Некоторые удивительные события из жизни Бориса Пузырькова - Шаров Александр - Страница 7

• Предыдущая
• 7/20
• Следующая

Иногда «газик» круто затормозит, из машины, на ходу открыв дверцу, выглянет старшина и спросит у водителя встречного грузовика, не видал ли он по пути высокого темноволосого мальчика лет тринадцати-четырнадцати, с вещевым мешком.

…У Кринского оврага скопились сотни машин. Они выстроились вдоль шоссе в несколько рядов. На берегу оврага, где, восстанавливая мост, работает сапёрный батальон, стоит колонновожатый Гришин.

Когда Лебединцев спрашивает его о мальчике, он хмурится, вспоминает, потом говорит:

— Есть такой пассажир. У Пономаренко на машине. Точно, есть.

Вслед за Гришиным старшина пробирается по сонному табору. Загорится яркая фара, посветит секунду и погаснет. Дежурный окликнет: «Кто идёт?» — и снова тихо.

Колонновожатый останавливается около машины, прикрытой брезентом. Шофёр спит, высунув лохматую голову в открытую дверцу кабинки. Посветив фонариком, Гришин трогает его за плечо.

Ещё не проснувшись, Пономаренко рывком усаживается на сиденье. Столбы света от фар ложатся на жнивьё.

— Что?.. Пора?..

— Чего всполошился?.. Мальчишку нам надо.

— Севу? Он под копной спит. Не пора, значит…

Столбы света гаснут, скрипит сиденье, и вновь лохматая сонная голова выглядывает из дверцы кабинки.

Сева лежит в трёх шагах от машины, укутанный тёплым пономаренковским кожухом. Целый день он наравне с шофёрами помогал сапёрам, подтаскивал к мосту доски и другие материалы; теперь он спит, раскинувшись на мягком сене.

Гришин наклоняется над ним. Во сне Севины губы шевелятся; может быть, ему снится, что он подъезжает к Астрахани и считает последние километры. От света фонарика Сева морщится и, не раскрывая глаз, отворачивает голову.

— Гасите! — еле слышно шепчет Лебединцев.

Старшина просовывает руку сквозь сено и осторожно поднимает мальчика.

— Помочь? — тихо спрашивает Гришин.

— Я сам…

Старшина шагает к шоссе. Мягко шуршит жнивьё под ногами, доносится сонное дыхание шофёров, будто сама степь спокойно и глубоко дышит во сне. Старшина укладывает мальчика на заднее сиденье машины. «Газик» набирает скорость.

Положив руку на спинку сиденья, старшина поворачивает голову назад и долго, внимательно смотрит на мальчика. Лицо Севы окутано густой темнотой, но иногда свет фар встречной машины падает на «газик», и тогда можно различить каждую чёрточку в этом смуглом мальчишеском лице, каждую длинную тёмную ресничку крепко зажмуренных глаз, твёрдо очерченные, упрямые губы чуть полуоткрытого во сне рта.

В световом столбе летит и не может вырваться большая ночная птица, потом она исчезает. По сторонам дороги то и дело возникают огни: движущиеся — это комбайны, машины; неподвижные — полевые станы, сёла, станицы. Вдали, за полоской реки, показался Степной.

— Вот и дома, — проговорил старшина.

Он взглянул на мальчика, который по-прежнему крепко спал, и подумал: если его довезти сонного и, не разбудив, перенести в квартиру, утром он проснётся рядом с братом, и всё прошедшее покажется ему сном. Это и хорошо.

Машина, спустившись по крутому берегу Гусинки, остановилась у парома.

1954

Седой шевельнулся на мягкой подстилке из древесной стружки, поднял голову и прислушался.

Солнце зашло — это он почувствовал сразу. Ночной воздух с далёкими запахами зверей, выходящих на охоту, проникал и сюда. Бобр соскользнул в нижний коридор норы и помедлил, близорукими глазами вглядываясь в темноту.

Внизу было холоднее. Слышалось, как вода лениво лижет стены норы. Бобр пробирался по закруглённому коридору, останавливаясь у каждого выхода. Эти выходы он различал по запахам. Были ворота Верхней норы — ход из них вился под землёй, кончаясь на обрывистом берегу в корнях старой ветлы. Были ворота Плотины, ворота Короткого выхода, очень удобного в случае опасности, и много других.

Бобр свернул в боковой ход, нырнул и, с силой рассекая воду, поплыл к берегу.

Ручей жил обычной жизнью. Маленький выхухоль, не без основания боящийся всего на свете, услышав шум, повёл острым хоботком, вильнул веретенообразным хвостом и забился под корягу. Впрочем, разглядев Седого, он сразу успокоился и, наверно, подумал, если только умел думать:

«Как хорошо, что на свете живут не только щуки и сомы, которые так и норовят проглотить тебя, и как хорошо, что хозяином в ручье справедливый старый бобр, каким, несомненно, является Седой».

Выдра повернула голову вслед бобру, но при этом не перестала заниматься своим делом. Она лежала на дне под продушиной и хвостом поднимала ил и песок, мутила воду, надеясь, что мелкие и глупые рыбёшки заинтересуются этой сумятицей и приплывут к ней в лапы.

Но мелкие рыбы не появлялись: либо они стали слушаться старших, либо улеглись спать.

Несмотря на неудачу, выдра водила хвостом из стороны в сторону так мерно и неутомимо, что могло показаться, будто ко дну ручья, как к стене комнаты, прикреплены часы с маятником — подводные ходики, по которым звери и рыбы узнают, когда им следует подниматься и когда возвращаться домой.

Неожиданно ходики остановились, выдра вынырнула в продушину, глотнула воздух и метнулась за почти неразличимой в темноте щукой.

Щука открыла зубастую пасть, но поздно: бросившись снизу, выдра сомкнула челюсти, перекусила щучью глотку и потащила рыбу к берегу.

Ручей жил обычной жизнью, а хозяин его. Седой, отталкиваясь от воды сильными задними лапами с широкими плавательными перепонками, плыл к намеченной цели. Он не был любопытен и в молодости, а к старости научился заниматься только самым важным, не отвлекаясь посторонним.

Из густой шубы и из ноздрей бобра поднимались пузырьки. Наталкиваясь на лёд, они образовывали ровную, как бы выстланную серебристым бисером дорожку. Такой след из мельчайших капелек влаги оставляет иногда самолёт в небе.

Бобр подплыл к берегу, заросшему кустарником, и пошёл хорошо утоптанной тропой. По краям сугробами громоздился снег. В одном месте дорожку пересекали две нити следов: овальные отпечатки, напоминающие медвежью лапу, а рядом небольшие круглые, глубоко продавившие снег кружки?. Бобра эти следы не удивили и не обеспокоили.

У старой ветлы Седой остановился и огляделся. При свете луны внизу темнел гребень плотины. Выше плотины ручей разлился, образовав озеро. К тропинке примыкал участок свежих бобровых погрызов; правее, от пеньков ив, сваленных бобрами год и два назад, уже потянулись боковые ветви; было похоже, что вдоль берега узкой полосой прошла необычайной силы буря, сломала и унесла все деревья, которые встретились на пути.

Следы вели к большому пню. Там, глубоко задумавшись, сидел человек с деревянной ногой; правая здоровая нога была в валенке. Заметив Седого, лесничий Фёдор Гордеевич Трошин слегка кивнул бобру, как старому знакомому.

По существу и бобр и человек были озабочены одним и тем же: приближалась весна, по всей видимости дружная, бурная и многоводная, — каждому жителю леса предстояло по-своему приготовиться к ней.

То, что весна близко, было ясно и без календаря. Снег вокруг деревьев потемнел. Из-под сугроба на бобровую тропку выбился слабый ручеёк; ночью он замерзал, но днём таяние возобновлялось.

Бобр соскользнул с берега на лёд и побрёл к плотине, Трошин проводил его взглядом. Ночь выдалась светлая и тихая. В такую ночь хорошо думается, и лесничему вспомнилось время, когда Седой был бобрёнком, когда не было здесь ни плотины, ни озера — давнее время.

• Предыдущая
• 7/20
• Следующая