Проклятие - "BNL" - Страница 41

Что за дурацкий стереотип – мол-де, каждая девочка желает стать принцессой. Между прочим, она всю жизнь мечтала быть пиратом.

На что Лйорр, когда она поделилась с ним своим праведным негодованием, резонно заметил, что Богине было бы несколько сложно использовать ее как приманку, если эта самая приманка ушла за тридевять земель бороздить моря под черным флагом, украшенным некоторыми частями человеческой анатомии.

Эти три года под мороком запутали Генриетту. Теперь мало того, что ей приходилось постоянно напоминать себе, что вообще-то от принцессы в ней меньше, чем от ежика, нужно будет еще и отцу напомнить, что никакой он не добрый король. По крайней мере, пока не король.

Как там Богиня назвала Фемто де Фея, наследника графского трона? «Ваше величество», верно?

- Что мы будем делать, Фемто? – спросила Генриетта, и ее вопрос повис в воздухе.

Де Фей сидел на подоконнике у разбитого окна, из которого было видно лес и другие горы, и свистел на ключе от черной башни, который снял со скобы после того, как магия улетела. Он умел играть на чем угодно, лишь бы оно было потенциально способно звучать. Заунывная мелодия, похожая на вой ветра в печной трубе, вылетала в окно и невидимым дымом вилась в алом закате, резко очерчивающем соседние вершины, превращающем горы в черные силуэты.

В Суэльде на закате можно увидеть море, очень далеко и только самый краешек, но все-таки.

Фей прервал музицирование, некоторое время смотрел в окно, после чего ответил:

- Ты слышала, что сказала леди. Она обо всем знает. Да и глупо было бы думать, что дела обстоят иначе. Сомневаюсь, что у нас есть выбор.

Генриетта хотела было по привычке возразить, что выбор есть всегда, но прикусила язык.

Только у одного из них всегда был выбор. И этот выбор уже сделан.

- Ты пойдешь на это, Фей? – спросил Том, стоящий у стены.

- Да, - спокойно ответил Фемто. – Ты же понимаешь, Том. Я теперь не смогу смотреть тебе в глаза.

Томас кивнул. Он понимал.

Фемто снова поднес было ключ к губам, но опустил его, задумчиво глядя в пламенеющую даль небес.

- А ведь она не оставила тела, - проговорил он. – Обычно оно ей не нужно. Может быть…

- Исключено, - Лйорр покачал головой. – Ведь это же она.

Он сидел на ступеньках полуразрушенной лестницы и не выглядел ни удивленным, ни выбитым из колеи. Он никогда не выглядел.

- И все-таки, может быть, - так же спокойно повторил Фемто.

И мелодия полилась вновь, летя над лесом, обвивая далекие горы.

Эпилог

Бывшее и сбывшееся

Все так непросто, мой граф.

Не знаю, будешь ли прав,

Огромный мир променяв

На плен без срока…

(с) Канцлер Ги

Совсем другая мелодия, сложнее и тоньше, обвивала совсем другую гору, на склонах которой мирно отходила ко сну прожившая еще один длинный суматошный день Суэльда, до сих пор объятая жарким и душным солнечным летом. Мелодия свивалась в спирали и кольца, летела из огромного незастекленного окна куда-то вверх и далеко-далеко.

Она пролетела бы над Синим лесом и Драконьими горами, ледяным ветром пронеслась бы над землями Корхен, на востоке достигла бы берега моря Арлен и не остановилась бы до тех пор, пока не коснулась горящего шара солнца, садящегося в соленую воду, если бы у нее достало сил.

Но ведь сила музыки – это сила того, кто ее играет.

И Фемто понял, буквально два часа назад, что силу дает не корона.

Столько есть слов, чтобы назвать головной убор правителя. Венец. Тиара. Что угодно. Но это – это была корона. А там, где есть корона, что ни говори, обязательно есть и король.

Демократический правитель, сказали ему. А название… название? Название должности еще не придумали, не приходилось как-то, раньше все и так понимали, о ком речь идет.

Но король – он король и есть. Есть вещи, в которых люди ничего не решают. Решает кровь и память.

Том знал о короне с самого начала. Уж такой он человек, что, когда нужна помощь, все самые постыдные, самые страшные, самые секретные тайны несешь именно к нему, зная, что он не отвернется. Отругает, выскажет неодобрение – пусть. Но не отвернется. Для Фемто это было дорого.

Он… он правда-правда хотел сказать Ле, когда он вернулся. Но передумал, видя, как он изменился за два бесконечно длинных года.

Что-то такое появилось в нем… нет-нет, не чужое. Он был все таким же своим, и все так же смеялся, слегка запрокинув голову, вот только делал это реже. Нет, что-то стало… просто бесконечно другим. Иным.

Жаль, что он так и не сумел вовремя понять, что именно поменялось.

Коро… простите, церемония вступления в полномочия, которую отчего-то очень-очень хочется назвать коронацией, закончилась, и Фемто сбежал. Вернее, просто ушел, сам не замечая, что двигается куда-то. Местные придворные, или как их называть с учетом формально царящего вокруг народовластия, очевидно, не привыкли к правителям, способным преодолеть кованый забор, не прибегая к помощи ворот, и входить через задние двери.

Там было слишком много людей. Он не хотел никого видеть, вот и все.

Он надеялся, если он только мог еще на что-то надеяться, что память тела окажется долговечнее памяти сознания, что его кровь сама вспомнит, что делать, как только он снова коснется того единственного, что много лет назад вынес из разоренного дома завернутым в тряпку. Пока он чувствовал только холод блестящего светлого металла на своей коже, нестерпимую тяжесть узкого золотого обруча с тонкими, едва видными глазу насечками. Эта тяжесть ни на миг не давала забыть, что в тот самый момент, когда корона легла на его голову, на его плечи легла ответственность за судьбу всего королевства.

Королевства, состоящего из Суэльды и десятка мелких городов, по территориальным причинам не подпавших под юрисдикцию какого-нибудь феодала из другой столицы вроде Морлона, Энмора или Клотта. Не слишком-то много, если судить по количеству равнинной скучной земли с редкими вкраплениями молодых лесов. И ужасно, ужасно много, если подумать о том, что ему действительно придется всем этим править.

Мелодия оборвалась на полуноте. Фемто опустил смычок.

Вроде и скрипка все та же, без струны, с треснувшим корпусом, та самая, которую он давно уже приручил, приучил к себе, но звучит фальшиво.

То есть не сами звуки фальшивы. Они идеально правильны, и по-другому он не умеет. Возможно, сторонний слушатель даже счел бы музыку красивой. Или даже прекрасной. Мало ли какие попадаются слушатели.

Просто раньше он никогда не задумывался, что именно играет. Никаких нот или аккордов он не держал в голове, руки сами знали, что делать. А тут – он играл одно, а чувствовал совсем другое. Раньше такого еще не бывало.

Может быть, все дело в том, что ни одна скрипка не может вместить его боль. Даже скрипка, сама испытавшая нечто подобное. Каково это – быть брошенной, расколотой пополам?

Это, это… это как полоса кожи, срезанная со спины. Вроде и не смертельно, но крови много, и заживать будет долго и мучительно, а каждое неосторожное движение незамедлительно отзовется новой болью, еще на день отсрочит выздоровление.

Помнится, такое с ним не впервые.

Первый раз был не в день восстания. Тогда он ничего не успел почувствовать. Мгновение безумного ужаса, минута мучительной, раскаленной добела боли, пронзающей сердце и заставляющей сжимать зубы, чтобы не закричать в голос. А потом – оцепенение, бесчувствие, этакий пробный вариант смерти.

Первый раз был не в тот день, когда клеймо проклятия испортило его лицо, и даже не тремя днями позже, когда он взял в руки лживое письмо, которое никто даже не попытался сделать похожим на правду.

О нет, первый раз был в тот самый день, когда Томас явился в Ольто, и выяснилось, что никуда он Ле не отправлял.

Когда он сказал это, последний намек на надежду просто исчез. Когда он сказал это, сердце Фемто будто ухнуло куда-то невообразимо глубоко, и стало больно. Такая тяжелая, приглушенная боль за ребрами. Вроде и терпимо, но поживи с ней немного – и она сведет с ума.