ой, извините, тетя! — Мальчишка замялся, он, видно, слишком воспитанный был, чтобы не глядя на нее бежать дальше. — Я вас не видел, я туда бежал. Там — вы видели, что там?

— Павлик, Павлик! — Выскочившая из подъезда метрах в десяти женщина кричала громко, но крик был мягким и интеллигентным, несмотря на нотки испуга. — Вернись немедленно, Павлик, туда нельзя!

Мальчишка оглянулся неуверенно, снова повернулся к ней, демонстрируя смятение на лице. Видно было, что он разрывается между желанием продолжить бег и оказаться там, откуда донесся взрыв, и нежеланием огорчать мать, или тетю, или бабушку — кто знает, кем она ему приходилась, та, что сейчас бежала к ним неуклюже.

— Ой, не знаю, как вас благодарить! — Запыхавшаяся женщина обращалась к ней, словно ей было за что ее благодарить, словно она могла испытывать к ней благодарность. Это ее удивило — женщины, особенно такие женщины, рано постаревшие, расползшиеся, превратившиеся в клуш, ее никогда не любили. И хотя косились на нее на улице, но обычно с осуждением, вызванным собственной фригидностью и завистью. — Спасибо! Вы не представляете, как я испугалась! Мы с ним взрыв услышали, я к окну кинулась, а он вроде только что рядом был — и вдруг дверь хлопает. Вы же знаете, какие мальчишки любопытные — а тут еще лето, каникулы! Спасибо! Ой, а вы сами — с вами все в порядке? Ведь там…

Она улыбнулась, кивая, решив, что не стоит говорить этой женщине, что она сама ей благодарна. Потому что вырвавшийся из дому мальчишка остановил ее, совершенно случайно остановил, напомнив, что ей нельзя уходить. И она нагнулась, поднимая отлетевшую в сторону черную кожаную сумочку — тоже «Рокко Барокко», как и шорты и топик, все в одном стиле, это важно. Отряхивая ее, выискивая глазами то, что из нее вылетело. Не успев нагнуться, потому что ее опередил вежливый мальчик — подобравший диоровский карандаш и наполненную голубыми духами от Мюглера стеклянную звездочку. Следовало бы оторвать ему голову, если бы духи разбились, а карандаш сломался — но все, к счастью, было цело.

— Спасибо большое вам еще раз. И извините — он у меня такой… Ты все собрал, Павлик? — Женщина, кажется, заторопилась. То ли перенервничала и хотела побыстрее вернуться домой, то ли ей не понравилось содержимое ее сумочки — дорогая косметика и парфюмерия и пачка долларов, внушительная на расстоянии, но совсем не толстая вблизи и состоявшая исключительно из полтинников и двадцаток, чтобы можно было менять помалу. То ли наконец рассмотрела ту, кого благодарила, и отнеслась к ней с осуждением.

Она сама такая правильная была, без косметики, в недорогом летнем платьице и стоптанных босоножках, без всякого маникюра, естественно, не говоря уж о педикюре, — и лицо честное и добропорядочное, лицо верной жены, фригидной, но доброй и понимающей, и хорошей матери. А тут увидела ярко накрашенную девицу в черной коже, в золоте, с черным маникюром, явно развратную, может, даже проститутку, откуда ей, с ее порядочностью, знать.

Она посмотрела им в спины — широкую спину полноватой и неухоженной, зато доброй мамы, и худенькую, обтянутую майкой спину вежливого мальчика. Кажется, немного упиравшегося — кажется, жалевшего, что так и не увидел, что там. И снова задумалась о том, что ей делать, когда выступить в роли свидетельницы — сейчас или позже?

— Ой, тетя, это не ваше?

Мальчик повернулся к ней, показывая на какую-то штуку, лежащую на земле, — какой-то кусок пластмассы с торчащей из него железкой, какое-то жутко примитивное устройство. И она удивленно округлила глаза, подавляя желание сказать ему, что она не тетя, ну совсем не тетя — в отличие от его мамы, кстати. И лет через пять, увидев на улице такую тетю, мальчик будет прибегать домой и запираться в туалете, дергая потными ручонками свое хилое сокровище. Но промолчала. Глядя, как мама тянет его за руку, уводя подальше от валяющейся на земле пластмассовой штуковины, — и как оглядывается на нее, уже отойдя метров на пять, и наклоняется к сыну, садясь перед ним, обнимая его, ощупывая, убеждаясь, что он цел.

Она усмехнулась про себя — подобные идиллии у нее, не любящей детей и совершенно не желающей их иметь, вызывали только усмешку. Внутреннюю, естественно, — внешне она могла даже умилиться младенцу, если этого требовала ситуация. Но сейчас от нее ничего не требовалось — разве что вернуться туда, откуда она пыталась убежать.

• Предыдущая
• 2/86
• Следующая