Жизнь как она есть - Костюковский Борис Александрович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/53
• Следующая

Интендант Ной сам не курил, а свой паек — папиросы и махорку — отдавал маме. Она очень страдала от своей привычки, но бросить курить не могла.

Если кому-нибудь нужно было отметить день рождения, просили маму отдельно приготовить закуски, накрыть по-праздничному стол.

Мы учились в шуме, сутолоке, тесноте. Мама очень уставала. Сколько ей приходилось носить из колодца воды, ворочать ведерные чугуны и кастрюли… И все же, каким-то чудом, мама все успевала делать. Правда, ей помогали старшая моя сестра Лёля, и я, и даже мой младший братишка Марат. Ели мы из общего котла. Наши «столовники» относились к маме с большим уважением: 18 августа 1934 года, когда маме исполнилось 30 лет, они за свой счет отпраздновали день ее рождения, подарили туфли и отрез на платье.

Через несколько месяцев в городке была построена столовая. Приехали квалифицированные повара, и мама лишилась работы.

Начался учебный год. Нужна обувь, одежда, учебники. Мой младший братишка Марат пошел в первый класс. Мама собрала облигации — а их было у нас немало, — поехала в Минск в сберкассу и продала их. Она привезла нам обувь, портфели, материал для одежды.

А потом мама пошла работать сортировщицей в Станьковское почтовое отделение и, как прежде, подрабатывала шитьем на машинке.

Кажется, жизнь начала понемногу налаживаться. В маме снова заговорила «общественная струнка».

Она создала при колхозном клубе драматический коллектив, была там и режиссером, и актрисой. Я стала ее верным помощником: доставала у бабушек старинные костюмы, играла детские роли в пьесах. Коллектив этот пользовался большой популярностью не только в нашем селе, но и в соседних колхозах, куда часто выезжал с концертами.

Маму любили и уважали. Я это хорошо чувствовала даже по себе: мои сверстницы завидовали, что у меня такая «особенная, не как у всех» мать.

Я же гордилась и восхищалась ею, хотя она была к нам строга и требовательна.

Помнятся первые выборы в Верховный Совет БССР.

Мама была агитатором на десятидворке одной из улиц Станькова. Нужно было разъяснять первое в жизни республики «Положение о выборах», а люди здесь жили тогда малограмотные, а то и вовсе неграмотные. Я, как всегда и везде, иду с мамой на десятидворку.

Это было летнее время: мужчины в поле, дома женщины, старики и старухи. Помню, мама несет «Положение» и… патефон, я семеню рядом, прижав к груди пластинки.

Чаще всего беседы проводились у кого-нибудь в саду. Сначала агитатор поговорит о житье-бытье, о домашних делах, о работе в колхозе (колхоз был богатый, на трудодень получали немало), потом положит на диск патефона пластинку одну, другую… Особенно мне памятна песня:

Мелодия, напевная, очень схожая с народной, трогала души этих простых женщин и стариков.

— Ганя, — говорили они, — вот же хорошо! Ну-к, поиграй, поиграй, милая.

И с просветленными лицами слушали «Золотые вы песочки», «Летят утки». А потом уже дотошно, вместе с мамой, разбирались в «Положении», в каждой его статье. В конце обычно — своеобразная политинформация по вопросу: «Что же делается на свете».

Как интересно было, когда приехали в Станьково кандидаты в депутаты Верховного Совета! Их было двое: Значенок — лучший тракторист района и Абрамов — младший командир-пограничник, который со своей служебной собакой задержал немало нарушителей границы. С этой собакой он и приехал на митинг.

Люди вокруг, празднично одетые, со всех деревень Станьковского сельсовета. А я не могу оторвать глаз от собаки: чуть не перепутала все, когда мне предоставили слово от имени учащихся школы. Это было первое в моей жизни (в двенадцать лет!) публичное выступление, и несколько фраз приветствия я повторяла про себя целую неделю. Цветы я почему-то решила вручить и собаке тоже.

Все смеялись, когда я подошла к ней, а пограничник сказал:

— Ничего, ничего, ты ее не бойся, она знает, кого кусать.

А я и не боялась и засунула под собачий ошейник несколько цветков.

Шестнадцати лет наша Лёля вышла замуж за демобилизованного из армии. Он устроился заведующим магазином, и тут же вскоре ревизия обнаружила у него растрату.

Чтобы спасти своего зятя от суда и тюрьмы, мама распродала все вещи и даже одежду. Потом, оставив Марата у бабы Марили, вместе со мной, Лелей и ее мужем уехала в Речицу, Гомельской области, к своему брату Александру, который жил там с семьей и работал на железной дороге.

Муж Лёли устроился в самом Гомеле, а мы с мамой остались в Речице у дяди Саши.

Вскоре, как это и бывает, мы стали лишними в этой семье, и мама сняла за дощатой перегородкой угол в частном неказистом домишке. Имея уже опыт, она пошла работать начальником почтового отделения на фанерно-спичечную фабрику.

Как мы жили? Очень скромно, но дружно. Почему-то позже переехали на другую, тоже частную квартиру, поближе.

В 1941 году мама решила вернуться в родное Станьково, приехать сама.

Сначала она отправила туда меня, а в апреле собиралась приехать сама.

Как я благодарна ей за все, что она для меня сделала!

Своих детей у бабушки никогда не было. Нашу семью она почитала, как самую родную, а я многие свои детские годы провела в ее маленькой избушке на краю села.

Как она умела терпеливо наставить, тактично объяснить, урезонить, всему научить. Совершенно неграмотная, но умная, чуткая, практичная, она была прирожденным педагогом.

Она молилась богу, верила в него, но никогда не заставляла меня молиться или соблюдать какие-нибудь религиозные обряды, скорее наоборот. Я обладала обезьяньими качествами все быстро перенимать и копировать. На ночь бабушка трижды читала «Отче наш» и трижды «Богородицу». Она садилась на кровать, свесив босые ноги, а я, лежа у нее за спиной, слушала молитвы и запоминала. Знала я и «благодарственную», которую бабушка возносила богу после каждой «трапезы».

Один раз, пообедав, я встала в точности так же, как бабушка, у стола, лицом к красному углу, где висели иконы. И стала повторять:

— Господи Иисусе Христе, сыне божий, спаситель наш, благодарю тя, что насытил мя всеми благами земными…

Говорила я это так, чтобы бабушка услышала и похвалила меня. А она рассмеялась и сказала:

— Не треба, деточка, тебе это. Я старая, привыкла всю жизнь молиться. А ты лучше песни пой.

С какой-то стороны религия меня увлекала: молитвы на незнакомом и малопонятном языке, иконы — красочные картины в золотых и серебряных окладах: милые детки с крылышками, красивые женщины, старики в длинных одеждах с белыми бородами. У бабушки было около сорока икон, и я часто делала экскурсию в эту своеобразную «галерею». Становилась на длинную лавку и обходила вдоль стен, подолгу простаивая около икон. Не религиозное чувство они у меня вызывали, а ощущение красоты.

Каково же было мое удивление, когда через много-много лет я поняла, что среди икон у бабушки Зоей были репродукции с картин Леонардо да Винчи, Рафаэля, Александра Иванова…

Очень хорошо и спокойно жилось у бабушки Зоей. Вернувшись в Станьково, я была уже в том возрасте, когда могла помогать ей по хозяйству. И мне было радостно и приятно делать все вместе с бабушкой и по дому и на дворе.

Сколько рассказов я наслушалась от бабушки о ее прошлой жизни!

Она помнила еще крепостное право. С семи лет пасла помещичьих уток и гусей, потом носила воду на господскую кухню и мыла посуду.

В шестнадцать лет красивой и молодой девушкой была взята в горничные к графине Чапской, а позже нянчила двух ее девочек. В тридцать лет из замка ее перевели в прачки. Однажды в гололед поскользнулась и сломала ногу. Граф дал ей 6 рублей и каравай хлеба и этим расплатился за труд, молодость и здоровье. Семь лет она ходила на костылях. С тех пор нога у нее не сгибалась в коленке, и бабушка подтягивала ее на ходу, хромая. Жениться на Зосе никто не хотел, хотя она была и умна и красива: хромая — что за работник! Жила все эти годы, пока не бросила костыли, у дальнего родственника, человека мягкого, но женатого на женщине сварливой и злой. Так что семь лет этих были не из сладких, хотя Зося не была дармоедкой и умудрялась, не расставаясь с костылями, с утра до вечера работать по дому и хозяйству. Оставив костыли, она снова пошла просить работы у графа. Чапский милостиво взял ее на скотный двор. Там она заработала себе на всю жизнь ревматизм и вывихнула руку в запястье. Так что, кроме хромоты, она еще стала и «криворучкой». Теперь ее перестали держать даже на скотном дворе.

• Предыдущая
• 3/53
• Следующая