Миллионы, миллионы японцев... - Шаброль Жан-Пьер - Страница 34
- Предыдущая
- 34/63
- Следующая
Сколько длились эти переговоры? Ни одна ни другая словно не решались покинуть комнату. Мне хотелось спать, никогда еще я не испытывая такого сильного желания остаться одному.
Старуха принялась мне что-то объяснять по-японски, совершенно не заботясь о том, понимаю ли я ее. Показывая на мадемуазель Теруку, она шесть или семь раз начинала с одного и того же (я узнавал по звучанию слов), а заканчивала тем, что знаками просила хранить молчание — прикладывала палец ко рту, делала вид, что зашивает стежками губы или запирает их молнией.
Я же судорожно листал разговорник, но так и не находил ни одного выражения, близкого к тому, что мне хотелось бы сказать обеим: убирайтесь вон!
Наконец старуха встала и с подносом в руках направилась к выходу. Оставив его в коридоре, она вернулась, стала на пороге и продолжала переговоры с мадемуазель Терукой, которая так и не сдвинулась с места.
Полагаю, лицо мое не выражало любезности и удовольствия, подобавших при данной ситуации. Чтобы покончить с ней, я прямо в кимоно скользнул на приготовленное мне ложе, не обращая никакого внимания на женщин, продолжавших беседовать.
Вдруг старуха выхватила у меня из рук разговорник и принялась с трудом просматривать его, страница за страницей. Я видел, как она миновала разделы «Приветствия», «Посещение города», задержалась на главе «Гостиница», долго читала и перечитывала все, что там написано про «багаж и чемоданы»... Наконец она испустила победный клич и, указывая на мадемуазель Теруку, заявила: «Ториацукаи ни тюиситэ кудасай».
Я прочел перевод: «Обращайтесь осторожно».
Я вытолкал обеих за дверь. Право, я не более добродетелен, чем другие, скорее менее, но, говоря по чести, обе женщины отвратили бы от себя кого угодно.
Очень скоро, когда я уже засыпал, женщина, что постарше, вернулась. Наверное, ее мучили угрызения совести, а может, она себя упрекала за то, что я не понял, зачем она пришла. Я попросту выставил ее в коридор.
4. Роковые сигареты
В тот же день, в 2 часа ночи, следовательно, скорее в пятницу, 16 апреля, в 2 часа утра
В комнатушке мадемуазель Ринго, как в мою первую токийскую ночь... Но в какой ситуации!
Я вынул блокнот и для вида делаю эти записи. Я сижу, поджав ноги, на том же месте, что и в мой первый вечер в Токио. Сколько иллюзий утрачено с тех пор!
Мадемуазель Рощица присела слева от меня.
Но справа, где тогда сидела красивая мадам Мото, сидит брат Ринго, молодой человек. Я вижу его впервые. Она среди ночи стащила его с постели, чтобы он ее охранял.
Это сказано не было, но само собой вытекает из ситуации, в которой я оказался. Мадемуазель Ринго и ее брат лихорадочно листают все французские и английские разговорники, какие сумели раздобыть в столь поздний час. Они говорят без умолку, бросая на меня обеспокоенные или раздраженные взгляды. Молодой человек старается дать мне понять, что твердо решил ночевать тут, между сестрой и мной.
А между тем я не сделал ничего такого, чтобы попасть в подобный переплет. Мадемуазель Рощица и ее бедный брат, которого стащили с постели, — тоже.
Мне жаль их, им жаль меня. В конце концов мы смутно ощущаем, что можем поладить, и тем не менее молодой защитник, преисполненный подозрительности, не уходит, Пока они с помощью разговорника строят вместе корявую фразу, которая, дай-то бог, рассеет недоразумения, я постараюсь рассказать все по порядку. Судя по их колебаниям, оговоркам и отступлениям, времени у меня предостаточно...
* * *
Сегодня утром, то бишь вчера утром, мы с мадам Мото покинули деревню источников.
Она продолжала дуться.
Должно быть, она узнала, что задуманная ею ночь любви не состоялась. Я чуть было не спросил, не стояла ли она за сёдзи, чтобы наблюдать за осуществлением своего плана.
Задетая тем, что потерпела поражение, она впервые была вынуждена обратиться за помощью. Она пригласила дядю, который приехал в такси. Добрый мистер Кояма не знает ни слова по-французски и по-английски, это ставит мадам Мото в тяжелое положение: выставлять напоказ незнание французского — для нее острый нож.
— Да, да! — вдруг сказала она в отчаянии. — Я пробыла в Париже десять лет!
Старый мистер Кояма посмотрел на меня, мы без слов поняли друг друга. Дядя любил свою племянницу, восхищался ею больше и дольше, чем я, и ему соответственно было тяжелее, или же я ничего не понял...
(По крышам машин, расставленных на пустыре возле дома мадемуазель Ринго, барабанит дождь, моя Рощица принесла мне чаи, который вскипятила в кухоньке, и возвратилась к брату сочинять английский текст.)
Наконец мы с мадам Мото сели в обратный поезд-черепаху. Пока мы бесконечно плелись по тридцати километров в час, она спала, явно обессиленная, и просыпалась лишь с приходом разносчиц, чтобы купить мне пива и арахиса.
На вокзале в Токио нам пришлось стать в очередь на такси. Я с притворной веселостью топтался на месте, стараясь показать, что не виню мадам Мото в этой новой неудаче. В тот вечер она была не последней: во-первых, в гостинице «Сиба-парк» по-прежнему не было писем для меня; во-вторых, там не оказалось свободного номера. Но кто виноват? Я сам настоял, чтобы мадам Мото сдала мой номер на время нашего отсутствия.
Она смущенно извинялась за то, что в эту ночь у меня будет жилье, недостойное меня, но я старался ее успокоить: квартира Ринго — мое первое пристанище в Токио, и я сохранил приятное, быть может лучшее, за все время пребывания в Японии воспоминание о первой ночевке там, запросто, втроем.
В такси, увозившем нас от переполненной гостиницы в Синдзюку, я неосмотрительно заметил:
— Скажите пожалуйста, сигареты кончились... Не беда, куплю на месте...
А время близилось к полуночи...
Мы вышли из такси на подступах к узким улочкам, где жила мадемуазель Ринго. Шел дождь. Оба мы устали от езды в поезде и ссоры — как известно, плохое настроение усугубляет усталость. Чемоданы оттягивали руки. И тут я увидел, что мадам Мото собирается переходить проспект, вместо того чтобы направиться по лабиринту, который мне уже немного знаком. Я подумал было, что она, по своему обыкновению, спутала дорогу, и сказал ей об этом... Она сухо велела мне обождать и храбро зашагала по проспекту. Я понял, что она ищет сигареты. Между тем здесь не было ни одного открытого магазина ближе чем на расстоянии двух километров. Я был чертовски зол.
Она была зла вдвойне: на меня — за то, что я подумал, будто она не знает дороги; на себя — за то, что не могла достать сигареты. Я видел, как она зигзагами переходила с одной стороны улицы на другую, с риском для жизни лавировала между машинами, устремлялась вперед под проливным дождем...
И все это из-за сигарет! Как это ни странно, именно из-за них я попал в столь нелепое положение!
Я прервал записи и несколько минут наблюдал, как мадемуазель Ринго и ее брат пыхтели над разговорниками. Когда наши взгляды встретились, я выдавил из себя улыбку, стараясь как можно больше показать зубы в доказательство того, что во мне нет ничего от сатира. Мадемуазель Ринго, вскрикнув, бросилась на кухоньку, принесла чистую чашку, кофейник с растворимым кофе взамен зеленого чая, который я не особенно жалую... Пока я пил кофе, юноша протянул мне записку: «Где вы хотите спать?» Не колеблясь, я ответил: «Мне все равно, я не хочу спать!» Брат с сестрой набросились на разговорник, чтобы перевести мой ответ.
Итак, мадам Мото вернулась без сигарет, едва волоча ноги и чемоданы, Я хотел ее распечь за то, что она напрасно потратила столько сил, когда я мог обойтись и без курева, но спасовал перед трудностями подобного объяснения в столь поздний час, под проливным дождем... Я ограничился тем, что сокрушенно покачал головой, — еще одна оплошность — и побрел к дому мадемуазель Ринго. Лишь теперь я понимаю, что мадам Мото ложно толковала все мои жесты и выражение лица и что это привело к трагической развязке. Я, например, пошел первым... значит, я пришел в отчаяние от отсутствия курева и решил отныне при ходьбе по Токио доверять только самому себе! Она даже бросила мне вслед, что в конце концов в Париже гидом была не она, а мой друг Монпарно и что он гораздо любезнее и предупредительнее меня. Она ворчала у меня за спиной, что я не такой добрый человек, как мой друг, о пет! далеко не такой хороший. Забыв совершенно, что я имею дело с японкой, я, пожав плечами, ринулся вперед.
- Предыдущая
- 34/63
- Следующая
