Дом на дереве - Питцорно Бьянка - Страница 9

• Предыдущая
• 9/14
• Следующая

Аглая была к этому готова и последовала за ней. Впрочем, последовала — не то слово. Теперь она выбрала самый короткий и притом известный только ей одной путь и, пустив в ход всю сноровку, оказалась у гнезда раньше собаки. Яйца были на месте: пять красивых больших яиц, каждое величиной с грейпфрут.

Аглая не стала их долго разглядывать и спряталась в своём укрытии.

Вскоре появилась Доротея. Она двигалась осторожно, крадущейся походкой, и чёрный нос её дрожал от возбуждения.

Приблизившись к гнезду, она с озабоченным видом обнюхала его со всех сторон, после чего опять села на яйца.

«Она сошла с ума. Ну спрашивается, зачем собаке гнездо? Теперь мне придётся защищать её от орла, если он вдруг надумает появиться», — подумала Аглая и взялась за рогатку.

Но орёл не прилетел, а Доротея опять, посидев какое-то время, встала и удалилась.

Аглая подошла к гнезду… и чуть не упала от удивления. Яиц было шесть. ШЕСТЬ!

Тогда она взяла два яйца, запихнула их в карманы и быстро спустилась домой.

Бьянка была дома одна. Она отправила детей на луг упражняться в хождении по твёрдой земле под присмотром четвероногих нянек.

Аглая вытащила яйца и показала подруге.

— Ты что ещё придумала? Разве можно брать яйца из гнезда! — напустилась на неё Бьянка.

— А ты посмотри получше! Посмотри! По-твоему, что это за яйца?

— Ну… не знаю… думаю, что не канарейки. Наверно, какой-нибудь очень большой птицы.

— Птицы! Птицы! Не птицы вовсе, а собаки.

Это была правда: яйца действительно снесла бедняга Доротея. От долгого пребывания на дереве в её собачьей природе начали происходить изменения. Кое-где среди шерсти стали пробиваться пёрышки, которых никто пока не замечал, потому что шерсть у сенбернаров длинная и густая. Молоко почти совсем пропало, и в один прекрасный день она почувствовала непреодолимое желание свить гнездо.

Бедная собака! Дело это оказалось крайне трудным, ведь, вместо птичьих лапок и клюва, приходилось работать неумелыми лапищами и слишком большой пастью. А просить у кого-нибудь помощи или совета она не осмелилась — постыдилась.

Гнездо поэтому вышло странноватое: всё какое-то жёсткое, кривое, косое, к тому же угловатое и с крышей, как у собачьей будки. Зато когда Доротея снесла наконец своё первое яйцо, по крайней мере, было место, где его высиживать.

— Может быть, из них вылупятся щенята с крылышками? — мечтательно спросила Аглая.

— Нет, это исключено, — возразила Бьянка. — Они ведь совсем незрелые. Судя по тому, что ты рассказала, Доротея их только снесла и даже не думала высиживать. Полагаю, эти яйца годятся только для еды.

— Представляешь, какую можно сделать огромную яичницу! — откликнулась Аглая.

— Ой, только сейчас сообразила! — стукнула себя по лбу Бьянка. — Вот почему малыши так похудели. Просто у Доротеи почти не осталось молока. Бедняжки, если бы мы не сделали это открытие, они могли бы умереть с голоду. Теперь Доротея уже не кормилица, а просто няня.

— Ничего, — сказала Аглая, — они уже вышли из грудного возраста и могут есть почти то же, что и мы.

И когда дети вернулись с прогулки усталые и проголодавшиеся и по привычке потянулись к Доротее за молоком, Бьянка и Аглая взяли их на руки и посадили в четыре детских стульчика, на которых уже ароматно дымились четыре тарелки с едой.

— Сегодня молока не будет! Меняем диету, — объявила Бьянка. — Сегодня на обед — яичница!

У Доротеи не было больше молока, но зато она теперь каждый день несла по яйцу. Одного такого огромного яйца как раз хватало, чтобы накормить четырёх прожорливых карапузов, которые опять стали расти и толстеть буквально на глазах. Они уже не просто хорошо ходили, но во многом превзошли Бьянку с Аглаей: например, бегали как ни в чём не бывало по самым тонким ветвям и скакали по всему дереву, как настоящие обезьяны. Плохо только, что никто из них не произнёс ни слова.

— Наверно, они немые, — сокрушалась Аглая.

Что касается Бьянки, то она боялась, как бы в один прекрасный день малыши не защебетали по-птичьи — как-никак, их принесли аисты.

— С таким же успехом они могли бы и залаять, — заметила Аглая. — Как-никак, их воспитала Доротея.

Но вышло по-другому. Наибольшее влияние на младенцев оказал, как ни странно, кошачий язык Прунильды.

Однажды, когда Аглая держала на руках своего любимчика Джанпорфирия, развлекая и забавляя его, малыш вдруг потёрся головой об её подбородок и сказал:

— Мьяу!

— О небо! — воскликнула Аглая. — Так, значит, он не немой. Но, честно говоря, я ожидала от него совсем других звуков. Скажи «мама», мой хороший, скажи «гага», «папа»… Ну как говорят все дети?

— Мьяу! — повторил Джанпорфирий озабоченным голосом. И такой он был хорошенький, что Аглая не удержалась и погладила его по головке.

Тогда, к ещё большему её ужасу, малыш принялся мурчать.

— Рум-рум-ррум-рррум, — радовался он, обвив ручонками её шею.

— Караул! — закричала Аглая. — Бьянка, скорее! Надо что-то немедленно предпринять!

Но в этот момент вместо Бьянки появилась Доротея. Она шла неторопливой трусцой в сопровождении трёх остальных «питомцев»: двое вцепились ей в шерсть с боков, а одна держалась сзади за хвост.

— Ну-ка послушаем, чему научились остальные. Что вы умеете говорить? Давай, Гильдебранд, скажи «мама» — «мама», «ма-ма», — отчаянно упрашивала Аглая.

— Мьяу! Ньяу! Фрр! — ожесточённо выпалил Гильдебранд, которому вовсе не хотелось говорить, а тем более выслушивать Аглаины приставания.

— Ох, этого ещё не хватало! А ты, Пуриф, солнышко моё, что ты нам скажешь?

Пуриф отпустила хвост Доротеи и упала на попку.

— Ньяууу! — пожаловалась она.

— Мьяу, миау, мьяу! — замяукал Джанпорфирий, желая показать, что он может говорить не хуже других.

— Послушай, Доротея. Неужели тебе не стыдно? — сказала тогда Аглая. — Ведь детей доверили не кому-нибудь, а тебе. Как же ты могла допустить, чтобы эта ничтожная кошка так обработала твоих подопечных?

Доротея смотрела на Аглаю виноватыми глазами. Она хотела извиниться, но, вероятно, не осмеливалась. Два или три раза она открыла пасть, но не издала ни звука, младенцы же вокруг мяукали как оголтелые. Наконец она собралась с духом и извиняющимся голосом произнесла: «Чип!»

Она больше не умела лаять.

— Нет, это не дерево! Не дерево, а башня какая-то вавилонская! — взорвалась Аглая. Она побежала к развилке, спустилась внутрь ствола и вышла внизу, громко хлопнув потайной дверью.

— Не обижайся, — успокаивала её в тот вечер Бьянка. — Они ведь это делают не назло. В конце концов, мы сами виноваты. Мало уделяли внимания. Сама подумай, чему можно научиться, общаясь всё время с кошками и собаками. Но теперь уж я возьмусь за это дело сама. Теперь они у меня будут по два часа в день заниматься разговорной речью.

Но беседовать с такими малютками — дело совсем непростое.

На следующий день Бьянка расставила перед собой в ряд все четыре стульчика, посадила в них малышей и начала:

— Сегодня поговорим об эскимосской философии.

— Мьяу? — переспросила Инальбис.

— Ньяу! Ньяу! — подал голос Гильдебранд и весело засмеялся.

— Ну хватит! С сегодняшнего дня вам придётся сменить музыку! — грозно прикрикнула на них Бьянка. — Если я ещё услышу, что вы мяукаете, то просто спущу всех с дерева, так и знайте.

Дети захохотали и замяукали все в один голос.

— Хватит, я сказала, — повторила Бьянка, не на шутку рассердившись. — А не то позову синьора Беккариса Брулло.

При этом имени малыши испуганно примолкли.

— Итак, — продолжала Бьянка, слегка смягчившись, — что вы скажете мне хорошего? Только прошу — никаких «мяу».

• Предыдущая
• 9/14
• Следующая