Фантастика 1980 - Михановский Владимир Наумович - Страница 5

— Выходит, и Мамай не перемахнул.

— Выходит! — рассмеялся Антон. — Смотри, граната…

В осоке лежала ржавая немецкая граната величиной с гусиное яйцо. Антон осторожно поднял ее, зашвырнул в омут…

Из куста Антон вытащил удочки и в первом же омуте выудил огромного голавля.

В полдень купались — хохотали, брызгали водой друг в друга…

Все это было чудом: ловить рыбу и купаться там, где когда-то русские воины переезжали на лошадях быстрый поток — купали коней, поджимали ноги, чтобы не замочить сапоги.

Со свистом пронесся над излукой кулик, опустился на береговой откос.

— Хозяин прилетел, — улыбнулся Антон. — Его поле, куликово…

Я вдруг представил себе небо над полем битвы: вверху кружили коршуны и вороны, проносились перепуганные кулики…

«И притекоша серые волцы от усть Дону и Непра, ставши на реци на мечи, хотят наступати на русскую земли. То было не серые волцы, но приидоша поганые татарове…» «Говорит Пересвят чернец великому князю Дмитрию Ивановичу: „Луче бы потятыми быть, нежели полоняными быть от поганых. Добро бы брате, в то время стару помолодиться, а молодому чести добыта…“». «И нукнув князь Владимир Андреевич с правыя руки на поганого Мамая с своим князем Волыньским 70-ю тысящами…» «Татарская баше сила видети мрачна потемнела, а Русская сила видети в светлых доспехах, аки некая великая река лиющиеся или море колеблющееся, и солнцу светло сияющу на них и лучи испушающи, и аки светлиницы издалече зряхуся…».

Русское воинство подступило вплотную к Красному холму, замерло, готовое к сече. В татарском стане гасли костры, ревели верблюды, ржали кони. Прошло несколько минут, и по скату лавиной двинулась живая сила врага. Впервые в жизни я видел столько конных и пеших воинов. Страшной лавине не было конца, все-новые ряды воинов появлялись из-за гребня холма, сползая угрюмой тучей к ее подножию.

…Татарские стрелы не летят, казалось, а льются сумасшедшим ливнем. Яростно ударили из тяжелых луков русские лучники.

Первый страх прошел: вырвав из тулы болт, я торопливо зарядил арбалет, резко оттянул крюк, прицелился с колена.

Всадники были уже совсем рядом. Низкорослые монгольские кони, по которым, когда они еще были стригунками, нарочно били тупыми деревянными стрелами, легко увертывались от боевых. Всадники прижимались к гривам коней, кричали, в упор били из луков.

Один из воинов пролетел совсем рядом. На сто шагов арбалет бил без промаха, я на бегу убивал кабана, сбивал дикого гуся. Вот он, татарин, лицо перекошено от злобы. Болт вошел в бок, вышел в другой, и всадник мешком рухнул в траву.

Псковские арбалетчики оказались сноровистее генуэзских, которые в ужасе начали пятиться. Но отступать им было уже некуда. Я стрелял, почти не целясь, как стреляют в налетевшую стаю диких гусей.

— Смотри: князь! — толкнул меня мой товарищ.

Князь брел по траве, сапоги его были мокрыми от росы.

За князем вели его коня, рядом с князем, стараясь не отстать, не шел — бежал младший его брат, что-то говорил, но было видно, что Дмитрий его не слушает, думает о своем.

Князь был в легкой кольчуге, без шлема, густые волосы стянуты сыромятным ремешком.

В битве князю полагалось быть в златоверхом шлеме. Часто сошедшиеся на бой рати были одинаково одеты и вооружены, и шлем князя служил в сече маяком: где князь — там и свои.

Но время междоусобных стычек прошло, рядом был враг, который и вооружен, и одет был иначе, чем русские, ошибок быть не могло. Враг был смел, и блеск княжьего шлема не испугал бы его, а привлек бы внимание. Русские воины знали, как метко мечут стрелы поганые…

Князь оказался в строю пехотинцев — с двуручным мечом, в короткой кольчуге. Многие воины были без шлемов, князь хотел ободрить их и тронуть сердца тех, кого защищала крепкая броня: боясь за князя, они готовы были биться, не ведая страха.

Ветер колыхал осенний ковыль, колыхал русые волосы воинов. За холмами глухо гудело татарское воинство, но строй русских был молчалив.

Псковичи стояли на откосе. Это был давний обычай: ждать врага на высоте — на крепостной стене, на угоре. От реки до оврага встало молчаливое пешее воинство. Князь Дмитрий построил пехоту не в ровную линию, а похожей на изогнутый лук дугой. Легко сломать толстую, но ровную дубину, но попробуй сломай гибкий лук. Не было видно лишь стрелы, но русичи знали — стрела наготове: в дубраве, в густой тени затаился Засадный полк воеводы Боброка…

В третий раз я увидел Пересвета. Его конь стоял рядом с конем князя Дмитрия, монах и князь о чем-то говорили, Чуть в стороне были пешие монахи с огромными щитами и тяжелыми копьями, похожими на рогатины. Видно, Сергий Радонежский наказал своим воинам быть рядом с князем, заслонить его, спасти, когда он окажется в самой гуще боя.

Русское и татарское войско разделяла лишь узкая полоса ковыльного поля. На середину его вылетел огромный богатырь в русской кольчуге и русском шлеме. Не русскими были только одежда и щит, обшитый воловьей кожей. Полудикий степной конь, выбиваясь из сил, нес на себе грозного, разъяренного всадника.

— Ну и голова! — выдохнул мой товарищ.

Князь резко взмахнул рукой. Пересвет ожег плетью коня, прилег к его холке, полетел прямо на кипящего яростью врага.

Тот словно ждал этого — направил коня навстречу.

Стало вдруг тихо-тихо, только дыхание коней, яростный стук копыт…

Вдруг затрещало. Копье Пересвета легко расшибло татарский щит, вошло в грудь всадника и сломалось посередине.

Копейщики делали древко копья сухим, ломким: если копье не ломалось, у всадника могло вырвать руку. Татарин ударил мимо щита, копье его было не таким, как копье Пересвета, после удара не сломалось, выскользнуло из рук ударившего и осталось в груди Пересвета. Монах с копьем в груди и его враг с обломком копья оказались рядом друг с другом. Обливаясь кровью, татарин рвал из чехла нож, но Пересвет опередил его, с левой руки в бешенстве бросил щит, попал в огромное лицо вражеского воина. Щит раскололся на части, татарин выронил нож, наклонился, и степной конь, одурев от ужаса, метнулся в сторону Дона с мертвым всадником на спине.

У Пересвета хватило сил вырвать из груди копье, хлынула кровь, и огромный вороной конь понес в сторону погибшего всадника…

Дико, волчьими голосами закричали татары…

— Прощай, брате. — Товарищ сорвал с головы шлем, в глазах его светились слезы…

Вдруг все пришло в движение, заржали кони, вздрогнула от дикого крика степь, бешеный стук копыт слился в глухой грохот.

Видение исчезло. Я увидел, что сижу над открытыми записями. Лиловато отсвечивал «видящий» шар, в открытое окно дул теплый ночной ветер, Антон спал на соседней кровати, с фотографии задумчиво смотрел его дядя.

И в который раз я склонился над его торопливыми записями.

В бурю на Чудском озере я видел, как стеной надвигается страшный черный вал. Там, на озере, не было защиты, но каким-то чудом я остался живым.

Копейщики изо всех сил держали рогатины и копья, крепко упирая в землю их древки. Словно в страшном сне, увидел оскаленные морды коней, лица в малахаях, будто лес в бурю, затрещали копья. Сшибка была бешеной и короткой, и сразу качалась сеча — злая, долгая. Первых убили или спешили копейщики, но за первыми были вторые и третьи — на боевых конях, с кривыми тяжелыми саблями — давили конями, бешено рубили…

Тяжелая моя рогатина раскололась, как сухая ветка, прямо перед собой увидел коня без всадника. Если бы у меня был меч, а не топор, конь просто подмял бы меня. Коротким ударом лесоруба хлестнул в лоб коня, сшиб и увидел морду второго. Всадник, визжа от ярости, ехал прямо на меня. Отец и братья всегда учили меня беречься сабли: полоса сабли крива, крив и непонятен ее удар. Нужно было открыться, чтобы враг, поверив в удачу, раскрылся сам, не ожидая подвоха.

Рука с боевым топором длиннее руки с саблей, и татарин рухнул с перерубленным правым плечом. Он еще рвал из-за пояса левой рукой кинжал, когда его смяли конем…