Кровь на мечах. Нас рассудят боги - Гаврилов Дмитрий Анатольевич "Иггельд" - Страница 32

Оба кивнули. Дядька двинулся от них прочь – бесстрашно, по самой грязюке. Оба проводили уважительными взглядами.

– К бою! Лежачего не добивать, – прогремел он, обернувшись.

Хотя это уже послабление, крики зрителей были полны ликования.

– К бою!!! – подхватили дружинники и отроки. Сейчас воинское братство было едино, как никогда. Разве что в настоящем бою случается так же.

Внутри заколотило: «Упадешь, и не быть тебе даже младшим гриднем!»

Живач с быстротой вепря ринулся на Добродея, чешуйчатый панцирь придавал дружиннику сходство с каким-то однокрылым сказочным зверем, но не человеком. Первый натиск был страшен, но Добря не отступил, принимая на круглый щит град ударов.

– Вперед, ты ж не тыква какая! Покажи ему! – закричал Горян.

И от этого возгласа единственного друга перестали ныть кости, сгинула боль от вчерашних ран, не чесались больше царапины. Ловко выйдя из-под нового удара, Добря послал свой, секущий. Но Живач был начеку и отвел хитрый выпад.

Добродей бросился на противника, выставив перед собой щит, нес вдоль земли, норовя угодить в Живача его верхним краем. Но тот успел одним движением погрузить в липкую грязь острый конец своего, подперев коленом, и тем поставил непроходимый заслон на пути хитрого юнца. Стремление Добри словно бы разбилось о стену.

Но отскочил, и вовремя. Где только что стоял, просвистел клинок Живача. В три шага дружинник нагнал Добрю и обрушил на него шквал ударов, отчего Добродеев щит дал слабину, затем и вовсе расщепился, причем куски повисли на предплечье и их не удавалось стряхнуть.

– Держись! – кричал Горян.

– Д-дерись! М-меча не опускай, – подсказал Живач, отступая и тем самым давая молодому противнику короткую передышку.

В какое-то мгновение Добря представил лицо чернявого, словно бы заглянув в завтрашний день, услышал хрюканье и гогот, ехидный смех недругов.

«Лучше прямо сейчас голову сложить», – решился он, отирая грязь и пот со лба.

Все ахнули, когда Добря стянул с головы островерхий шлем. Но он и не думал сдаваться. Шлем полетел точно в Живача, тот прикрылся, отражая внезапную напасть. Добря бросился на дружинника из последних сил, яростно, отчаянно, отважно.

Дядька учил: если даже первые удары не повергли врага, если плашмя попал – главное, что не мимо. Ничто не напрасно! Пусть противник отходит, пусть теряет дыхание, пусть спотыкается – только сам не провались и не попадись на хитрость. Лови удачу и не упускай, быть может, единственной возможности победить.

Очевидцы схватки замерли, когда под напором юного воина Живач стал отступать. Добродей поднажал, чуя, что не сдюжит, если вот сейчас не опрокинет противника в эту глину. Прикрытый щитом Живач не разглядел или не захотел разглядеть, в какой миг и как напрыгивал Добря. Но, попятившись, дружинник вдруг медленно повалился наземь, точно ворота, снесенные тараном. Следом, не удержав равновесия, рухнул и победитель, успел, однако, поднять меч и угодил поверженному рукоятью точно в грудь.

– Па-аздравляю, д-дурень! – ойкнул Живач и подмигнул изумленному Добре, как перед схваткой. – Но п-почему же ж именно мне… и т-так больно?

Удача – девка строптивая, это знает каждый. Но там, на суше, она куда сговорчивей, нежели здесь, в море. Чует спесивица, когда под ногами не земная твердь, а шаткая палуба лодьи окажется, – тут любой мужчина слабеет.

В море даже тот, кто отродясь в Удачу не верил, начинает задумываться, молить, приносить щедрые дары, искать Ее благосклонности.

А о том, что Удача любит дерзких, догадываются немногие.

Вот и воевода Хорнимир побелел, и кормчий заикнулся было поспорить:

– Но как же так! Берег-то…

– Полно, – с хмурой усмешкой перебил Осколод. – Направляй лодьи, куда велено.

Но кормчий все-таки выпалил:

– Берег слишком далеко. Вдоль пройдем – целее будем.

– Пусть далеко. Зато напрямик путь короче, – возразил князь, – и безопаснее. О нашем походе уже всем окрестным племенам известно, столько кораблей даже в море не спрячешь.

Громко сглотнув, воевода Хорнимир оглянулся. Лодий и впрямь много. Когда шли по рекам, дыша друг другу в корму, казалось, будто меньше. Теперь же все море пестрит от ладных славянских судов, длинные весла беспрерывно взбивают волны.

– Как бы нам морского царя не потревожить… – пробормотал Хорнимир.

– Да при чем тут царь? – нахмурился Осколод. – Племена, что живут по берегам, – вот настоящая опасность. Пристанешь по ночи – могут и камнями закидать, и стрелами. Говорят, явились некие печенеги, хазарскую степь проутюжили, угров подвинули к морским берегам, а за ними булгаре дунайские. И все кочевники, при конях. А нам от судов никуда. Людей прежде времени потеряем, и так на каждой остановке…

– Когда столько лодий разом идет, – осторожно ввернул в разговор кормчий, – никто напасть не осмелится.

На щеках князя вмиг вздулись желваки, крупные, как яблоки.

– Все равно правь, куда велено! Так путь короче! А в ночь – сгрудиться всем да сцепиться, пока не рассветет.

– Все равно первее любого гонца у стен царьградских будем, – пробурчал Хорнимир.

– Эх, воевода! Ромеи тоже не дураки – чудовищными зеркалами ловят они солнечные лучи и посылают на многие версты вперед, передавая знак от крепости к крепости, и так до самой столицы. Прошлый раз повезло нам – давно зерцала они не чистили. Но дважды на одни грабли только русь и наступает. Ромеи – нет.

Вздох кормчего прозвучал очень тихо, потонул в плеске волн. И хоть корабельщик много лет ходил под парусом, хоть и считал себя более сведущим в этом деле, ослушаться князя не решился.

«Удача любит дерзких!» – мысленно выпалил Осколод и вперил взгляд в горизонт.

Эти слова он повторял словно молитву, каждый миг с тех пор, как миновали днепровское устье и вышли в море. Именно тогда ветер поменял направление, именно тогда пришлось спустить все паруса и как следует налечь на весла, а весла – дело непростое.

Ветер дует с юга. Если бы рядом оказался какой-нибудь сметливый волхв, наверняка бы шепнул, дескать, Стрибог противится этому походу, а ежели так, нужно воротить лодьи. Может быть, поэтому Осколод в который раз порадовался, что взял с собой только тех, кто поклоняется холодному смертоносному железу. Воины никогда не подведут, это князь знал наверняка. И Удача не подведет, если проявить достаточно смелости и напора.

Князь с упоением глотал морской воздух, беспрерывно глядел вдаль. Кажется, нужно пройти всего чуть-чуть, и взору предстанут очертания нужного берега, уже знакомые величественные стены Царьграда, за которыми столько добычи, что и двести, даже пятьсот лодий не увезут. На миг представил, как вновь бросает к ногам Диры драгоценные наряды, представил, как светятся счастьем любимые глаза…

«Удача любит дерзких!»

Ветер помалу крепчал, гнал волну за волной. Поначалу нос лодьи без труда резал пенистые гребни, но море становилось все беспокойней. Вскоре водная гладь вздыбилась, вода стала угрожающе темной.

С юга надвинулись черные тучи, неотвратимо заволакивая все небо, от края и до края, куда достигал и пока еще проникал взор.

– Быть беде, князь! – молвил бородатый, просоленный до мозга костей кормчий. – Страшный шторм идет, а до бухты нам уже не добраться.

– Сам вижу, – отозвался тот, вглядываясь в угрюмую даль. – Но все-таки лучше умереть на суше, чем попасть в брюхо морского змея. Правь к берегу.

– Теперь уж поздно, княже. О скалы разобьемся, – возразил кормчий.

– Приказываю править к берегу, – отрезал Осколод. – Передать по кораблям. Все, что на палубе, крепить к лавкам.

– Кажись, и на жертвы не поскупись, – пробурчал тучный воевода Хорнимир, обращаясь то ли к самому князю, то ли просто рассуждая вслух. – Чем прогневили мы небожителей? Или и впрямь владыку глубин разбудили?

– Прикажи всем судам сгрудиться, как ночью, да сцепиться… – подсказал кормщик, но его уже никто не слушал.