Будь моим мужем - Бут Пат - Страница 26

• Предыдущая
• 26/89
• Следующая

– А у вас какая мечта? – спросила она.

Последовало недолгое молчание. Потом сухой ответ:

– Жизнь убила мечту, которая у меня была.

Чарльз вновь появился в поле ее зрения.

– Это очень печально.

– Или очень жалостливо по отношению к себе, – сказал он, пристально, в упор глядя на нее.

– Эта мечта была связана с Розой?

Чарльз остановился как вкопанный.

– Вы разговаривали с Хосе?! – Обвинительной интонации в его голосе не было.

– По-моему, со мной разговаривал сам ваш дом. Я даже спрашиваю себя, не говорила ли со мной Роза. Ведь она здесь повсюду, верно? В запахе цветов, в солнечном свете, в бое часов.

– И вы это чувствуете? – Его взор затуманился, когда он задавал ей этот вопрос.

– Да.

– Хотите посмотреть, где она работала, где рисовала? – Чарльз спросил это резко и отрывисто. Слова вылетали, будто выброшенные тугой пружиной. Казалось, он сам сердится на себя, сделав ей это предложение.

– Да.

– Идемте со мной.

Он распахнул французское окно, и из пустыни в комнату ворвался воздух, прогретый солнцем, свежий и бодрящий.

– Сюда. – Чарльз быстро зашагал вперед. – Где именно в пустыне вы собираетесь жить?

Кэрол прибавила шаг, стараясь не отставать.

– Я как раз и приехала сюда, чтобы выяснить это. Остановилась в «Гасиенде-Инн» и собиралась подыскивать жилье. Видите ли, я только что… в общем, мой брак распался, и я…

– Начинаете новую жизнь, – просто сказал он, бросив на нее быстрый и цепкий взгляд.

– Да. Вот только боюсь, начало не слишком удачное.

– Это как сказать.

Он даже не взглянул на нее, говоря это.

Хозяйственная постройка располагалась в нескольких сотнях ярдов справа от дома, неподалеку от молодой рощицы. Роза писала свои картины здесь? «Да какая мне, собственно, разница?» – подумала Кэрол.

– Вас серьезно интересует живопись? – спросил Чарльз.

– Очень.

– Тогда ею необходимо заниматься постоянно.

– А вы пишете постоянно?

– Нет.

Последовала долгая пауза. Затем он добавил:

– Похоже, у меня лучше получается убеждать других, чем работать самому. Вы задаете трудные вопросы.

– Быть может, моя и ваша утраты в чем-то схожи?

Они продолжали идти молча, пока не подошли к двери. Прежде чем открыть ее, Чарльз обернулся к Кэрол. Странное выражение появилось на его лице.

– Это мастерская Розы. До этого я не показывал ее ни одной женщине.

Огромная комната Чарльза, поражающая белизной, холодная и совершенно непритязательная, являла собой резкий контраст с уютной, благоустроенной мастерской Розы, где Кэрол побывала до обеда.

Он вошел в комнату, ступая мягкими кожаными мокасинами по выкрашенному белой краской дощатому полу совершенно бесшумно. Строгая, аскетическая обстановка наводила на мысли о мужском монастыре. Кэрол чувствовала себя немного не в своей тарелке. Она следовала за ним, пытаясь хоть как-то упорядочить обрушившиеся на нее впечатления и разобраться в своих чувствах. Такой труд души, требующий сосредоточенности и напряжения всех внутренних сил, был куда тяжелее труда физического. Обстановка этой комнаты производила гнетущее впечатление. Более того, человек, попавший сюда, сразу же, без какой-либо явной, видимой причины начинал испытывать беспокойство. Физически осязая царящую здесь атмосферу гнетущей безысходности, Кэрол явственно ощущала обволакивающие прикосновения паутины, сотканной из сомнений и страхов.

– Моя комната, – сказал Чарльз, выбросив вперед руку, словно охватывая эту похожую на пещеру мастерскую, и вполоборота повернулся к Кэрол.

– Да, – понимающе кивнула она.

Только его. Никому другому такое помещение и не могло бы принадлежать. Едва очутившись в «своей комнате», тот Чарльз Форд, который был так мил и любезен с нею за обедом, сразу же перестал существовать. Его словно подменили. Она моментально почувствовала это.

– Вы здесь работаете? – задала она ненужный вопрос.

– Нет. – И вновь в его голосе прозвучала горечь, почти гнев. – Это как раз то место, где я не работаю. – Он говорил эти слова будто в наказание себе. На них смотрел мольберт, поставленный в центре мастерской. Казалось, что нетронутая чистота натянутого холста насмехается над Чарльзом.

– Это всего лишь холст, – мягко произнесла она.

Он повернулся к ней, и сердце Кэрол сжалось при виде страдания, исказившего его лицо. Чарльз попытался улыбнуться, но лучше бы он не делал этого.

– Доводилось ли вам видеть что-либо настолько жестокое в своей безжалостности? – горько усмехнулся он, имея в виду холст.

– Он – ваш внутренний враг?

– Он – отражение меня самого, – возразил Чарльз с решимостью человека, уже вынесшего себе приговор и готового в наказание испить свою горькую чашу до дна.

– И как долго это длится?

– Год и два месяца.

– Ничего не писали?

– Ничего. Ни единой линии. Ни одного мазка. Никакого замысла. Даже не брал кисти в руки.

Он обошел Кэрол, двигаясь резко и порывисто, как птица, мелькнувшая перед ветровым стеклом несущегося наперерез ей автомобиля.

– Почему? – Она осеклась.

Сейчас не время спрашивать почему. Наверняка он и сам задает себе этот вопрос – ежедневно, ежеминутно. Не останавливаясь, Чарльз посмотрел на нее разочарованным и вместе с тем извиняющим взглядом.

– Психологический блок, – произнесла она вслух, словно, сформулировав научное определение этого явления, она обезвредила врага. – Блокировка служит определенной цели. Защищает нас от неудачи, провала. – Она вспомнила книгу по психологии. Как там писал Виктор Франкл? Чтобы избавиться от ощущения страха перед возможной неудачей, нужно попросту испытать и пережить неудачу, которой ты боишься. Тогда барьер снимается сам по себе.

Но об этом он наверняка знает и сам.

– Я запретил себе писать, – сказал Чарльз, словно читая ее мысли. – Это лучше, чем мучиться, заставляя себя это делать через силу. А потом, – он звонко щелкнул пальцами, и в тишине звук получился неожиданно громким, – произносил магическое заклинание: «Абракадабра! Я могу писать!» – Он помолчал. – Не получается.

– Извините, – сказала Кэрол. – Такого со мной никогда не случалось. Мне, знаете ли, приходилось урывками выкраивать время, чтобы работать. А картины едва ли не прятать от своих домашних, как алкоголик бутылку под кроватью.

Он горько усмехнулся.

– Может быть, мне стоит попробовать вести семейную жизнь.

Она повернулась и посмотрела на него. Чарльз пристально разглядывал ее так, словно она была диковинным существом, с которым жизнь столкнула его впервые.

– Вряд ли творческий импульс может возникнуть у человека, живущего благополучной размеренной жизнью в окружении семьи.

Кэрол не поняла, чего было больше в этой фразе – иронии или осуждения. Наверное, хозяин ранчо считал, что для творчества обязательным условием является одиночество, аскетизм, жизнь вдали от цивилизации.

– Вы очень красивы, – внезапно сказал Чарльз. В его голосе прозвучало не столько восхищение, сколько осуждение. Этот человек все время ставил Кэрол в тупик своим неоднозначным поведением.

– О-о, – только и смогла ответить она. Да и что можно было сказать на это? Она понимала, что своими словами он хотел смутить ее, вывести из равновесия, и это ему удалось. На мгновение ее охватил страх, но страх неожиданно приятный. Этот человек сейчас олицетворял собой стихийную природную силу, как тогда в заснеженной пустыне, спасая ей жизнь. Здешняя суровая местность была его естественной средой обитания.

У стены стояла кушетка, прикрытая одеялом, сотканным в стиле индейцев навахо. Она воочию представила себе, как долгими часами Чарльз лежит, прикрыв глаза от света рукой, то ли не ощущая в себе внутренней необходимости вновь заниматься живописью, то ли не желая ее замечать.

– Не такая красивая, как Роза, – резко возразила она, внезапно захотев стать жестокой, как этот чистый холст, закрепленный на подрамнике.

• Предыдущая
• 26/89
• Следующая