Скажи смерти «нет!» - Кьюсак Димфна - Страница 8

• Предыдущая
• 8/84
• Следующая

Барт повернулся, чтобы лучше видеть ее, и при этом коснулся рукою ее плеча. От этого прикосновения румянец проступил под ее нежной кожей.

«Она словно ртуть в термометре, — подумал он, — тут же откликается на все, что бы я ни сказал или ни сделал». Он был горд точностью найденного им сравнения.

Лесистые склоны Таронги спускались к самой воде, а там вдали, за выступами мысов Брэдлиз, Барт видел, как огромные валы, проходя между оконечностями мысов Хэдз, замыкающих залив, будоражат его ленивую шелковистую, словно ткань, воду. Он видел, как у северного мыса Норс Хэд волны, разбиваясь, разлетаются, словно от взрыва, тысячью радужных брызг, он слышал глухое эхо из залива — это волны бились там о мыс Мидл Хэд.

«Интересно, о чем она думает?» — подумал Барт, заинтригованный молчанием девушки. Она, кажется, еще ни слова не произнесла с тех пор, как отчалили. Правда, если на то пошло, то и он тоже. Помнится, он читал где-то, что влюбленные могут так хорошо узнать друг друга, что достигнут гармонии, при которой будут понимать друг друга без слов, просто так вот сидя рядом. Ему показалась забавной мысль, что они с Джэн могут начать с обычного ухаживания и прийти к подобной гармонии взаимопонимания, не проходя стадии любви. Ну, это был бы настоящий нокаут для всех психологов сексуальных школ: вдруг очутиться в мирных водах любви, не проходя через бури, с которыми, как они всегда утверждают, неизбежно связано то, что называют любовью. Так или иначе, они знают все эти штучки-дрючки насчет секса — эти парни, что пишут об этом. Ему ни разу не довелось встретить ни одного из них: ни медиков, что могут рассказать тебе о работе твоих желез и гормонов (со всеми диаграммами), ни психологов, что болтают там что-то о работе твоего мозга, ни священников, что молятся о твоей душе.

Трое детишек выскочили на палубу и побежали по ней, скатываясь то в одну, то в другую сторону, каждый раз когда «Кёрл-Кёрл» подбрасывало на волнах. Самый маленький вдруг споткнулся и, потеряв равновесие, стал падать на Джэн. Джэн обхватила его и удержала, а он, подняв к ней лицо, широко улыбнулся, обнажив дырку между передними зубами.

— Извини, тетя.

Джэн ободряюще улыбнулась ему в ответ.

«Когда она улыбается, у нее будто свет внутри вспыхивает», — подумал Барт.

Ребенок, поднявшись, бросился вслед за другими детьми, подпрыгивая, качаясь из стороны в сторону и смеясь от безотчетной отчаянной радости.

— Забавный малец, — Барт посмотрел ему вслед.

— А я люблю, когда у них выпадают передние зубы. Так здорово, когда вот такой малыш улыбается тебе беззубым ртом и вся мордашка у него в веснушках. А ты любишь, Барт?

В его голосе прозвучала горечь:

— Нет, не люблю. И, по-моему, только сумасшедшие могут в такое время, как наше, детей заводить.

Джэн подняла на него взгляд, и лицо ее помрачнело:

— Что же, людям и не жить теперь, раз в мире творится такое? Ведь если очень хочешь чего-нибудь, приходится рисковать.

Барт швырнул за борт пачку из-под сигарет. Рот у него стал жестким, а глаза потемнели.

— Смотря как на это взглянуть. Мне кажется, если все придут к тому же, что я, и перестанут заводить детей, то не будет пушечного мяса для третьей мировой войны.

Барт яростно бросал слова. Джэн смотрела на него, задумчиво срывая целлофановую обертку с непочатой пачки сигарет. Меж бровями ее легла морщинка. Если б только она могла узнать, что кроется за этой задумчивостью, что находит на него порой. «Будто у него какие-то счеты с жизнью», — думала она, глядя на глубокие морщины, прорезавшие его щеки от переносицы до самого рта и делавшие его лицо таким неподвижным и суровым, что трудно было представить себе его улыбающимся. Солнечные блики играли на его растрепавшихся волосах, на обветренном лице. «Он выглядит старше своих двадцати пяти, — думала Джэн, глядя на морщинки, веером расходившиеся от глаз к вискам, — трудно даже поверить, что всего два с половиной года прошло, как они познакомились. Он тогда был настоящий мальчишка. Теперь это мужчина, и даже не очень молодой. Если сказать кому-нибудь, что ему тридцать пять, то могут поверить. Хотела б я знать, что ему пришлось перенести там в джунглях, но он упорно оберегает меня от этого и отшучивается. Только когда выпьет слишком много, проступает наружу эта его боль».

На пароме предупреждающе прозвонил колокол. Потом с нижней палубы послышались крики, паром вздрогнул и стал замедлять скорость. На пути его лежала яхта. Они смотрели, как яхта медленно покачивалась на волнах с бессильно обвисшими из-за внезапно наступившего штиля парусами. Но вот первый порыв норд-оста взъерошил море и надул паруса, судно дерзко и грациозно тронулось, уступив место парому, который набрал скорость и поплыл дальше. Джэн стояла у борта, глядя вперед, через воды залива туда, где деревья, темнея, спускались к побережью Форти Баскитс Бич и золотая полоса пляжа извивалась на темно-зеленом фоне олив. Вдруг она почувствовала сзади прикосновение Барта. Она продолжала смотреть на дальний берег, и грустное настроение Барта, объяснения которому она не находила, угнетало ее. Потом его рука обхватила ее за плечи, и тяжесть спала с ее души, когда она услышала над ухом его шепот:

— Подумать только: целых десять дней будем вместе! Здорово, а?

Дни в лачуге на взморье бежали счастливой чередой. На рассвете море сверкало, как перламутр. Сороки наполняли утро веселым золотым верещанием. Дикие утки, вспорхнув, уносились прочь, взметая над водой радугу сверкающих капель, и, когда от них оставались лишь едва заметные точки на горизонте, их крик еще долго отдавался жалобным эхом над гладью озера.

Потом долгие знойные дни, дни, когда цикады без умолку верещали на деревьях.

А потом ночная тьма и ошеломляющее, словно удар, прикосновение холодной воды, когда, спустившись с берега, они бродили по отмелям с фонарем и сетками для креветок.

Ночная тьма, когда трясогузки трещат в низкорослых кустах за домом: «Крошка-милашка», «Крошка-милашка».

Долгие часы забытья, когда в нем волной поднималось желание и он чувствовал, как в ней поднимается ответная волна, и они приникали друг к другу, упиваясь своей близостью с изумлением и восторгом. И тогда исчезали мысли о прошлом и будущем. И оставалось лишь настоящее — и оно было богаче и сладостнее, чем все, что испытывал Барт и о чем могла мечтать Джэн.

«К чему желать будущего, когда настоящее приносит столько радости?» — спрашивал себя Барт, сидя на веслах. Они плыли меж берегов речушки, впадавшей в верхнее озеро. Джэн с рулевым веслом в руке растянулась на заднем сиденье, свесив ноги за борт лодки. Надо ее вот такой сфотографировать — загорелую, в этом коротеньком желтом купальнике; волосы ее развевались на ветру, и она казалась Барту воплощением самого лета.

Он поднял глаза и поймал ее взгляд.

— О чем ты думал? Пенни за отгадку!..

— У, стоит куда большего! Ну, да ладно, чтоб показать тебе, что я малый щедрый, я тебе все задаром расскажу. Просто я думал, какая ты хитрая бестия.

— Еще бы!

— Когда я тебя в первый раз встретил, я подумал, что тебя ветром сдуть может. А когда мы стали в первый раз гоняться на волнах прибоя, ты взбиралась на многие, которые и я пропускал[4].

— Ах, вот что! Ну, это не моя заслуга. Мы жили на побережье, когда я еще ребенком была. А что еще было делать в маленьком городке на побережье? Помню, если я в тихую погоду не всегда гонки выигрывала, то уж в сильный прибой всегда брала верх. А одно из первых воспоминаний детства — это как я плыла в волнах прибоя на отцовской спине.

— Он, наверное, был парень стоящий.

— Он? Да. — Джэн помолчала. — Наш дом стоял на холме над берегом, и, бывало, песок с пляжа заносило к нам на веранду. Я хорошо помню, как мы сбегали по утрам с песчаных холмов к океану. Когда я была маленькая, мне казалось, что это самые большие горы на свете, и трава на них росла такая жесткая, метелочкой. И вот я сбегала по ним и плюх — прямо в прибой. Тетя ругала меня, что я столько времени на море провожу, а отец говорил, что я еще успею повзрослеть.

• Предыдущая
• 8/84
• Следующая