Убить фюрера - Курылев Олег Павлович - Страница 105
- Предыдущая
- 105/118
- Следующая
Дойдя до последнего снимка, следователь вдруг оживился. Достав из стола лупу, он принялся внимательно его рассматривать, покусывая губу и шевеля усами.
На парковой скамеечке сидели двое молодых людей. Оба в черных пальто, белых кашне и с тросточками в руках. Тот, что помоложе, имел едва заметные усики и пенсне на переносице. Излишне говорить, что вторым был все тот же Нижегородский.
— С кем это вы? — спросил Альтмаур. — Никак с Александром Карагеоргиевичем? Когда вы встречались?
Вадим пригляделся. Этот монтаж с сербским принцем он сделал на всякий случай в ночь перед их с Каратаевым отъездом из Мюнхена. Как раз в эти дни король Петр провозгласил своего младшего сына Александра регентом королевства. Нижегородский посчитал, что при встрече с заговорщиками, а их рандеву с мятежными боснийскими студентами было вполне реально, так вот, при этой встрече снимок, сделанный в королевском парке Топчидер, мог сыграть положительную роль. Но Савва категорически возражал против такой встречи, и она не состоялась. Про снимок же Вадим напрочь забыл — в ту ночь он был изрядно пьян. Теперь ничего, кроме дополнительных неприятностей, эта фотография принести не могла.
— Осенние листья, — предпринял вялую попытку Нижегородский. — Это было два года назад. Мимолетное знакомство в парке.
— Где вы видите осенние листья? — возразил Альтмаур. — На мой взгляд, это ранняя весна, даже скорее апрель.
Следователь задумчиво посмотрел на арестованного. Завтра к вечеру ожидался приезд следственной комиссии из Вены, и ему ужасно не хотелось отдавать им этого человека. Он, Альтмаур, проделал основную работу и был близок к разгадке тайны заговора. Он уже совершенно не сомневался, что этот тип, выдающий себя за путешественника Вацлава Пикарта, вовсе им не был. И никакой он не чех, а скорее русский шпион и — очень может быть — главный если не организатор, то координатор действий заговорщиков. Завтра им займется какой-нибудь напыщенный чин из контрразведки, которому, как всегда, достанутся незаслуженные лавры.
— Кто вы, Пикарт? Признайтесь, раз проиграли. Вас все равно заставят, не я, так другие. Сядьте и напишите правду, а я оформлю все как добровольное признание. Отделаетесь крепостью.
— Я заявляю две вещи, — устало, но твердо произнес Вадим, — первое — я ни в малейшей степени не причастен к заговору, второе — все мои действия во время второго покушения были направлены на спасение эрцгерцога и его жены. Более мне нечего добавить.
Сараевский дознаватель с сожалением посмотрел на арестанта и велел отправить его в тюрьму. Нижегородского вывели на улицу, усадили в допотопного вида автобус и повезли. Рядом с ним сидели два охранника, позади цокали копытами четыре конных жандарма.
Окна в автобусе были закрашены серо-зеленой краской, тем не менее по пути в узилище Вадим понял, что в городе что-то назревает. В некоторых местах он слышал крики и ругань, топот десятков ног и звон бьющихся стекол. Разобрать, что кричали, не зная языка, он не мог, но догадывался, что сараевским сербам сейчас лучше не высовывать носы из домов.
В тюрьме Нижегородского сначала поместили в камеру, отгороженную от коридора стальной решеткой. Благодаря этому все тюремные звуки были беспрепятственно ему доступны, вот только по-немецки здесь почти не говорили. Он слышал бормотанье молящегося по соседству магометанина, заунывное пение цыгана, чей-то жалобный плач. Однако уже через час прибежал какой-то взъерошенный начальник, и Вадима перевели в другое крыло с маленькими, наглухо запираемыми одиночками. В железной двери был только глазок для тюремной охраны. Крохотное оконце размещалось под самым потолком, так что узник был лишен здесь последней возможности — взяться руками за прутья решетки и стоять так часами, упиваясь горечью своей несвободы.
В тот день его навестили полицмейстер и генерал-губернатор. Потиорек недоуменно взирал на иностранца, мало похожего на южного славянина. Он смутно припоминал, что этот человек был вроде бы ни при чем. И, бросая бомбу в окно пустого магазина, фактически спасал многих. Но, может быть, ему просто помешали как следует бросить? Да, скорее всего, так и есть: листок со схемой покушения, только что показанный генералу, не оставлял сомнений — перед ним чрезвычайно изворотливый и потому опасный преступник. Преступник, который не признается, даже будучи загнанным в тупик и прижатым к стене дюжиной неопровержимых улик.
К вечеру приехал Фехим-эфенди. Он вовсе не выглядел человеком, в хозяйстве которого что-то не в порядке. Возможно, он даже был не против такого развития ситуации, ведь положение беспрестанно мутящих воду сербов становилось теперь в Боснии зыбким. А то, что во всех этих безобразиях замешаны сербы, ни у кого уже не вызывало сомнения. Не зря их груженные скарбом арбы уже потянулись из города. Аллах все видит. Невиновные не стали бы убегать, запирая дома и увозя детей.
— У вас есть какие-либо претензии? — спросил бургомистр сидящего на топчане Нижегородского.
— У меня есть вопрос, — сказал тот.
— Я вас слушаю.
— Живы ли эрцгерцог и графиня Хотек?
— Слава Всевышнему! Но я никогда не прощу себе, что в моем городе случилось такое кощунство. Оскорбление гостя считается на Востоке одним из самых низменных проступков.
— А где они теперь?
Бургомистр на секунду замешкался.
— Сейчас они направляются в Триест.
— Благодарю.
Ночью Нижегородского вывели на очную ставку. К тому времени было схвачено уже полтора десятка человек, две трети из которых не имели отношения не только к произошедшему, но и вообще к каким-либо тайным или явным политическим организациям. Но пятеро оказались взяты заслуженно. Все они были основательно избиты, вероятно, еще на улицах. Их лица украшали ссадины, а глаза… Вадим впервые посмотрел в их глаза. Это были глаза смертников, по крайней мере четверо из которых ни в чем не раскаивались. Их угнетала только неудача. Они же с удивлением взирали на никому из них не известного человека и отрицательно мотали головами:
— Ne znamo.
С раннего утра возобновились допросы и очные ставки. В перерывах с Вадима снимали отпечатки пальцев, измеряли рост, делали фотографии — анфас, профиль, сидя, стоя, — заставляли писать под диктовку короткие тексты для идентификации почерка. За окном тем временем снова звонили колокола — католическая часть Сараева вместе с Австрией отмечала день Петра и Павла.
Вечером, когда Нижегородского снова привели в кабинет следователя, за столом сидел худощавый человек лет сорока пяти, представившийся тайным советником Леопольдом Бловицем.
— Когда вы встречались с сербским королевичем Александром? Этой весной?
«Теперь не отвяжутся, — думал Нижегородский, — черт меня попутал с этим королевичем. Как им докажешь, что это шутка, шалость, глупость…»
— В позапрошлом году. Мы познакомились несколько лет назад в Петербурге на какой-то вечеринке и вот снова случайно повстречались в одном из парков. Я был проездом в Белграде…
— О чем шла беседа и кто вас фотографировал?
— Снимал нас уличный фотограф. Он записал адреса и потом выслал карточки. А разговор… разговор шел в основном о литературе.
Бловиц изучающе разглядывал подозреваемого.
— О литературе?
— О да! — с жаром заговорил Нижегородский. — Александр — большой знаток русской литературы. Говорят, он так здорово перевел на сербский «Песню о соколе» Горького… Вы читали Горького?.. Очень рекомендую. Но в тот раз мы спорили о Бакунине…
Бловиц хлопнул ладонью по столу: ему было приказано провести расследование в кратчайший срок. Особенно в отношении сидящего перед ним «координатора».
— Хватит! О ваших литературных предпочтениях поговорим позже, господин Пикарт. На фотографии никакая не осень. Это конец апреля или ненастный майский день сего года. Так что не морочьте мне голову. Трое ваших сообщников уже признались, что в середине июня в Белграде их принимал Александр Карагеоргиевич, и разговаривали они не о русской литературе.
- Предыдущая
- 105/118
- Следующая
