Англия и Уэльс. Прогулки по Британии - Мортон Генри Воллам - Страница 33

• Предыдущая
• 33/143
• Следующая

Я молча переваривал эту информацию.

— А на Рождество тоже вышла забавная история, — продолжал мужчина. — Они назначили большой концерт, а в ноябре у тенора закончился срок. И месяца не прошло, как он вернулся в тюрьму. За ним присылал сам губернатор. Джонс, сказал он (хотя это не настоящее его имя)… Джонс, я всегда считал вас хорошим спортсменом. Мы даем вам еще один шанс и ждем обратно! И что, вы думаете, ответил Джонс губернатору? Сказал, что предпочитает идти своим путем… к тому же боится, как бы его отсутствие не привнесло путаницу в программу концерта. Короче, он остался в тюрьме… вот так-то, сэр.

— Надеюсь, осужденные не контактируют с внешним миром?

— Нет, но они всегда в курсе всех дел. Когда кто-нибудь из рецидивистов возвращается обратно, об этом в течение часа узнает вся тюрьма.

— Но каким образом?

— Они передают новости по водопроводным трубам, которые проходят по всему зданию. Сидят себе в камерах и по определенному коду выстукивают друг другу сообщения. А как же, сэр! Ведь те, кто возвращаются, приносят новости с воли — от родственников, от друзей. Вот они их и передают и отвечают на вопросы до умопомрачения…

Как ни странно, но Принстаун отмечен на картах американских туристов. Он ведь основан в 1808 году как тюрьма для французских и американских военнопленных. Они и здешнюю церковь построили. В ней, между прочим, до сих пор висит американский флаг. А восточное окно подарило Американское общество дочерей 1812 года [32].

Для обычных преступников тюрьму начали использовать с 1850 года. В войну она служила убежищем для лиц, по каким-либо соображениям отказывавшихся от несения военной службы.

Как бы то ни было, но я вздохнул с облегчением, распростившись с городом «широкой стрелы». Я уже отъехал на некоторое расстояние, когда натолкнулся на очередную команду заключенных, занятых дорожными работами. Проезжая мимо, я сбавил газ и невольно обратил внимание на одного из арестантов, стоявшего на высокой насыпи. У него было простое, мягкое лицо и необыкновенно голубые, честные глаза. Если бы не отвратительная полосатая роба, я бы ни за что не принял его за обитателя тюрьмы. Парень проводил меня заинтересованным взглядом, а мне вдруг подумалось: не тот ли это садист, что отрубил руки детям?

Возможно, на эту мысль меня натолкнул вид кривого тесака, которым в поте лица орудовал заключенный. Перед ним открывалась безграничная, уходящая вдаль перспектива — громоздящиеся друг на друга холмы Дартмура; над холмами гулял свободный ветер, на горизонте скапливались тучи — тоже абсолютно свободные; и меня внезапно обуяло острое любопытство: а ощущает ли этот парень горький контраст между окружающей его свободой и собственным зависимым положением. Или же он — один из преданных участников тюремного хора?

О Дартмуре столько уже сказано, что, как бы мне ни хотелось внести свою лепту в описание его облачных пейзажей и бесконечных холмов, я предвижу бесплодность своих попыток. Повторяться не хочется, а добавить что-то новое вряд ли удастся. Вот разве что задаться вопросом: а приходило ли в голову кому-нибудь из певцов Дартмура сравнить эти зловещие двести миль девонширского плато с африканской пустыней?

Дартмур — это зеленая Сахара Англии. Представьте себе грандиозное нагромождение поросших вереском холмов и плывущие над ними огромные причудливые облака. Но сильнее всего впечатление от специфической атмосферы, присущей этому месту: здесь, как и в пустыне, возникает тревожное чувство, будто за вами наблюдают. На мой взгляд, нет более достойной задачи для писателя, как попытаться проникнуть в душу Дартмура, разгадать душераздирающую тайну, которую тот, несомненно, хранит. Только по силам ли это кому-нибудь из пишущей братии? Неукротимая, отчужденная пустыня никого к себе не подпускает! Уютный Дорсет обожает Томаса Гарди, дружелюбный Эксмур любит Блэкмора, Камберленд восхищается Вордсвортом; что же касается Дартмура, то ему, кажется, и дела нет до Идена Филлпотса [33].

Если подняться на одну из вершин Дартмура, то увидишь, как мир будто падает за далекий горизонт, а облака плывут над самой твоей головой. Подобная картина вызывает странное чувство, похожее на приступ паники — сродни нашему инстинктивному страху перед раскатами грома. В таком месте, как Дартмур, человек мгновенно утрачивает всю претенциозность, кажется себе маленьким и беззащитным. Тонкая оболочка — по сути, маска цивилизованности — слезает с нас, как шелуха, ощущение обнаженности делает нас напуганными и приниженными. Но чего мы боимся? Не объяснить… Это безотчетный животный страх — как у кролика, который бежит по открытому пространству на виду у незримого охотника.

Иногда облако наползает на вершину холма и обволакивает его тонкой пленкой. Оно задерживается на какое-то время — слегка курится, испаряясь на острых гранях, заполняя белым туманом все впадины и канавки, — а затем вновь обретает прежнюю форму и как ни в чем не бывало плывет дальше. Плывет целенаправленно, спешит, словно несет важное послание. Куда, кому? В самом сердце пустоши встречаются болота. О, это непростые болота… На их зеленых лужайках бьют ключи, из которых рождаются главные реки Девоншира. До чего странно накрыть ладонью такой ключ и своей рукой остановить движение реки, которая где-то далеко-далеко, в нижнем течении, несет огромные корабли к морю! В этих зеленых лощинах Дартмура… но стоп! Я лучше остановлюсь, чтобы не угодить в ловушку. Я и так уже сказал слишком много.

В тени одной из дартмурских вершин под названием Уоррен-Тор проходит дорога, которая упирается в одно из таких болот. На обочине дороги стоит маленькая гостиница.

Кажется, будто низкое белое здание припало к земле, ища защиту от суровых ветров, которые зимой завывают в печных трубах. Как и большинство обитаемых мест в подобной дикой местности, гостиница напоминает убежище. Вид этой гостиницы — даже в ярких лучах солнца и с толстой полосатой кошкой, дремлющей на коврике, — невольно вызывает в памяти тревожные картины: снег, ветер, одинокий путник на пороге… Он отчаянно колотит в дверь, будто спасаясь от грозных духов пустыни, которые гонятся за ним по пятам.

Все приличные гостиницы имеют свой пунктик, так сказать, предмет гордости. У этой гостиницы, «Уоррен Инн», самый странный повод для гордости из всех, какие можно представить: она кичится тем, что огонь в ее очаге не гаснет уже сотню лет.

Естественно, я не мог пропустить такое чудо. Первое, что бросилось мне в глаза внутри, — это лисья морда, которая скалилась с металлического кронштейна над очагом. Комната была темной, на окне алела герань в горшках, воздух в гостиной был пропитан по-домашнему уютным запахом торфа. Столетний огонь оказался самым бледным пламенем, которое мне доводилось видеть. Едва заметная тонкая струйка дыма лениво тянулась от солидного брикета торфа в очаге. И ни малейшего намека на тепло.

— Кто зажег этот огонь и для чего его поддерживают? — спросил я у хозяина гостиницы, пока мы потягивали пиво из кружек.

— Понятия не имею, — ответил он с обескураживающей честностью, которая отличает истинного англичанина (будь на его месте корнуоллец, он бы непременно соорудил великолепную легенду). — Такова традиция гостиницы, и она поддерживается последние сто лет.

Мне тут же припомнилась история про одного американца в Италии. Ему показали свечу, которая, по слухам, горела несколько столетий. И что же сделал наш американский друг? Он немедленно затушил свечу со словами: «По-моему, сейчас ей самое время погаснуть!»

— Полагаю, кто-то мог и недосмотреть за пламенем? — предположил я.

Хозяин метнул в меня гневный взгляд, дружелюбную улыбку как ветром сдуло с его лица.

— Только не я, сэр! — с достоинством воскликнул он и в сердцах брякнул кулаком по столешнице.

Вот почему, подумал я, Англия никогда не станет республикой.

• Предыдущая
• 33/143
• Следующая