Кровь на мечах. Нас рассудят боги - Гаврилов Дмитрий Анатольевич "Иггельд" - Страница 13

Добря терпеливо развлекал малолетних, истории рассказывал. Впрочем, у самого получалось не так интересно, как у батьки и деда, хотя деда мелюзга и не помнит. Мальчишки все на дядьку косились, ахали: какой огромный! Утомились только, когда за окошком ночь простерлась, уснули тут же, на полу. Добря подтащил одеяло, лег рядом, укутал всех.

Зажмурился крепко, поворочался для вида, даже засопел.

– Перебирайтесь снова в деревню, – шептал дядька. – Места вы немного занимаете, а из охламонов твоих добротных пахарей вырастим.

– Да куда… – горько вздохнула мамка. – Тут уж и хозяйство налажено, протянем как-нибудь. Только стыд похлеще дыма глаза выедает, не скоро народ забудет. На улицу выйти боюсь, пальцами тычут.

– Да… натворил Вяч делов…

– Он как лучше хотел. Думал, за правду сражается. А видишь, как вышло? Боги-то рассудили, что справедливость на другой стороне.

– А Рюрик-то в самом деле Вадиму голову оторвал?

– Да, живому. До сих пор перед глазами. А жить-то как теперь! – Она всхлипнула чуть слышно. – И Добря сам не свой теперь ходит.

– Добря сдюжит, – отвечал брат. – Он в нашу породу уродился.

– Кабы и вправду так.

– Вяч далеко пошел, не знаешь?

– Не знаю. Должно быть, далеко. На землях Рюрика ему житья не будет, значит, в другие земли отправился. Я спрашивала, куда пойдет, а он не ответил. Сказал, весточку пришлет, если все будет в порядке… Тяжко… Душа за него болит, больше, чем за детей.

– Я б на его месте в Киев отправился. Там земли чернее и князь, сказывают, добрый.

– Да разве ж в князе дело? Кто он там? Без рода, без семьи. Ни кола, ни двора… Сирота. А сколько до того Киева скитаться? Поди, до зимы не дойдет. А если не дойдет – перемерзнет. – Голос сорвался на писк, мамка всхлипнула: – И похоронить-то некому будет! И помянуть!

Снова завыла. Брат, как мог, успокаивал, по голове гладил, что-то шептал.

От пережитых несчастий сон навалился быстро, тяжелый, как дурман. И сновидения пришли жуткие, все кровью залито, от края до края. Добря несколько раз просыпался – мамка с братом все сидели, говорили. Пытался послушать разговоры, но снова проваливался в тягучий, как вареная смола, сон.

На рассвете снова отправился по воду, сходил дважды. Пока шел, все надеялся увидеть мальчишек, что посмели так несправедливо отзываться о батьке. Но те, видать, обходили стороной – знать, не успеет вразумить вчерашних товарищей.

Пока мамка с дядькой чистили курятник, Добря вытащил из дальнего угла старую холщовую котомку, сложил в нее вторую рубаху, маленький топорик – тот, который отец подарил, завернул в тряпицу краюху хлеба. Ножик пришлось стащить, благо у них в доме еще цельных два ножа – роскошь!

Когда прятал котомку в клети, мамка едва не застукала. Но Добря деловито схватил грабли, поспешил в огород. Урожай в этом году обещал быть знатным – лето теплое, да и с дождями неплохо. Оглядев съестные припасы, дядька снова забурчал, дескать в деревню перебираться надо, а мамка поспешила в избу, кашу готовить, дабы не думал, что и впрямь голодают.

Едва за старшими закрылась дверь, мальчик утер рукавом нос, бережно отнес грабли на место. Подхватил поклажу и мышкой выскользнул на улицу.

День в самом разгаре, солнце светит ясно, по небу плывут пушистые облака. Стараясь не попадаться на глаза горожанам, Добря заспешил туда, где городской холм, очерченный рвом, сходит на нет, сменяется заболоченной полосой, за которой шелестит лес.

– Еще б понять, куда идти, – вздохнул мальчик и прибавил шагу.

В конце улицы только один дом, раньше здесь жил оружейник. Его семья ныне тоже осиротела, сынов оружейника тоже поди бить будут. А они ребята крепкие, если сговориться, можно всем навалять, но толку?

Он прокрался мимо двора, пригибался, чтобы не заметили. Но едва оказался на окраине города, дорогу перегородили четверо. Добря не сразу узнал отроков – слишком бледные, и рубашечки уже не белоснежные, запачканы грязью и копотью.

– Ой, вы только посмотрите, кто пришел… – протянул щербатый мальчишка с рыжими волосами.

Добря тряхнул головой, прогоняя внезапный морок – на миг почудилось, будто это Торни из мертвых восстал.

– Уйди с дороги, – отозвался Добря. – Не до тебя сейчас.

– Конечно! – А этот голос пробрал до костей, вскипятил кровь.

Роська не улыбался, глядел во стократ злее, чем все городские мальчишки, вместе взятые. Злее, чем Рюрик глядел на Вадима, когда голову скручивал.

– Уйди, – повторил Добря и решительно шагнул вперед.

– Вот, значит, как… – протянул Роська. Мальчик отстранил товарищей, кивком пояснил, что сам разберется. – Наделал дел, и в кусты? Видел, как твоих приятелей вчера порубали? А это видел?

Роська кивнул в сторону рва, Добря невольно проследил взглядом и похолодел. В заболоченной меже в ряд лежали покойники. Воины Вадима и других бояр, босые, в исподнем, лица искорежены злобой. Вперемешку с ними – простые мужики. В этих нет злобы, лица до того несчастные, что слезы наворачиваются. Все молодые, сильные, здоровые. Жить бы да жить… И у каждого в городе остались жены, дети.

– Дай пройти, – сказал Добря совсем тихо.

– Да? А что это у тебя за спиной? Котомка? Неужто решил сбежать?

– Не сбегаю. По делу иду. Куда – не скажу, не велено.

– Ах ты ж врун… зазнайка. В деревне нос задирал и тут тоже? А че задираться-то? Батька твой ведь того… пришибли его ночью.

– Как?..

– А вот так! – рыкнул Роська и метнул кулак.

Тяжелый удар врезался в лицо, едва глаз не выбил. Добря закричал, попытался увернуться от нового удара, но Роська подскочил, еще и ногой поддал. Сын плотника не устоял, покатился по земле, успел подняться прежде, чем Роська снова кинулся в драку. В этот раз Добря не сплоховал – ухватил противника за грудки, тряхнул, бросил на землю. Сам прыгнул сверху, начал молотить по голове, кричать, клочьями рвать волосы. Роська не сразу сумел освободиться, а когда вырвался, оседлал врага и осыпал градом ударов, напоследок плюнул в лицо. И что-то оборвалось…

Добря больше не мог сопротивляться, бессильно лежал на земле. Слезы кусали глаза, скатывались по щекам, рыданья разрывали грудь.

– Что, получил, гад?

– В ров его! – крикнут тот, что так походил на Торни.

Отроки схватили Добрю за руки и ноги, раскачали и с хохотом швырнули в болотистую колею, к покойникам. В спину сразу же вонзилось что-то острое, мальчишка закричал. Ответом ему стал злорадный смех и плевки отроков.

– Сдохни! – прокричал Роська.

В нос ударил знакомый запах – кровь и нечистоты. Но теперь к нему добавилось что-то еще. Вчерашний день был жарким, солнце палило вовсю, трупы подгнили, да и вороны потрудились на славу – потрошили без устали, клевали глаза, лакомились синими, вывалившимися наружу языками. Болотистая земля тоже смердела, но трупный запах перебил гниение земли.

Добря лежал в оцепенении, не в силах подняться, к горлу подкатывала тошнота. Мальчик из последних сил повернул голову, чтоб не захлебнуться рвотой, и взору предстало изуродованное лицо оружейника. В пустых глазницах копошились белые личинки мух.

Тошнило Добрю долго. Он перевернулся – только бы не видеть убитого – и понял: ведь и лежит на трупе. Воин. Молодой, светловолосый, с красивыми конопушками на щеках. На таких все девки вешаются, от самой младшей сопли до первой красавицы. Глаза воина тоже вырваны вороньим клювом.

– Батя, – прошептал Добря. – Батя погиб…

Попытался приподняться, но пред глазами заплясали черные точки, сознание затуманилось. Он упал и затих.

А очнулся ближе к ночи, долго пытался вспомнить, где находится. Кое-как переполз через груду тел, тут же по щиколотки увяз в болотистой жиже. Лес был уже в двух десятках шагов, а за спиной на холме – притихший город. Добря заставил себя доползти до первых молоденьких елочек, снова рухнул.

– Батя погиб, – сказал мальчик самому себе. – Все.