Приемыш черной Туанетты - Джемисон Сесилия Витс - Страница 16
- Предыдущая
- 16/35
- Следующая
Наконец, подъехали экипажи, все с облегчением вздохнули и отправились на вокзал. Там были толстая Селина и Лилибель, приехавшие проводить и нетерпеливо ожидавшие их.
Доброе темное лицо Селины отражало возбуждение, глаза были красны. Лилибель в лучшем костюме, доставшемся от Филиппа, ухмылялся и вращал белками, поддерживая на голове большую картонную коробку.
Завидев Филиппа, Селина подбежала к нему и заключила в мощные объятия мальчика вместе с клеткой и «детьми» отца Жозефа.
— О, о! — рыдала она, — ты в самом деле уезжаешь! Ах, ах, дитя мое, будем надеяться, что мы с Деей дождемся твоего возвращения!
— Я скоро вернусь, Селина, — бодро ответил Филипп, освобождаясь из ее объятий и вытирая с лица ее слезы. — Я скоро возвращусь, не правда ли? — и он вопросительно взглянул на Эйнсвортов.
Те утвердительно кивнули.
— Мы вернемся к зиме, если все будет благополучно.
— А вот, дитя мое, — продолжала Селина, успокоенная обещанием, — тебе на дорогу пирожок, который может долго сохраняться. Кто знает, будут ли у тебя на новом месте пироги. А тут в мешочке цукаты.
— О, благодарю вас, Селина! — говорил Филипп, тронутый ее добрыми чувствами.
— Отдай все это носильщику, Лилибель, — приказала мальчику Селина. — Он положит коробку к вещам Филиппа. И вы, сударь, — обратилась она к мистеру Эйнсворту, — с супругой не откажитесь отведать моего пирога.
Мистер и миссис Эйнсворт поблагодарили Селину и пожелали ей всего доброго. Затем они простились с Деей. Нежно обняв девочку и целуя, оба шептали:
— Не забывай нас, дитя, — мы скоро привезем Филиппа обратно.
Наступил момент расставания. Поезд готов был к отправлению, оставались последние прощальные слова. Филипп, взяв руку Деи, улыбнулся дрогнувшими губами, подавляя рыдание. Он не мог заплакать. Слезы явились позже.
— Мне пора в вагон, Деа, стой здесь, отсюда ты будешь хорошо видна. И не плачь, когда уеду. Я скоро вернусь. — Он говорил быстро и уверенно. — Я должен вернуться, привезти «детей» отца Жозефа. До свидания, Деа! — И он поцеловал ее. — До свидания, Селина! До свидания, Лилибель! — Не оглядываясь, бледный и взволнованный, Филипп вскочил в вагон.
Селина приложила платок к глазам и рыдала, Деа закрыла лицо руками, а Лилибель сопел, вытирая глаза кончиком фартука Селины. Такую сцену прощания увез с собой Филипп, когда поезд тронулся.
Когда поезд почти скрылся, Деа подняла голову и поймала прощальный взгляд Филиппа, он высунулся из окна вагона, кудри его развевались, он улыбался и кланялся. Еще мгновение — и черты лица мальчика растворились. Так Филипп Туанетты отправился в новый неведомый путь.
Глава 17
Маленькая наследница
В изящной гостиной красивого дома на одной из улиц Нью-Йорка сидели две пожилые дамы. Каждой из них было около семидесяти лет, но благодаря богатым нарядам, они выглядели моложе своего возраста. Одна из них была миссис Эйнсворт, мать художника, другая — ее приятельница, недавно вернувшаяся из-за границы, где жила довольно долго.
Миссис Эйнсворт, или мадам Эйнсворт, как ее обычно называли из-за продолжительного пребывания во Франции, была красивая старуха, высокая, стройная, немного суровая, с непреклонным выражением лица, холодными голубыми глазами, которые, казалось, пронизывали насквозь того, на кого смотрели немилостиво. После смерти мужа она осталась молодой вдовой с тремя детьми, имела большое состояние. Филипп, старший сын и любимец матери, двадцатипятилетний капитан, в числе первых добровольцев вспыхнувшей гражданской войны, пошел во главе своего полка, но домой не вернулся. Эдуард, второй сын, художник, и Мария — миссис Ван-Нарком, которая, как и ее мать, осталась богатой вдовой с единственным ребенком — девочкой, наследницей громадного состояния. Девочку звали Люсиль.
Старые леди говорили быстро и увлеченно. Дружившие со школьной скамьи, они не встречались несколько лет, и в своей беседе переходили с одного предмета на другой: воспоминания, семейные истории, будничные дела…
— Итак, Мери уехала на зиму в Ниццу и оставила свою маленькую наследницу с вами? — спрашивала гостья.
— Да, — отвечала мадам Эйнсворт со вздохом. — Бедная Мери стала совсем инвалидом, доктор настоял на ее отъезде, но мы не хотели подвергать Люсиль опасностям морского путешествия и перемене климата. Подумайте — такой хрупкий ребенок и такое громадное расстояние! Что, если с ней что-нибудь случится!
— Я слыхала, Эдуард живет истым художником? — говорила гостья.
— Да. Бедный Эдуард! — И в голосе матери зазвучали грустные нотки. — Он никогда не умел зарабатывать деньги, зато отлично умеет тратить их, а Лаура немного… немного… как бы это сказать, — и она остановилась, подыскивая подходящее слово. — Она очень любит скитальческую жизнь. Я не удивляюсь ей, но Эдуард? Откуда у него эта цыганская жилка?
— О, совсем не надо родиться с такими вкусами, их можно развить, — заметила приятельница. — Вероятно, потеря сына сильно повлияла на них?
— Она повлияла даже на их рассудок. Как вы думаете, что они сделали, даже не посоветовавшись со мной?
— Не представляю себе. Что же именно? — спросила гостья нетерпеливо, наклоняясь вперед.
— Они, моя дорогая, усыновили мальчика, притом — совершенно безродного. Он сирота, о его родителях ничего не известно. Насколько я могу судить, это просто уличный мальчик. Эдуард прислал мне эскиз, сделанный с него, босого, продающего цветы.
— Где они нашли его?
— О! — тяжело вздохнула мать художника, — там где-то, на юге. Это разбередило мою старую рану. Представьте себе — мальчика даже зовут Филиппом! Я думала вначале: их пленило имя, а теперь Лаура совсем помешалась на ребенке: уверяет, что он похож на моего внука, который был копия моего бедного Филиппа; что мальчик мил, красив и изящен, — словом, само совершенство. Она несомненно преувеличивает: не может быть, чтобы безродный ребенок мог походить на Филиппа!
— Немыслимо! — уверенно поддержала приятельница.
— Осень они провели в горах, а теперь пишут, — я читала их письмо, когда вы вошли, — что будут здесь нынче вечером, и мальчик — с ними. А Люсиль здесь поселилась на всю зиму. Что мне делать? Я совсем не хочу, чтобы рядом с ней был простой невоспитанный мальчик. Мери была бы недовольна. Такая досада!
В это мгновение дверь распахнул важный лакей в блестящей ливрее, и за ним показалась интересная группа. Впереди шла девочка лет восьми в богатом сером бархатном пальто, отороченном серебристо-серым мехом, с громадной шляпой, отделанной перьями, в шелковых чулках и изящных лакированных башмачках. В руке, обтянутой замшевой перчаткой, она держала маленькую муфту, к которой был прикреплен пучок полевых лилий, перевязанных широкой голубой лентой. Девочка была худенькая, стройная, на лице — веснушки, с большим ртом и вздернутым носиком, над которым блестели маленькие светлые глазки; волосы ее были великолепны: темно-каштанового цвета, они падали красивыми медно-красными волнами на бархатное пальто. За девочкой шла статная дама средних лет, в дорогом черном платье, обильно отделанном черным бисером, из-за них виднелась миловидная изящная девушка в белом переднике и нарядном чепце горничных. Она несла целый ворох мехов, шалей и вела на голубой ленте маленького французского пуделя, белого и пушистого, как свежевыпавший снег. На собаке было расшитое покрывальце, а в шелковистой шерсти вокруг шеи блестел золотой ошейник, усыпанный бриллиантами; под подбородком собачки красовался букет диких лилий, перевязанный лентой. Бедное создание было принуждено высоко задирать голову, что делало его забавно серьезным.
Завидев девочку, мадам Эйнсворт поднялась и с величавой торжественностью пошла навстречу.
— Почему это, дорогая, — спросила старая леди, держа в своих руках ручку девочки, — ты вернулась раньше обычного? Тебе не понравилось катанье? Пушок был беспокоен? Надеюсь, мадемуазель и Елена хорошо закутали тебя? — И она увлекла девочку за собой, говоря — Вот моя старая добрая приятельница, — не желаешь ли побеседовать с ней перед тем, как подняться к себе?
- Предыдущая
- 16/35
- Следующая
