Семь лепестков - Кузнецов Сергей Юрьевич - Страница 32

• Предыдущая
• 32/46
• Следующая

Планам, однако, не суждено было сбыться: дома Антон понял, что с ним случилось самое плохое, что могло произойти. Он забыл, куда сунул последний кусок гашиша. Один раз такое уже было — тогда так и не удалось найти полтора грамма отборного марокканского гаша. На этот раз Антон утешал себя тем, что кропаль был все равно микроскопический — и так, утешая себя, он методично начал перерывать всю квартиру. Он посмотрел в карманах всех джинсов, включая пятый маленький кармашек. Он перерыл все бумаги на столе и все шкафчики на кухне. Он расстелил газету и выкинул на нее содержимое мусорного ведра. Потом он решил, что по обкурке мог спрятать гашиш в книгу — и начал пролистывать книги. Потом ему пришло в голову, что кропаль мог быть в рюкзаке, с которым он ходил по городу (вот было бы смешно! Можно было бы и у Алены дунуть!) — но нет, это было не смешно, в рюкзаке тоже ничего не оказалось.

Хорошо, сказал себе Антон, поступим по-другому. Перестанем устраивать бардак и лучше уберем в квартире. Пока я буду убирать, я его как бы случайно найду. Я словно скажу ему «на хуй ты мне сдался!» и не буду его искать. Не искать — это лучший способ найти. Как там сказано в «Бардо Тодол» —без вожделения и страха. Так и будем поступать.

Он расставил по местам все книги, собрал бумажки со стола, отнес джинсы в пакет в ванной и там на всякий случай вывернул все грязные носки — но нет, идиотская идея прятать гашиш в носках ему в голову все-таки пришла впервые: там ничего не было. Он выкинул мусор обратно в ведро и решил даже вынести его — но, глянув на часы, понял, что Валера уже полчаса как должен был позвонить. Антон снова позвонил на пейджер, оставив на этот раз свой домашний номер, и стал ждать.

Самое глупое заключалось в том, что он не мог думать ни о чем, кроме травы. Нет, он легко мог обходиться без травы неделю или даже две — но если весь день был устремлен к тому, чтобы дунуть, то, не дунув, просто невозможно было существовать.

— Надо взять себя в руки, — сказал сам себе Антон, взял чистый лист бумаги начал медитативно рисовать на нем цветик-семицветик. «Кто же мог убить Женю Королеву?» — написал он в красивой рамке. В самом деле — кто? И как ответ — если он его получит — приблизит его к ответу на единственный вопрос, который его волнует на самом деле: куда делся Валера и почему он не звонит?

После ночной беседы Романа хотелось вычеркнуть из числа подозреваемых — его было по-человечески жалко, и трудно предположить, что он мог убить женщину, которую так любил. На роль жениного любовника могли претендовать все оставшиеся мужчины, но основные подозрения падали на Владимира и Поручика: у них, как помнил Антон, были романы с Женей еще в юности. А говорят, что первая любовь — самая крепкая. С другой стороны, можно предположить, что Роман просто пытался отвести от себя подозрения и на самом деле именно он убил Женю, потому что не хотел разводиться с ней или просто из ревности.

Зазвонил телефон. Антон схватил трубку — но это был Паша, легендарный московский психонавт, который принимал все, что могло сойти за наркотик.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — ответил Антон, — я как раз хотел тебе позвонить. У тебя травы нет случайно?

— Совсем пусто, — ответил Паша, — я вот тебя хотел спросить о том же.

— Мне перезвонить сейчас должны, — сказал Антон, — я не могу говорить.

— Понял, пока, — и Паша отсоединился.

Антон еще раз позвонил Валере домой (никого) и собрался было позвонить на пейджер, как вдруг страшная мысль о том, что Валеру повязали и звонок будет подобен самодоносу, остановила его.

Антон достал из кармана приглашение на презентацию «Летюча» и стал рассматривать его. Арендовать под представление журнала станцию «Красные ворота» — это крутая идея.Ворота намекали на психоделическиеврата восприятия, а доперестроечное название станции — «Лермонтовская» — на фамилию поэта, якобы зашифрованную в названии журнала. «Чем демократам не угодил Лермонтов? — подумал Антон, — скорее уж коммунисты должны были держаться за красный цвет». Не иначе как здесь была своя тайна, но Антону сейчас было не до нее: внезапно он сообразил, что поскольку дома у него ничего нет, то даже если менты получат его телефон, то в этом не будет ничего страшного. Он снова позвонил на пейджер и оставил свой номер.

Он дал себе еще час. Если Валера не перезвонит, то надо будет идти на презентацию. Во-первых, Горский просил его принести первый номер журнала. Во-вторых, там наверняка можно будет чем-то разжиться.

Вестибюль «Красных ворот» был забит народом. Из глубины неслись звуки музыки, какой — трудно было разобрать, потому что слышались только низкие частоты. Оглядываясь в поисках знакомых, Антон увидел Алену.

— Ты же не собиралась сюда идти? — сказал он.

— Да вот, Вася подъехал и полечил меня немного, — ответила Алена и кивнула на молодого парня в вязаной шапке растаманских цветов. Это и был пресловутый Вася-Селезень.

— Привет, — сказал Антон, а Вася со словами — «Jah live!» стукнул его кулак своим.

— Это Антон, — сказала Алена, — он как раз за тебя и расплатился.

— Спасибо, брат, — ответил Вася, — но вообще ты зря парился. Они наверняка позитивные ребята, все понимают… сам подумай — с афганки-то разве можно не въехать?

— Особо позитивными они мне не показались

— Да ты просто на измене все время, мэн. Тебя просто бычит. Небось, и денег они у тебя не взяли, да?

— Хули не взяли, — с некоторой обидой сказал Антон. Получалось как-то глупо: он заплатил 900 баксов и не услышал даже благодарности. Можно было, впрочем, посчитать этозаслугой и на этом успокоиться.

— Потому что ганджа — такое дело, — продолжал Вася, — она же на могиле царя Соломона выросла, ты знаешь, да?

Антон рассеяно кивнул и подумал, что у Селезня наверняка с собой есть, но в этот момент от толпы отделился человек, которого он меньше всего ожидал здесь увидеть.

— Привет, привет! — в нелепо смотревшемся здесь костюме и галстуке перед ним стоял уже изрядно пьяный Леня Онтипенко. Золотые очки сверкали на его носу.

— Привет, — откликнулся Антон, — а как ты сюда попал?

— А меня Сашка Воробьев пригласил, — объяснил Леня, — он типа финансирует все это дело.

— А… — сказал Антон, а Вася, не замечая появления нового слушателя, продолжал развивать тему:

— Разборки — это из-за героина или кокса там. А ганджа — позитивный наркотик, ты рисунок его когда-нибудь видел? — и он ткнул пальцев в изображение зеленого листика на своей футболке.

— Ну, — непонимающе сказал Антон.

— Это же цветик-семицветик, исполнитель желаний. Сказку небось в детстве читал?

Леня вздрогнул и сказал «Да», хотя вопрос был обращен к Антону.

— Ну вот, — сразу переключился на него Вася, — ганджа она и есть цвет семи цветов. Как радуга, сечешь? Расклад такой: есть Бабилон и Зайон и между ними — радуга, по которой надо пройти. И ганджа это и есть этот путь, въезжаешь?

— Бабилон и что? — переспросил Леня.

— Зайон. Сион по-русски. Потому что на самом деле настоящие сионисты — это растаманы. Эфиопы — они же и есть подлинные евреи, это еще Маркус Гарви доказал.

— А я думал, что настоящие евреи — это русские, — пошутил Леня, нервно поправляя очки.

— Точно, — откликнулся Вася, — все русские растаманы в душе. Например, знаешь, что слово «кореш» значит «корешок», то есть «корень»?

— Ну и что?

— «Человек-корень» — это же «рутман», въезжаешь? — спросил Вася.

Леня не понял.

— Ну, — пояснил Вася, — есть такое понятие в растафарайстве — «рутс», корни то есть. Верность своим корням, Эфиопии там, Хайле Силассе Аю, Богу Джа и т.д. А Рутман — это человек корней, чего тут не понять. У Гребенщикова, небось, слышал: «Рутман, где твоя голова? Моя голова там, где Джа», или вот «Чтобы стоять, я должен держаться корней».

— Я думал это такое… почвенное, — сказал Леня, — а про кореша мне приятель, Андрей Альперович, говорил, что «кореш» — это Кир на иврите. То есть в Торе Кир называется «Кореш». А Кир был хороший царь, в смысле евреям друг, кореш ихний. И потому в Одессе так и говорили, если человек хороший — значит, кореш.

• Предыдущая
• 32/46
• Следующая