Отвага Соколов - Лайл Холли - Страница 32
- Предыдущая
- 32/92
- Следующая
Элси повернулась и, не говоря ни слова, вылетела из комнаты. Кейт задумчиво смотрела вслед сестре, а потом снова заняла свое место возле окна. Размолвка с Элси обеспокоила ее. Сестра проявила ничуть не больше такта, чем Ян и Дугхалл. Ни один из них не понимал тяжести ее утраты, не мог увидеть всей глубины ее боли. Быть может, они просто не способны на это. Они умеют лишь требовать от нее исполнения ее обязанностей и укоряют в том, что она, отдавшись своему горю, пренебрегает долгом.
Кейт вдруг решительно встала и подошла к своему шкафу. Она извлекла из него одно из своих парадных платьев: сшитое из красного шелка с галвейским узором, целомудренно глухое на груди, со стоячим воротником и черными кружевами, изображавшими шипастые розы, с разрезными, в полоску, рукавами. К платью она достала и накидку из черного шелка, с такой плотной вышивкой, что алые розы на ней казались настоящими цветами. Она неторопливо облачилась в этот торжественный наряд и зашнуровала украшенные самоцветами сапожки, меланхолично рассматривая игру камней, сверкающих в утреннем свете. Потом она причесалась, заплела волосы в косу, спустив ее тяжелой петлей до основания шеи.
Обойдя комнату кругом, она отыскала ящичек, в котором хранились атрибуты ее дипломатических занятий. Кейт открыла его и, обнаружив, что все содержимое его – пудра, кисточки, клей и драгоценные камни – осталось нетронутым, мрачно улыбнулась. Она взяла шкатулку, села перед зеркалом и принялась напудриваться илиамом, составом из золотой и костяной пыли, и одним богам ведомо, чего еще, пока лицо ее не стало похожим на литую из драгоценного металла маску. Затем она нанесла черную краску на веки и ресницы и приложила к уголкам глаз на слой спиртового клея крохотные рубины. Вслед за этим она провела ровную красную линию от середины лба и до кончика носа. И руки ее при этом почти не тряслись: ей уже приходилось вырисовывать подобные линии, только не на своем собственном лице.
Наконец, она вынула из шкафа коробку с самым торжественным из ее головных уборов, изготовленным из плетеной платиновой ленты, с которой каскадом ниспадали подвески из драгоценных камней. Водрузив эту тяжесть на голову, Кейт почувствовала, как сотни лет галвейской истории тяжким бременем легли на ее плечи, а вместе с ними на нее давили и призраки ушедших веков. Тени эти сразу же начали подсказывать ей, как ей следует думать и что говорить… и что еще она должна сделать, чтобы почтить их.
Кейт поклонилась зеркалу и призракам, которых оно приютило в своей столетней памяти, а затем спустилась вниз, в солярий, чтобы поздороваться с дядей.
Когда Кейт объявилась перед ним, одетая, как на собственные похороны, Дугхаллу захотелось разбить свою голову о холодный камень, и он с огромным трудом пересилил себя. Он рассчитывал держаться с Кейт приветливо, вести себя так, словно отсутствие Ри было лишь временным несчастьем, но вариант этот, увы, более не соответствовал ситуации. Он не мог предложить ей сейчас чем-нибудь подкрепиться и, пока племянница будет есть, занять ее непринужденным разговором. Кейт нарядилась как покойница, и Дугхалл не видел вежливого способа отреагировать на это.
Оставалось лишь осудить этот свойственный юности мелодраматический жест, и Дугхалл приступил к делу.
– Ты выглядишь просто превосходно, – сказал он после недолгих колебаний, но Кейт строго взглянула на него.
– Я пришла выполнить свой долг, – объявила она.
– Вижу, нам повезло, и еще как повезло! – Прислонясь к стене, он скрестил руки на груди. – Ты просто пылаешь энтузиазмом и любовью к людям… только это способно поднять труп со смертного одра и отправить его помогать живым в их бедах.
– Я исполняю свой долг перед Семьей, потому что не могу поступить иначе. – Кейт замерла перед ним в величественной позе параглезы: подбородок задран вверх, спина выпрямлена по струнке, плечи гордо расправлены. Пожалуй, она могла бы показаться прекрасной в своем гордом величии, подумал Дугхалл, если бы не эта нелепая затея – одеться ходячим трупом.
– Значит, долг превыше всего… Хочу дать тебе полезный совет на будущее. Семейство, следующее этому принципу, лучше предоставить его собственной судьбе, да сгниет оно на корню. – Дугхалл смотрел на племянницу, застывшую в своем полном ярости великолепии, и внезапно, поддавшись порыву, рассмеялся.
С тем же успехом он мог бы плеснуть водой на взбешенную кошку.
– В любом случае я выполню свой долг, – огрызнулась Кейт.
– Правильно. И теперь ты намерена затолкать свою великолепную жертву прямо в наши несчастные глотки. Ты любила и утратила любимого. Ты, можно сказать, умерла, но собрала все свое мужество и продолжаешь жить, отдавая свою юную жизнь служению Семье и миру. И теперь добиваешься от нас сочувствия и восхищения столь несчастным и отважным созданием, каковое ты изображаешь.
Потрясение лишило Кейт дара речи. Рот ее открылся, она молча буравила его взглядом, и Дугхалл видел, как ногти ее впиваются в ладони. Видел он и как расплываются кончики их, как бы в нерешительности, не зная, остаться ли им ногтями или превратиться в когти. Вспомнив о том, что он имеет дело с Карнеей, Дугхалл решил перейти к менее жестоким мерам.
– Я не хочу сказать, что мир не нуждается в тебе, – сказал он. – Только не надо изображать из себя мученицу.
– В самом деле? Ты считаешь, что мне нужно жить и радоваться? Радоваться оттого, что я не могу примирить собственную Семью и любимого человека. Так?
– У тебя был мужчина, которого ты любила. Ты отослала его.
– Он ушел.
– И ты никоим образом в этом не виновата?
– Между нами встала Семья.
– Семья стояла между вами с самого начала, но прежде вы как будто неплохо ладили. И теперь вдруг он уходит, а ты облекаешься в траур и обвиняешь во всем Семью. Не вижу логики.
Он не стал упоминать о том, что и он приложил руку к этому разрыву. Дугхалл до сих пор не был уверен в том, что сыграл во всем этом роковую роль, и не знал, почему боги сочли необходимой подобную меру.
Кейт молчала. И после долгих раздумий как будто бы пришла к решению. Уже более спокойным, не столь гневным, как прежде, голосом она сказала:
– Он не смог изгнать из себя Сабира.
Дугхалл покачал головой:
– Ты потребовала от него отказаться от своего Семейства? Чтобы он перестал быть Сабиром?
– Да. Мне пришлось это сделать. Ради тебя и Элси, ради всех погибших Галвеев.
– Понимаю. А ты заодно не попросила его отрезать свои яйца и подать их тебе на блюдечке?
– Что?
– С тем же успехом ты могла бы просить и это. Нельзя требовать от мужчины, чтобы он стал тем, кем не является.
– Чем дольше я находилась здесь, тем больше осознавала, что не могу жить с ним, пока в сердце своем он остается Сабиром.
– Ты молода, Кеит-ча. – Дугхалл вздохнул. – У юности есть свои достоинства, но твой глупый идеализм к ним не относится. Неужели ты до сих пор считаешь, что в мире есть лишь четко очерченные грани и внятные рубежи, что добро в нем лишено даже примеси зла и зло не имеет ничего общего с добром? Неужели после всего, что ты видела и делала, ты еще можешь надеяться на то, что в угоду своим желаниям сумеешь сделать реальный мир похожим на твое представление о том, каким ему надлежит быть?
– Ты не прав, – возразила Кейт, но Дугхалл поднял ладонь, останавливая ее:
– Не спорь, это так. Ты добрая девочка, ты любила своих родных и была верна Семейству всем своим сердцем. А потом ты обнаружила, что часть головоломки, образующей твою жизнь, не укладывается в общую картину, но прекрасно удовлетворяет тебя саму. Девочка моя, Ри создан для тебя, а ты – для него. Вас обоих связывает нечто большее, чем простое желание… магия, соединяющая вас, исходит из самой Вуали. Вы были созданы друг для друга волей судьбы или богов.
– Ты хочешь сказать, что я должна отправиться следом за ним?
– Нет. Я не думаю, что, отправившись за Ри, ты сумеешь вернуть его. Ты не понимаешь еще, почему твой поступок оказался неправильным. И можешь никогда и не почувствовать этого, никогда не понять причину, но пока этого не произойдет, не надейся устранить трещину, разделившую вас. Поэтому я говорю тебе: не надо бежать за ним. Так ты сделаешь только хуже.
- Предыдущая
- 32/92
- Следующая
