Юмор начала XX века [сборник] - Аверченко Аркадий Тимофеевич - Страница 2

• Предыдущая
• 2/47
• Следующая

III

ДОМА Квартира Подходцева состояла из двух комнат — одной огромной и одной микроскопической, — похожая на большую жирафу, увенчанную маленькой головкой. Обстановка была скудная, и Подходцев, обведя широким жестом комнату, поспешил объяснить гостю: — То, что маленькое на четырех ножках, — ходит у меня под именем стульев. Большое, уже выросшее и сделавшее себе карьеру, называется у меня: стол. Впрочем, так как я иногда на столе сижу, а на стуле, лежа в кровати, обедаю, то я совершенно сбил с толку этих животных, и они ходят у меня под всякую упряжь. — А почему у вас две кровати? — осведомился гость. — Эта комната так велика, что мне иногда, когда я бываю по делам в южной ее стороне, трудно достигнуть северной стороны, в особенности если хочется спать. Поэтому я поставил на каждой стороне по кровати. А в общем, черт его знает, зачем я поставил две кровати. Хозяин опустился на одну из кроватей и погрузился в задумчивость. — Действительно, зачем я поставил другую кровать? Недоумеваю. Вы есть хотите? — То есть как? — Да так: рыбу, мясо, хлеб. Вино вот тоже некоторые пьют. — Да я, собственно, уже пообедал, — промямлил гость. Но тут же возрожденная искренность и простота его характера взяли перевес над требованиями хорошего тона. Он рассмеялся и сам перебил себя: — С чего это мне вздумалось соврать? Ничего я не обедал и за котлету отдал бы столько собственного мяса, сколько она будет весить. — Странные мы народы: я зачем?то поставил лишнюю кровать, вы корчите из себя великосветского денди, щелкая в то же время зубами от голода. — Да, если откровенно сказать, то мне… действительно… неловко. — А мне, думаете, ловко? Чуть не размазал по мостовой хорошего человека. Положим, и извозчик идиот порядочный. — Послушайте, Подходцев… Скажите откровенно, что заставило вас не удрать от меня на своем извозчике, а остаться и расхлебывать всю эту историю до конца? — Хотите, я вас удивлю? — Ну? — Я просто порядочный человек. А теперь скажите и вы: почему вам пришло в голову обелить нас с извозчиком, вместе того чтобы предать обоих в руки сбиров? — Хотите, теперь я вас удивлю? — Вы тоже порядочный человек? — Нет! Я просто хитрый человек. Я просто поступаю по рецепту одного умного художника. Однажды к нему пришел судебный пристав описывать за долги его имущество. И что же! Вместо того чтобы отнестись к этому неприятному гостю с омерзением, повернуться к нему спиной, мой художник принял его по — братски, угостил завтраком, откупорил бутылочку вина и так сдружился с этим тигром в образе человека, что тот ему сделал всяческие послабления: что?то рассрочил, чего?то не тронул, о чем?то предупредил. По — моему, этот художник был не добрый, а хитрый человек. — Мне ваш художник нравится. Действительно, если бы вы ввергли нас с извозчиком в темницу — все бы на этом проиграли, а вы ничего не выиграли. Тогда как теперь… — Тогда как теперь я заключил такое, хи — хи, милое знакомство… — Ах, как можно говорить такие вещи молодым девушкам, — смутился Подходцев. И, чтобы скрыть свое смущение, засуетился: вынул из шкапчика коробку сардин, блюдо с холодными котлетами, сыр, хлеб и бутылку красного вина; быстро и ловко постлал скатерть и разложил приборы. Гость сверкающими глазами следил за всем, что появлялось на столе. В ответ на пригласительный жест хозяина пододвинул к столу стул и сказал: — Завтра же опять пойду на ту самую улицу… — Зачем? — Может быть, опять какое?нибудь животное наедет. Если всякая такая катастрофа несет за собой пир Валтасара… — О, — засмеялся Подходцев, — мы постараемся найти для вас другую профессию, менее головоломную… Громов поддел на вилку сардинку, понес ее ко рту и вдруг на полдороге застыл, выпучив глаза… — Что с вами?.. — Ах я, идиотина! — А, знаете, ей — Богу, не заметно! — Ах, бревно я! Ведь вы очень спешили, когда на меня наехали? — Очень. Я, видите ли, обещал извозчику по пятаку за каждую лошадь, которую мы обго… — В том?то и дело!! Ведь вы спешили? — Ну? — И не доехали! — Не доехал, — машинально повторил Подходцев. — А если спешили, значит, по очень важному делу, а я вас запутал, и благодаря мне вы не попали в это место… — А ведь в самом деле, я и забыл… — Что ж теперь будет?! Может быть, вы еще успеете? — Кой черт! Эта собака уже ушла из дому. — Никогда не прощу себе этого… Дело спешное? — Очень. Нужно было перехватить у Харченки пятьдесят рублей для квартиры и прочего. Ну, да черт с ним, выкручусь! — Как же вы выкрутитесь? — У меня светлая голова на этот счет. Да вот слышите? Кто?то бежит по лестнице… В этом этаже больше никого нет, значит, ко мне; спешит, значит, я ему нужен. А раз я ему нужен, он должен ссудить меня пятьюдесятью рублями. Я так прямо и скажу ему… Дверь с треском распахнулась, и странный гость влетел в комнату, до того странный, что оба — и Подходцев, и Громов — инстинктивно поднялись со своих мест и придвинулись ближе друг к другу… Это был молодой человек довольно грузного вида, с черными, коротко остриженными волосами и лицом в обыкновенное время смуглым, но теперь таким бледным, что черные блестящие глаза на фоне этого лица двумя маслинами в куске сливочного масла. Но не это поразило двух новых приятелей. Поразил их костюм незнакомца… На ногах его, лишенных брюк, красовалось голубенькое щегольское трико, жилет отсутствовал совсем, а пиджак чудесным образом переместился с плеч владельца на одну из его рук, которая ходила ходуном от ужаса. Отсутствие воротничка и галстука даже в слабой степени не могла заменить большая японская ваза, которую незнакомец держал в другой руке с явно выраженной целью самозащиты. Увидев двух молодых людей, окаменевших от удивления, новоприбывший, задыхаясь, опустился на кровать и прохрипел: — Затворите дверь! На ключ. Подходцев поспешил исполнить его желание, потом уселся верхом на стул, вперил свой спокойный взор в нового гостя и любезно сказал: — Не хотите ли чего?нибудь закусить? — Спасибо… Я уже тово… ел. Нельзя ли полстакана вина? — Пожалуйста… Эта ваза вас, кажется, стесняет? Поставьте ее сюда. Ну, как вам нравится моя квартира? — Ничего, — пробормотал незнакомец, колотясь зубами о край стакана. — Нич… чего себе… У… уд… добная. — Да, знаете. Теперь хорошую квартиру так трудно найти, — любезно заметил Подходцев, изнемогавший от приступа деликатности и упорно не замечавший более чем легкого костюма нового гостя. — Вам не дует из окна? — участливо спросил Громов. — Н… ничего. Я немножко посижу и пойду себе… домой. — Ну, куда вам спешить, — радушно воскликнул Подходцев. — Только что пришли и сейчас же уходить. Посидите! — Я к вам зашел совершенно случайно… — Помилуйте! Мы очень польщены… Позвольте, я вам помогу надеть пиджак на руки. И едва новоприбывший надел с помощью Подходцева пиджак, как половина самообладания (вероятно, верхняя, если расчленить самообладание по частям костюма) вернулась к нему. — А мы ведь не знакомы, — сказал он. Встал и расшаркался: Глава IV ЛЕГКОМЫСЛЕННЫЙ КЛИНКОВ — Позвольте представиться: Клинков. — Ага! А мы — Подходцев и Громов. Гость снова опустился на кровать и тоскливо прошептал: — Вас, вероятно, очень удивляет мой костюм. — Ничего подобного! — горячо воскликнул мягкосердечный Громов. — Это даже красиво. Голубой цвет вам удивительно к лицу. Клинков вдруг вскочил и с ужасом в глазах стал прислушиваться. — Он, кажется, идет?! — Кто, кто? — Муж. Вы понимаете, он меня застал… Хотел, кажется, стрелять, я насилу убежал… — Если что меня и удивляет, — заметил Подходцев с самым непроницаемым видом, — так это японская ваза. — О! Я схватил первое, что попало под руку. Я разбил бы ее об его голову, если бы он напал на меня. Я пробежал так три этажа, а он, кажется, гнался за мной… И если бы не подвернулась ваша квартира… — Кстати! — хлопнул себя по лбу Подходцев. — У вас есть пятьдесят рублей? — Нет… Двадцать есть. И еще мелочь. — Мало, — призадумался Подходцев. — Не обернусь. Мне пятьдесят нужно. — А вы продайте эту вазу, — подмигнул Клинков, очевидно совсем успокоившийся. — Ваза, кажется, не дешевая. — Удобно ли? Ваза принадлежит любимой женщине… — Пустяки! Ведь не буду же я возвращать им эту вазу: “Нате, мол, не ваша ли? По ошибке вместо шляпы захватил…” Да кроме того, я у них оставил своих вещей рублей на пятьдесят. — Может быть, сходить за ними? — Боже вас сохрани! Вы его наведете только на след. Это животное размахивает револьвером, будто это простая лайковая перчатка… — Однако послушайте… Вы покинули на произвол судьбы женщину, оставили ее во власти этого зверя… — Женщину?! — воскликнул Клинков тоном превосходства. — Вы, очевидно, не знаете женщин вообще, а ее в особенности. Женщина, предоставленная сама себе, от десяти мужей отвертится безо всякого ущерба. И закончил тоном записного профессионала: — Нет, вашему брату куда труднее. — А все?таки вазу лучше вернуть, — нерешительно промямлил Подходцев. — Боже вас сохрани! Произошла страшная, но красивая в своем трагизме драма. И вдруг вы ее будете опошлять возвратом какой?то вазы. Ну до вазы ли человеку, у которого сейчас сердце разбито, который разочаровался в женщинах. Продайте ее антиквару, и конец. А пока что — вот вам мои двадцать рублей. — Позвольте! Они вам самим понадобятся. Вы можете послать на квартиру за другим костюмом и сегодня выйти на улицу. Вы где живете? — Ах, не спрашивайте, — простонал Клинков. — Почему? — Я снимал комнату у сестры того человека, который хотел в меня стрелять… — Ну? — И я не могу теперь к ней показаться… — Вот глупости! Какое ей, в сущности, дело? Муж живет здесь, сестра его в другом месте… Вы просто ее жилец… — Да, “просто жилец”! Если она узнает от брата, что я ей изменил, она… Раздался такой взрыв смеха, что даже мрачный Клинков повеселел. — Вам смешно, а мне, ей — Богу, пока некуда деваться… В его тоне было столько добродушной беспомощности, что подходцевское сердце растаяло. — Э, чего там, право. Не вешайте носа. Есть у меня две кровати и диван. Ум хорошо, два лучше, три совсем великолепно, а так как вазой оплачивается целый будущий месяц, то… не будем омрачать наших горизонтов! Вот вам, Клинков, одеяло, подсаживайтесь к столу, вы, Громов, выньте из?за окна две новые бутылочки, а я, господа, поднимаю этот стакан за людей, которые не вешают носа! — За что ж его вешать, — сказал Клинков, закутываясь в одеяло. — Это было бы жестоко. Мой нос, во всяком случае, этого не заслуживает. Три стакана наполнились красной влагой, и эта влага была первым цементом, который так крепко спаял трех столь не похожих друг друга людей. Разные пути их вдруг причудливо скрестились, и эти три реки — одна тихая, меланхолическая (Громов), другая быстрая, прямая (Подходцев), а третья капризная, непостоянная (Клинков) слились воедино и потекли отныне по одному руслу… После третьего стакана было много хохота и возни (Подходцев в лицах представлял первое появление Клинкова), а после четвертого стакана Громов довольно искусно изобразил, как точильщик точит ножи, что навело Клинкова на мысль рассказать не совсем приличный анекдот. И только ложась спать, все трое с некоторым удивлением отметили, что они как будто созданы друг для друга. Вот так они и встретились — причудливо, неожиданно и не совсем обычно, с общепринятой точки зрения. Но такова и жизнь — причудливая, полная необычайностей и неожиданностей. Глава V ИЗДАТЕЛЬСКОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ Большая пустынная комната, только по окраинам обставленная кое — какой мебелью, дремлет в сумерках. На одной из кроватей еле виден силуэт крепко спящего человека. То, что он крепко спит, чувствуется по его ровному дыханию и неподвижной позе. И если бы к нему наклониться ближе, можно было бы увидеть, что во сне он улыбается. Так спать может только человек с чистой совестью. Это Подходцев. Его неразлучные товарищи по комнате в совместной жизни — Климов и Громов — должны быть недалеко, потому что эта троица почти никогда не расстается… Действительно, не успели еще сумерки сгуститься в темный весенний вечер, как на лестнице раздались два голоса — бархатный баритон Клинкова и звенящий тенор Громова: — А я тебе говорю, что эта девушка все время смотрела на меня! — Это ничего не доказывает! В паноптикумах публика больше всего рассматривает не красавицу Клеопатру со змеей, а душительницу детей Марианну Скублинскую! Не найдя на это ответа, грузный Клинков сердито запыхтел и первым вошел в общую комнату, захлопнув дверь перед самым носом Громова. — Пусти! — произвел Громов, налегая плечом на дверь. — Проси прощенья, — прогудел голос Клинкова извнутри. — Ну ладно. Прости, что я тебя назвал идиотом. — Постой, да ведь ты меня не назвал идиотом? — Я подумал, но это все равно. Пусти! Если не пустишь, встану завтра пораньше и зашью рукава в твоем пиджаке. — Ну, иди, черт… С тебя станется. Громов вошел, и тут же оба издали удивленное восклицание: — Чего это он тут набросал на полу? — Какие?то бумажки. Может быть, старые письма его возлюбленных… — Или счета от несчастного портного… — Или повестки от мирового… Клинков поднял одну скомканную бумажку, расправил ее и вскрикнул: — Господи Иисусе! Да ведь это деньги. Пятирублевая бумажка. — И вот! — И вот! Я слепну! Я задыхаюсь! — Да тут их десятки! — Сотни! — Зачем он их разбросал тут? — Я догадываюсь: он хочет нас поразить. — Знаешь, давай сделаем вид, что мы ничего не замечаем. — Идет. Эй, Подходцев! Не стыдно ль спать, когда цвет русской интеллигенции бодрствует?! Вставай! Подходцев проснулся, спустил ноги с кровати, поглядел на бумажки, на спокойные лица товарищей и до глубины души удивился их равнодушию. — Вы только сейчас вошли? — Уже минут пять. А что? — Вы ничего не замечаете? — Нет. А что? — На полу?то… — Что ж на полу… Бумажки какие?то набросаны. Зачем ты соришь, ей — Богу? Что за неряшливость? — Да вы поглядите, что это за бумажки!! — прогремел Подходцев. Клинков поднял одну бумажку и в ужасе бросил ее. — Ой! Деньги! И на них кровь. — Подходцев… Он умер сразу или агония у него была мучительная? — У кого? — Кого ты убил и ограбил. — Животное ты! Эти денежки чисты, как декабрьский снег!.. Оказывается, что три дня подряд я снился одной из моих теток… И снился “нехорошо”, как она пишет. Думая, что я болен или заточен в тюрьму, она и прислала мне ни с того, ни с сего четыреста рублей. — Что за достойная женщина! — Завтра же, — сказал Клинков, — я приснюсь своей тетке. — Да уж… Если бы это от тебя зависело, ты извел бы бедную старуху своими появлениями. — Что ж ты думаешь делать с этими деньгами? — Не я, а мы. Деньги общие. — Нет! — твердо сказал Клинков. — Для общих денег это слишком большая сумма!.. — Но ведь я получил их благодаря вам. — Каким образом? — Тетке снилось, что я нехорошо живу. Результат — деньги. Теперь: если я действительно нехорошо живу, то благодаря кому? Благодаря вам. Значит, мы заработали эти деньги все вместе. — Убийственная логика. — Верно, за нее убить мало. * * * Три друга собрали деньги, разгладили их, положили на середину стола и, усевшись вокруг, принялись их рассматривать чрезвычайно пристально. — Большие деньги, — покачал головой Громов. — Если начать на них пить — можно получить белую горячку, если есть — ожирение сердца и подагру, если тратить на красавиц — общее расстройство организма. — Следовательно, нужно сделать на них что?нибудь полезное. — Можно открыть кроличий завод. Выгодное дело! — Или купить имение с образцовым питомником. — Или нанять целиком доходный дом и отдавать его под квартиры. — А почему ты молчишь, Громов? — Мне пришла в голову мысль, — застенчиво произнес Громов. — И как же она себя чувствует в этом пустом помещении? — Мысль такая: давайте, господа, издавать сатирический журнал. — Я могу только издать удивленный крик, — признался Подходцев, действительно ошеломленный. — Но ведь это идея, — вдруг расцвел Клинков. — Вы знаете, а может быть, и не знаете, что я довольно недурно рисую карикатуры. Громов пишет прозу и стихи. — А что же я буду делать? — ревниво спросил Подходцев. — Ты? Издательская и хозяйственная часть. — Это будет чрезвычайно приятный журнал. — И полезный в хозяйстве, — добавил Подходцев, кусая ус. — Почему? — Как средство от мух. — Не понимаю. — Мухи будут дохнуть от ваших рисунков и стихов. — Берегись, Подходцев! Мы назовем свой журнал “Апельсин”, и тогда ты действительно ничего в нем не поймешь. — Постойте, постойте, — вскричал Громов, сжимая голову руками. — “Апельсин”… А, ей — Богу, это недурно. Звучно, запоминается и непретенциозно! — По — моему, тоже, — хлопнул тяжелой рукой по столу Клинков. — Это хорошо: “Газетчик, дайте мне “Апельсин”!” Громов вскочил, схватил с дивана подушку, приложил ее, как сумку, к своему боку и, приняв позу газетчика, ответил густым басом: — ”Апельсинов” уже нет — все распроданы. — Что ж ты, дубина, не берешь их больше? — Да я взял много, но сейчас же все расхватали. Поверите — с руками рвут. — А ты мне не можешь ли где?нибудь достать старый номер? — Трудновато. За рубль — пожалуй. — Три дам, только достань. — Слушаю — с, ваше сиятельство. Эта наглядная интермедия произвела на колебавшегося Подходцева глубокое впечатление. — Действительно, издавать журнал прелюбопытно. А книжные магазины тоже будут продавать? — Конечно! — вскричал Клинков. И обратился к Громову: — Скажите, приказчик книжного магазина, у вас имеется “Апельсин”? Громов зашел за стол, изображавший собою прилавок, и, изогнувшись, ответил: — ”Апельсин”? Сколько номеров прикажете? — Десять. Хочу послать своей племяннице, брату, еще кое — кому. — У нас осталось всего три штуки… — О, добрый приказчик! Дайте мне десять номеров. — Не могу, — сухо ответил Громов, — на вас не напасешься. — О, многомилостливый торговец! Сжальтесь надо мной… Жена запретила мне являться домой без десяти номеров “Апельсина”. — Или берите три, или проваливайте. Клинков упал на колени и, протягивая молитвенно руки, завопил: — Я утоплюсь, если вы не дадите мне десяти номеров. О, спасите меня!.. И, встав с колен, отряхнул пыль с брюк, обернулся к Подходцеву и сказал другим, более спокойным тоном: — Так будет в книжных магазинах. — Значит, публика, по — вашему, заинтересуется им? — Публика? — подхватил Клинков. — Я себе рисую такую картину… Он снова упал перед Громовым на колени и, протягивая к нему руки, простонал: — Марья Петровна! Я люблю вас, будьте моей. — Хорошо, — пропищал Громов, кокетливо обмахиваясь подушкой. — Мы будем так счастливы… Будем по вечерам читать “Апельсин”. — А что такое “Апельсин”? — снова пропищал Громов, скорчив бессмысленную физиономию. — А — а! — свирепо зарычал Клинков. — Вы, Марья Петровна, не знаете — что такое “Апельсин”?! В таком случае — черт с вами! Отказываюсь от вас! Навсегда! — Ах! — вскрикнула “Марья Петровна” и в обмороке упала Подходцеву на руки. Такая блестящая иллюстрация успеха и значения журнала рассеяла последние колебания Подходцева. — А денег у нас хватит? — спросил этот деловой малый. — Конечно! Полтораста — за бумагу, столько же — типографии, пятьдесят — на клише и остальное на мелкие расходы. Первый же номер даст рублей двести прибыли. — Evviva, “Apelsino”! — вскричал Клинков. — Господин издатель! Дайте сотруднику десять рублей аванса. Подходцев развалился на стуле и снисходительно поглядел на Клинкова. — Ох уж эти мне сотрудники. Все бы им только авансы да авансы. Ну, нате, возьмите. Только чтобы это было последний раз. И, пожалуйста, не запоздайте с материалом. Клинков сунул деньги в карман и шаркнул ногой: — Заведующий художественной частью журнала “Апельсин” приглашает редактора и издателя в ближайший ресторан откушать хлеба — соли, заложив этим, как говорится, фундамент. Поднимаясь в три часа ночи по лестнице, редакция журнала “Апельсин” делала не совсем уверенные шаги и хором пела следующую не совсем складную песню: Мать и брат, отец и сын, Все читают “Апельсин”. Нищий, дворник, кардинал — Все читают наш журнал. А Громов добавлял соло: Кто же не читает, Тот — Идиот, В “Апельсинах” ничего не понимает! Глава VI ДЕЛОВЫЕ ЛЮДИ Подходцев с утра до вечера носился по типографиям, продавцам бумаги и цинкографиям… А ночью ему тоже не было покоя. Будил его заработавшийся за столом Громов: — Слушай, Подходцев… Ты извини, что я тебя разбудил… Ничего? — Да уж черт с тобой… Все равно проснулся. Что надо? — Скажи, хорошая рифма — “водосточная” и “уполномоченная”. — Нет, — призадумавшись, отвечал Подходцев. — Поставь что угодно, но другое: восточная, неурочная, молочная, сочная, потолочная… — Спасибо, милый. Теперь спи. Будил и Клинков. — Подходцев, проснись. — Что тебе надо?! — Сними на минутку рубашку. — Что ты — сечь меня хочешь? — стонал уставший за день Подходцев. — Нет, мне нужно зарисовать двуглавый мускул. У меня тут в карикатуре борец участвует. — Попроси Громова. — Ну, нашел тоже руку… У него кочерга, а не рука… — О, чтоб вас черти… Ну, на, рисуй скорей. — Согни руку так… Спасибо, дружище. А может, ты бы встал и надел ботинки?.. У тебя такие красивые. Я рисую светскую сценку, и одна нога у меня какая?то вымученная. — О, чтоб вы… А с другой стороны доносился заискивающий голос Громова: — Подходушка, можно выразиться: “ее розовые губки усмехнулись”? — Можно! Выражайся. Если вы меня еще раз разбудите — я тоже выражусь!.. Работа кипела. * * * В одной из комнат типографии лежал правильными пачками свежий, только что вышедший номер “Апельсина”. Это был великий день для трех товарищей. Десятки раз они хватались за номер, перелистывали его, даже внюхивались в запах типографской краски: — А, ей — Богу, хорошо пахнет. По — моему, прекрасный номер. И рисунки хлесткие, и текст. Хе — хе… Первый газетчик, который явился за десятком номеров, вызвал самые бурные овации трех друзей. — Газетчик. Здравствуйте, дружище! У вас давно такое симпатичное лицо? — А глаза! Прекрасные серые глаза. — А голос! Если таким голосом сказать покупателю: “Вот, купите этот прекрасный журнал под названием “Апельсин”, — то всякий разорится, а купит! — Вы, газетчик, держите его на виду. Он оранжевый, и этот цвет даст такие чудесные рефлексы на вашем лице, что вы покажетесь вдвое красивее… Распропагандировав таким образом нескольких газетчиков, вся редакция высыпала на улицу и отправилась бродить по самым людным местам. У всех троих в руках красовались номера “Апельсина”… Подходцев шел впереди, делая вид, что читает журнал, и время от времени разражался громким демонстративным смехом. — Ну и чудаки же! Господи, до чего это смешно. А Климов и Громов, шагая сзади и стараясь запутаться в толпу гуляющих, беседовали громче, пожалуй, чем нужно: — Это новый номер “Апельсина”? — Да. — Скажите, это хороший журнал? — О, прекрасный! Его так расхватывают, что к вечеру, пожалуй, ни одного номера не будет… — Что вы говорите! Это безумие! Сейчас же побегу, куплю. — О — ой, — надрывался впереди Подходцев. — Ой, уморили! Ну и юмористы же! На него поглядывали с некоторым удивлением. — Читали? — интимно подмигнул он какому?то солидному господину в золотых очках. — Нет, не читал. — Напрасно. Такое тупое лицо от чтения хоть немного бы прояснилось. — Виноват… — Бог подаст! Я на улице не занимаюсь благотворительностью. — Как вы смеете?! Но Подходцев был уже далеко, догоняя ушедших вперед Громова и Клинкова и крича им во все горло: — Читали новый журнал? Замечательный! — Как же, как же! Говорят, на Казачьей улице одного газетчика убили и ограбили у него все номера “Апельсина”. В некоторых местах уже по рублю продают. В книжных магазинах уже нет! — Да, — тихо прошептал Подходцев… — Еще бы! В книжных магазинах нет, потому что эти свиньи не берут. Нам, говорят, журналы не интересны. — Не берут, — еще тише прошептал Клинков. — А мы их заставим! И скоро стройная организация пошла в обход по всем магазинам. Первым входил Клинков. — Есть у вас журнал “Апельсин”? — Нет, не держим. — А селедки у вас есть? — Что — о? — Да ясно: раз в книжном и журнальном магазине нет журналов — этот магазин, по логике, должен торговать селедками. Постепенно он разгорячался. — Как не стыдно, право! Весь город только и говорит что о журнале, а они, изволите видеть, не держат! А мыло, свечи, гвозди — есть у вас?! Тьфу! И уходил, хлопнув дверью и вызвав великий восторг и сенсацию среди скучающих покупателей… Через пять минут входил Громов: — Есть… “Апельсин”? — спрашивал он умирающим голосом. — С утра хожу, ищу. — Нет, извините… Пошатнувшись, он издавал глухой стон и падал на стойку в глубоком обмороке… Его отпаивали водой, утешали как могли, обещали, что завтра журнал у них будет, и Громов уходил, предварительно взяв клятву, что его не обманут — усталого доверчивого бедняка… Через пять минут после него являлся Подходцев. — Имею честь представиться: управляющий главной конторой журнала “Апельсин”… Хотя вы и отвергли наше телефонное предложение… — Собственно, мы… гм! Не знали журнала… Теперь, ознакомившись… Вы нам пока десяточка три — четыре пришлите… Около последнего из намеченных магазинов собрались все трое. Решили устроить самую внушительную демонстрацию, потому что магазин был большой и публики в нем всегда толкалось много. Все трое вошли плечо к плечу, все трое хором спросили: “Есть ли у вас “Апельсин”, и все трое, услышав отрицательный ответ, в беспамятстве повалились на прилавок. Впечатление было потрясающее. Глава

• Предыдущая
• 2/47
• Следующая