Кто взял фальшивую ноту? - Абрамян Григорий Владимирович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/28
• Следующая

Хотя если судить по Васькиной виолончели, то в ней находилась не душа, а кошка с собакой, да обе с дурным характером.

Ваську это злило, и он с еще большей яростью тер смычком струны, пока в класс не вбежал Вениамин Александрович.

— Ты с ума сошел! — крикнул он. — Разве так обращаются с инструментом!

— А чего она не играет? — хмуро сказал Васька.

Вениамин Александрович перестал сердиться:

— Заиграет, Вася. Обязательно заиграет. Наберись только терпения и занимайся. Да запомни: в нашем деле нужны любовь к музыке, терпение и труд. И виолончель у тебя запоет!

Не знаю, как обстояло дело у Васьки с любовью, но с трудом и терпением у него были явные нелады. Хотя он часто потом говорил мне, что ходит на уроки по специальности с большим удовольствием. А вот дома у него с виолончелью довольно сложные отношения.

Дело в том, что Васькин отец работал в депо в ночную смену, а днем отдыхал. А Васька обязан был в это время заниматься на виолончели. И постепенно Васькин отец так привык спать под звуки виолончели, что иначе, кажется, и не смог бы. Виолончельные звуки стали для него чем-то вроде снотворного.

Васька рассказывал: стоило ему хоть на минутку снять смычок со струны, как отец тут же просыпался и кричал из соседней комнаты:

— Гамму играй, Васька, гамму!

Васька вновь принимался за гамму.

Что-то скрипучее медленно ползло вверх, по пути спотыкалось, останавливалось, снова двигалось и снова со скрипом глотало ноту за нотой — это и была гамма в исполнении нашего приятеля.

Иногда Васька терял всякое терпение.

— Эх, мучение ты мое! — восклицал он и лягал виолончель ногой.

А виолончель такие фокусы не любит — гамма становилась еще фальшивей.

А тут еще Васькин отец взял за привычку ставить меня в пример.

— Смотри на Федю, учись! — говорил он. — Целыми днями в фагот дует — не оторвешь!

Я краснел. Я сам ужас как не люблю, когда мне кого-нибудь тычут в глаза. Я начинаю ненавидеть такого примерного мальчика или девочку.

Наверное, и у Васьки шевелились недобрые мысли, по тому что однажды, после очередного конфликта с отцом он взял да и вытолкал меня за дверь.

Я спустился во двор и долго еще слушал, как наверху негодовала Васькина виолончель…

Я КОЕ В ЧЕМ РАЗБИРАЮСЬ…

Юрий Анатольевич был строгим учителем. Я занимал много, хотя порою, вроде Васьки, бранил свой фагот. Во всяком случае, я понял — научиться чему-нибудь по-настоящему не так-то просто. Вот в августе, когда мы только-только переехали в новый дом — еще даже Женька не переселился, — я решил стать пожарником. Думаю, надо брать сразу быка за рога — главное, не бояться высоты. Я начал тренироваться: забрался с нашего балкона по пожарной лестнице до уровня седьмого этажа, глянул вниз и только тут понял, что погибаю.

Я так вопил, что дядя Степа, бросившийся мне на помощь, чуть не оглох и едва отодрал меня от железных прутьев.

Словом, чтобы стать хорошим специалистом — прав Васькин учитель! — нужны любовь, терпение и труд. И еще — знания.

Женька со мной согласен. Профессия дирижера очень трудная. Это тебе не по пожарным лестницам лазить. Если дирижер — генерал музыкального войска, то разве он может быть неграмотным? Как же он поведет свою армию в бой и выиграет сражение? Когда я спросил об этом Юрия Анатольевича, он согласился со мной и сказал, что дирижер должен видеть дальше, слышать лучше, знать больше, чем все остальные оркестранты, вместе взятые. А иначе пусть лучше и дирижерскую палочку в руки не берет, все равно ничего не получится!

Конечно, Юрий Анатольевич прав. Вот Геннадий Максимилианович собирается дать мне в руки тучку грозовую, то есть, я хочу сказать, партию для фагота. Я еще и не подозреваю, что это такое, что мне предстоит играть и что будут играть другие инструменты, скажем, какая-нибудь вторая скрипка на самом последнем пульте. А он все знает заранее, даже за несколько месяцев вперед!

Ну что там говорить? Учиться надо — это факт!

Я, например, без году неделя, как учусь в музыкальной школе, а уже кое в чем разбираюсь. Вы думаете, что всякая музыка доходит сразу? Ничего подобного. Чтобы набиться ее понимать, нужно много раз подряд слушать одно и то же. Не мешает также узнать, что про нее люди говорят. Почитать о ней в разных книжках. Потом еще и раз послушать, пока каждый звук не станет для тебя добрым знакомым. Тогда и расстаться с этой музыкой не захочешь. Так и будет тянуть послушать еще разочек. Это уж точно!

Ну конечно, бывает музыка, которая сразу доходит. И мудрить-то тут нечего. Я вот однажды услышал на школьном концерте коротенькую пьеску под названием «Бурре» композитора Моцарта. Она мне так понравилась что я стал тут же узнавать: а для чего написал ее Моцарт? И узнал, что это очень старинный французский танец. Мне представилось, что исполняет танец какой-то маленький грустный человечек. И вовсе не хочется ему танцевать. Но его заставили. Вот он волей-неволей и танцует.

Я даже на фаготе пытался сыграть этот танец.

Одним словом, если нравится — значит, доходит!

Но если не нравится, сразу говорить, что музыка плохая, тоже нельзя. Сначала надо разобраться, что к чему, а потом уже судить…

Словом, я теперь кое в чем разбираюсь, не то что раньше.

Вчера говорю Женьке:

— Знаешь, Жень, что такое нотный стан, диез или бе моль?

А он хлопает ушами. Разве это дирижер?

Сегодня я ему:

— Представляешь, оказывается, кроме скрипичного ключа, есть еще и басовый!

Женька таращит глаза и опять ровным счетом ничего не понимает. Конечно, где ему все это знать, если он, кроме ключей от квартиры, никаких других и не видел.

Я окончательно задрал нос и говорю:

— Знаешь ли ты, что такое амбушюр?

Женька разозлился и заявил, что плевать он хотел на мой амбу… как это? Он, мол, скоро такое узнает, чего мне и во сне не приснится!

И Женька сказал мне по секрету, что будто где-то по соседству есть еще одна музыкальная школа. И завтра он поедет поступать в ту школу… Какая, мол, разница, лишь бы стать дирижером!

— Возьми и меня с собой, ладно? — попросил я.

МЫ ОТПРАВЛЯЕМСЯ НА ПОИСКИ

Женька охотно согласился, и мы после уроков отправились на поиски той, другой музыкальной школы.

— Далеко она? — спросил я.

— Совсем недалеко.

Женька вытащил из кармана бумажку с адресом:

— Это мне в справочном дали. Тут все подробно написано.

Мы промчались две остановки на метро. Прокатились немного на автобусе. Проехались на троллейбусе и пересели на трамвай.

Когда мы добрались до цели, мне захотелось есть.

У Женьки в портфеле нашелся бутерброд с сыром, который мы разделили поровну и мигом уничтожили.

К директору школы нас пропустили сразу.

А директором здесь была директриса.

Она выслушала нас, узнала, где мы живем, и очень удивилась:

— Да что вы, ребята, ездить в такую даль! У вас же под боком прекрасная новая школа. И Геннадий Максимилианович чудесный человек. Вы у него были?

— Были, — сказал Женька. — То есть был Федя… Его приняли в школу, а меня… Еще не проверяли…

— Хочешь, я позвоню Геннадию Максимилиановичу и попрошу, чтобы он тебя прослушал?

— Нет! — вырвалось у Женьки.

— Почему?

— Там дикий конкурс, — соврал я и покраснел.

Директриса испытующе посмотрела на Женьку.

Женька повернул голову к окну и сделал вид, что заинтересован происходящим на улице. Но уши у него горели, словно после хорошей трепки.

Директриса вдруг улыбнулась. Может, она поняла, что дело тут нечисто? Во всяком случае, она и виду не подала, а спокойно сказала:

— Тебя как зовут… Женя? Поверь, Женя, ездить тебе сюда не имеет смысла. Сил не хватит, и никакой учебы не получится. А прослушать я тебя с удовольствием прослушаю…

Директриса увела Женьку в один из классов, а меня попросила подождать. Женька вернулся не скоро.

• Предыдущая
• 17/28
• Следующая