Бабки в Иномирье (СИ) - Богатырева Татьяна - Страница 52

• Предыдущая
• 52/55
• Следующая

Задумалась я. Всем план хорош, а мне не гож.

– Мудрые речи ведешь, Кирий, – говорю наконец. – Да не про меня они. Не стану я перед Ильяном стелиться. Не было у нас в роду таких, чтоб перед мужиком голову склоняли, хоть бы на этой голове и княжеский венец был, и царский. Это первое. А второе… Не хочу я твою судьбу губить, Кирий, – вздыхаю я и мальчишку по голове глажу. А тот и рад ласке, пусть и такой, сестринской. – Ты паренек умный, вырастешь – хорошим урчи станешь. Такого урчи землю лишить – она и обидеться может. Скажи мне честно, пустит ли тебя отец на порог, когда ты, меня до границы проводив, домой воротишься.

Повесил Кирий голову. Даже кудри развились от огорчения, кажется. Видать, не заглядывал мальчишечка так далеко, о своей судьбе не подумал.

– Не казнит же он меня, сына своего единственного, – шепчет рассеянно. – Обругает, плетью вытянет – это перво-наперво. Ну, так отлежусь, коли надо будет. Да и не хочу я возвращаться! – вскидывает Кирий подбородок упрямо. – Вместе убежим, вместе по дорогам скитаться будем. А я, как вырасту, в жены тебя возьму законные!

Тут уж мне не смешно стало. В жены меня захотел, недоросль… Накось выкуси! Да ведь ясно, что добра мне мальчишка желает – по-своему. Эх, кругом беда.

Ну, да Кирию такого не скажешь. Надо хитростью брать… Не зря же я – Айкина внучка, Марки-ростовщицы родная племянница! Как-нибудь уломаю.

– Ты не сердцем – головой думай, – укоряю я мальчика, а сама ему прямо в глаза гляжу. – Ежели я одна убегу, отец твой разозлится, да через месяц позабудет уже. А если сына его единственного с собой прихвачу… Ни в одной урции покоя нам не будет. А если поймают нас, то меня сразу повесят, и слушать не захотят. Так что если помочь хочешь… – говорю тише, а голос точь-в-точь таким стал, каким я погадать предлагаю – не было случая, чтоб отказался человек. – Тогда жди меня к закату во-он там, – а сама в окошко показываю на берег речки, на заросли ивовые. – Только гляди, чтоб никто тебя не приметил. Да захвати с собой еще и еды мне в дорогу… Управишься?

– Управлюсь, – кивает серьезно. Ишь, волчонок. Ласковый пока, чужие слова слушать умеет. Верно, и отец такой же в юности был, да жизнь кусаться научила.

– Смотри, чтоб без глупостей, – в шутку грожу ему пальцем. – Ты мне жизнью обязан – изволь хоть раз послушаться.

«Сам потом спасибо скажешь», – это я подумала, да вслух не сказала.

Не стал Кирий спорить, видать, задумался.

Как вошел тихо – так и вышел, дверь за собой притворил, только щеколда снаружи щелкнула.

И вправду – узница я.

***

И часа не прошло – входит ко мне сам Ильян. На голове венец, одежда праздничная – синяя с белым и черным. Стоит, довольный собою, мыском сапога по полу отстукивает.

– Скучаешь? – усмехается. – Зачем к тебе сын мой заходил? Да не молчи, отвечай – знаю я уже, что не странница ты божья и не старуха. С таким-то лицом…

Вижу я – бесполезно отпираться. Только хуже себе упрямством сделаю. Надо согласиться, чтоб внимание урчиевское усыпить.

– Верно, – говорю я, шаль на плечи откидывая. – Не странница я божья, а лекарка бродячая. Издалека пришла. А что старухой притворяюсь – так молодой девке по дорогам ходить боязно. Когда старуху и не тронут, молодуху через седло перекинут – и прощай, жизнь вольная да счастливая. Хорошо, коли честный человек попадется, а если разбойничек?

Говорю – и чарую. У нас-то все знают – гадалке в глаза не глядят, а урчи о таком поверье и не слыхивал. Потому каждому моему слову сейчас верит. Жаль только, не прикажешь ему вывести меня в чисто поле – против желаний своих истинных, горячих, не пойдет человек.

– Кто я, по-твоему? – смеется Ильян, а глаза у него уже масленые, блестят нехорошо. – Разбойник али честный человек? – и ближе, ближе подходит. – Ты не спеши пугаться, красавица. Тебе со мною сладко будет, никто еще не жаловался – небесные боги свидетели.

Я отступила к окну шаг, другой… В подоконник уж спиной уперлась, а урчи все на меня прет, как медведь на грибника захожего. Вот уж руку к щеке моей протянул, пальцами коснулся…

– Но-но, – сурово брови сдвигаю, как Марка, когда с должниками говорит. – Попридержи-ка коней. Я девушка честная… но разумная.

Не успел Ильян нахмурится, от «честной»-то, как сразу улыбнулся. Понял намек, значит.

Умный. Это хорошо. Дураками, конечно, легче играться, за нос их водить, да не угадаешь, когда они взбрыкнуть захотят. А с умными – тяжелее, спору нет. Зато и соломки подстелить можно, коли знаешь, куда упадешь.

– Значит, девица, с тобою договориться можно? – щурится довольно, как кот сытый. – Я тебя обижать не стану… Хочешь – жемчугами одарю, хочешь – служанку к тебе приставлю… Как благородная жить будешь.

Покупает меня, значит… Ну, бог в помощь. Договорись, попробуй. И не таким котам усы-то выщипывали!

– Жемчугов мне не надо, – словно бы раздумываю. А урчи и рад поверить. – А вот от уважения не откажусь, пожалуй. И не от слуг – от тебя, Ильян, урчи Охотничий. Не лги мне, не играйся со мною. Хочешь получить чего – честно скажи. Может, и не знатная я, да у меня своя честь.

Охолонул урчи. Призадумался. Потом говорит тихо:

– Скажу тебе честно, красавица. Спервоначала велел я опоить тебя отваром сонным да хитростью в опочивальню свою заманить. Но коли дело такое… – говорит – и наклоняется ко мне, близко-близко, так, что дыханьем моим дышит. – Прошу, оставайся со мною, красавица. Ни в чем ты не будешь знать отказа. А ежели кто посмеет хулить тебя – повесить велю мерзавца. А если крепко с тобой сойдемся… – еще ниже склоняется, в самые губы шепчет: – То и вовсе возьму тебя в жены, Кирию – в матери. Ну, согласная ты?

А я едва дышу – уж и про чары забыла, и про Айкину науку. Вижу только очи Ильяна грозовые, темные, страстные.

– Подумаю я, – еле сумела отозваться.

Урчи усмехается.

– А коли так – подари мне сейчас поцелуй, красавица. Услуга за услугу, вера за веру – я тебе правду, а ты мне – то, что мне желанно.

Смешно мне стало – и страшно, будто над бездною я стою.

– Коли хочешь, – говорю, – так бери.

И глаза прикрываю.

…Ох, всегда мне говорила бабулечка, светлая ей память, что от вин хмельных горе одно. Вино сладостью губы обласкает, жаром в голову ударит, весельем сердце наполнит… Но как повыветрится хмель – горько во рту станет да на душе гадко.

Так и с Ильяновым поцелуем. Не заметила я, как дверь за урчи закрылась, будто оглушили меня. А уж как в себя пришла – расплакалась горько.

***

Ну, да отчаянье Айкиной внучке не к лицу. Не время грустить – время выбираться.

Перво-наперво срезала я у себя прядь волос длинную и свила из нее жгут, перевив шнурком синим и конской травой.

Что-то мне поведение этой девицы подозрительно, уж не сговорилась ли она с вампировой матерью моего Артима окрутить? Ну, влипла ты, баба йожка. Ревнуешь ты, кажется. А ведь повода пока не было – это же не он, это они сами решили, его не спросив. Придется мне меры принимать срочные, разузнать обстановку, разведать местность, провести тактический маневр, и, напоследок, разведку боем. А вы что думали? Я так просто себе уеду и этой дуре белобрысой мужика оставлю на растерзание? Ха, плохо вы меня знаете.

Мы из спальни только к ужину выползли. Попутно меня просветили, что по причине моего отсутствия на коронации – на что я заметила, что меня забыли пригласить – внезапного исчезновения – пришлось слезу пустить, мол, обиделась я сильно, – и в связи с отбытием короля на мои поиски, бал по случаю коронации отменили и переназначили на завтра. И чтоб я без всяких вытребеньков, оговорок и прочего на том балу была.

– В качестве кого?

– Моей девушки, разумеется. Я бы тебя невестой назвал, но боюсь, что ты откажешь. Вот и молчу. Ты же наверняка догадываешься, что отпускать мне тебя не хочется. Но я слово дал, хоть и сжимается сердце мое каждый раз, когда я об этом думаю.

• Предыдущая
• 52/55
• Следующая