Записки сиротки - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 9

• Предыдущая
• 9/17
• Следующая

— Да, тебе некуда уезжать, дитя мое, — сказала она. — Ты не можешь помнить, что было с тобой после твоего падения с лошади, потому что ты потеряла сознание. Тебя из цирка свезли в больницу, а Яша побежал в полицию и просил публиковать в газете случай, происшедший с маленькой девочкой, увезенной издалека г. Ленчем и ищущей своих родных. Мы прочли газету и узнали из нее, что малютка Катя, дочь нашей дорогой покойной сестры, так близко от нас и…

— Так, значит, вы действительно моя тетя?

— Да, дитя мое, я твоя тетя, — подтвердила она, крепко целуя меня.

— Но как же я попала к вам? — недоумевала я.

— Тебя привезли из больницы в квартиру дяди и тети! Ты разве не помнишь? — сказал Альф.

Я действительно смутно припоминала какие-то сборы… как меня одели и понесли куда-то… потом большую карету, всю обложенную подушками, и чьи-то заботы и ласки.

Но все это было точно во сне и тогда я была уверена, что сплю и грежу.

И вот сон оказался действительностью.

— Яшу мы взяли к себе за его доброе сердечко и заботы о тебе, — сказала тетя. — Дядя решил оставить его у нас. Яша будет ходить в гимназию, чтобы стать образованным и умным мальчиком. Он еще порадует нас.

— Ах, дядя, тетя, Лизочка! Как я счастлива остаться с вами! — воскликнула я. — Няня, няня! Иди, иди же скорее… Ты знаешь…

— Знаю, Катенька, все знаю, — прервала меня няня, вытирая передником счастливые слезы.

— И за что мне все это? — невольно вырвалось у меня. — За что?

— За то, — тихо и торжественно произнесла тетя Маша, — за то, дитя мое, что ты маленькая сиротка, а господь милосердный любит сирот и охраняет их своей святой десницей.

Прошло два года…

Стояла зима, морозная, ясная. Мы, дети, не выходили из нашего садика, где дворник Иван устроил нам чудесную горку.

После возвращения Яши из гимназии мы опрометью кидались туда и катались с горы до самого обеда.

Яша уже год, как ходил в гимназию. Он очень вырос и изменился. Наверное, ни Ленч, ни его прежние товарищи по цирку, ни капризная Марго не узнали бы в этом здоровом, краснощеком гимназистике с звонким голосом прежнего молчаливого и задумчивого Альфа.

Изменились и мы с Лизочкой. Мои прежние платьица, сшитые еще при покойной маме, едва доходили мне до колен, а волосы на голове настолько уже отросли, что я их заплетала в две толстые косички.

Я ужасно гордилась моими косичками и тщательно занималась заплетанием их каждое утро.

Кузина Лизочка изменилась меньше нас всех. Это была прежняя маленькая девочка, белокуренькая и бледненькая, с большими и ясными синими глазками. Вся она, очень хрупкая и тоненькая, ужасно походила на дорогую фарфоровую куколку, которая стояла на туалете тети между прочими изящными вещицами. Только золотистые кудри казались длиннее да глазки смотрели внимательно и строго, как у большой.

Мы с Яшей горячо полюбили нашу новую сестричку. Всегда ласковая, нежная Лизочка была добрым ангелом нашей семьи.

Дядя и тетя обожали свою девочку, но одинаково и ровно обращались со всеми нами, не делая никакой разницы между мною — бедной сироткой-племянницей, чужим для них Яшей и родной дочерью. Часто няня говорила мне:

— Видишь, Катенька, какое вам с Яшей счастье выпало на долю! Как боженька-то все устроил хорошо! Каких добрых родителей нашли вы в дяденьке и тетеньке. Молись за них, Катенька, и бог тебя не оставит!

И я молилась, горячо молилась, и утром и вечером, когда на сон грядущий становилась на колени перед большим киотом в тетиной спальне. Лампада, зажженная заботливыми руками няни, освещала тихим, мерцающим светом кроткое, святое лицо Божией Матери, так ласково смотревшей на маленькую девочку, шептавшую свои детские молитвы!

Господи, как хорошо мне было! Как я была счастлива среди добрых и милых родных, рядом с моей милой нянечкой, с моим дорогим братом Яшей… Все, что я пережила в два года, что вынесла от жестокой руки злодея Ленча, — все это казалось мне теперь дурным сном и начинало постепенно изглаживаться из моей памяти…

— Катя, Лизочка! У меня есть к вам очень важное дело, — торжественно проговорил Яша, неожиданно вбегая во двор с ранцем за плечами.

Мы только что втащили на гору наши саночки и теперь стояли красные, запыхавшиеся на ее верхушке. Яша имел очень таинственный вид. Его глаза смотрели серьезно и важно.

— Что такое? — воскликнули мы в один голос. — Что случилось, говори скорее!

— А вот что! — тем же торжественным тоном продолжал Яша, влезая к нам на горку и усаживаясь на санки. — Вот что: сегодня утром наш классный наставник сказал, обращаясь к нашалившему Пете Волкову, моему товарищу: «Как тебе не стыдно, Волков, вечно проказничаешь… Еще теперь Яша Миронов тебя сдерживает немного, а что ты будешь без него делать, когда он от нас уйдет».

Я так и обмер. «Как уйдет? — невольно вырвалось у меня. — Как, Василий Васильевич, разве меня выключают?» И признаться, девочки, я готов был разреветься, но Василий Васильевич сразу успокоил меня, сказав: «Что ты, что ты, братец, тебя-то выключают? Примерного ученика, которым весь класс должен гордиться? Нет, голубчик, просто по просьбе твоего дяди тебя переводят в петербургскую гимназию. А разве ты не знал? Тебе еще не говорили дома? Ну, верно, еще не решено окончательно… Да ты лучше, спроси-ка сам дядю — он тебе скажет». Ну, вот и все, девочки, что я хотел сказать, — закончил свой рассказ Яша.

— Как же так? Неужели ты уедешь от нас? — дрожащим голоском спросила Лизочка, успевшая за эти два года горячо привязаться к своему названому братцу.

В ее синих, лучистых глазках стояли крупные слезы, готовые скатиться на бледные щечки.

— Яша, Яшенька, Яшук, неужели ты уедешь от нас в Петербург, неужели уедешь, Яша? — твердила она, в то время как худенькие ручонки обвивали шею маленького гимназиста.

— Я ничего не знаю, право же, не знаю, Лизочка, — повторял растерявшийся Яша, — успокойся, милая, вот Катя же не плачет! Катя умница!

— Катя оттого не плачет, — уже капризно заговорила Лизочка, — что, верно, ей не жалко тебя, верно, она не так тебя любит, как я!

И она посмотрела на меня сердитыми глазками и потешно надула свой пухлый, пунцовый ротик.

Как она ошибалась, Лизочка! У меня замирало сердце от страха расстаться с Яшей, с моим милым братцем, с которым привыкла делить радость и горе!

Расстаться с Яшей! Нет, никогда! Это было бы до того ужасно, что я бы, кажется, не пережила разлуки! Но что же делать? Идти к дяде и тете и упросить их не отсылать Яшу в Петербург? Но они могут рассердиться за мое вмешательство. Ведь если Яшу переводить в петербургскую гимназию, так, значит, это так и надо. «Старшие» знают больше нас, детей, и, вероятно, все уже обдумали, прежде чем принять решение…

Я старалась успокоить себя такими рассуждениями, но сердечко мое невольно сжималось, а на глаза поминутно навертывались непрошеные слезинки.

Я не запомню другого такого печального обеда, какой был в тот памятный для меня день! Яша сидел за столом молчаливый и сосредоточенный. Лизочка почти ничего не ела, даже своих любимых трубочек с взбитыми сливками, чем привела в огорчение толстую кухарку Маврушу. Я через силу давилась жарким и пирожным, чтобы не дать заметить моего волнения. Я была немного старше Лизочки и должна была подавать пример моей маленькой кузине.

Дядя и тетя заметили, наконец, наше волнение и ласково спросили, не случилось ли чего с нами. Тогда Лизочка, вся красная и встревоженная, выскочила из-за стола и, бросившись к матери, зарыла свое личико в ее коленях, повторяя сквозь слезы:

• Предыдущая
• 9/17
• Следующая