Тотто-тян, маленькая девочка у окна - Куроянаги Тэцуко - Страница 31

• Предыдущая
• 31/36
• Следующая

В последнее время Тотто-тян стала задумываться над тем, кем она станет, когда вырастет. Кем она только не мечтала стать, когда была поменьше: и уличным музы­кантом, и балериной, а в тот день, когда впервые поехала в «Томоэ», ей захотелось быть контролером на станции. Но теперь ее одолевали куда более честолюбивые мечты: она решила заняться каким-нибудь более интересным, но все-таки подходящим для женщины делом. «Почему бы мне не стать медицинской сестрой?!» Но тут же вспоминала се­стричку из военного госпиталя и то, как она делала раненым уколы. «Я, пожалуй, так не смогу…» Кем же еще можно стать? И тут вспомнила: «Вот глупая! Я же давно решила!»

Тотто-тян тут же направилась к Тай-тяну. Тот только что зажег спиртовку.

– Я решила стать разведчицей! – торжествующе со­общила она.

Тай-тян оторвался от спиртовки и испытующе посмот­рел на Тотто-тян. Потом поглядел в окно, словно обду­мывая услышанное, повернулся к девочке и размеренно, четко, так чтобы у Тотто-тян не оставалось никаких со­мнений, сказал:

– У разведчика должна быть голова на плечах. И еще он должен уметь говорить на разных языках. – Тай-тян перевел дыхание и, глядя Тотто-тян прямо в глаза, до­бавил: – А самое главное, шпионки бывают только кра­сивые!

Тотто-тян медленно отвела глаза и понурила голову. После минутной паузы Тай-тян тоже отвернулся и тихо, задумчиво заметил:

– К тому же, мне кажется, с таким длинным языком нельзя быть разведчицей…

Тотто-тян была ошеломлена. И вовсе не потому, что Тай-тян не согласился с ее идеей. Он просто попал в точку: все верно, она и сама могла бы сообразить. Тотто-тян вдруг осознала, что начисто лишена необходимых качеств. Ясно было и то, что Тай-тян сказал ей это вовсе не назло. Ничего не остается, как отказаться от затеи.

«Поразительно! – подумала она. – Тай-тяну столько же, сколько и мне, а он все знает…»

Ну а если бы Тай-тян сказал, что собирается стать химиком, как бы она ответила? Скорее всего, сказала бы, что, по ее мнению, человек, который так здорово зажигает огонь в спиртовке, вполне может им стать.

Хотя это, пожалуй, чересчур по-детски. Может, ска­зать, что раз уж он знает несколько английских слов, то быть ему химиком?

Но и это, пожалуй, не лучше. Как бы там ни было, она была уверена, что «большому кораблю» предстоит «большое плавание».

Потому-то она так незлобиво и сказала молча наблю­давшему за кипящей колбой Тай-тяну:

– Спасибо тебе. Разведчицей я не буду. А ты, Тай-тян, обязательно станешь важным человеком.

Тай-тян что-то пробормотал и, смущенно почесав за­тылок, уткнулся в лежащую перед ним раскрытую книгу.

«Если не разведчицей, то кем же?» – Тотто-тян, стоя рядышком с Тай-тяном и вглядываясь в пламя, горевшее под колбой, погрузилась в раздумья.

Война со всеми ее невзгодами как-то исподволь вошла в жизнь семьи Тотто-тян. Каждый день где-нибудь по соседству, размахивая флагами с красным кругом на белом фоне и с криками «Банзай!»[28], провожали на фронт то одного, то другого, подчас совсем безусого, юнца. С магазинных полок исчезли продукты. Все труднее ста­новилось наполнять, как это было принято в школе «Томоэ», «дарами моря» и «дарами гор» коробочки с завтра­ком. Первое время обходились сушеными водорослями и маринованными сливами, но и их было все труднее и труднее купить. Все выдавали только по карточкам, о сластях и говорить не приходилось – дело безнадеж­ное.

Тотто-тян помнила, что на станции Оокаяма, не доез­жая одной остановки до дома, под лестницей был автомат. На нем была изображена очень соблазнительная на вид конфета. Стоило, раньше бросить в щель монетку, как выскакивал пакетик с карамельками. За пять сэн можно было получить маленькую коробочку, и побольше – за десять. Но уже давным-давно автомат стоял пустой. Сколько ни суй денежек, сколько ни стучи – ничего не выскочит. Но Тотто-тян превзошла всех в своем упор­стве.

«Может, хоть одна коробочка осталась? Вдруг да вы­скочит? – думала она. – Что, если застряла где-нибудь?» Поэтому изо дня в день, возвращаясь домой, она выходила на одну остановку раньше и бросала монетку в отверстие автомата. Но, увы, каждый раз со звоном монетка воз­вращалась обратно.

Пока Тотто-тян тщетно охотилась за карамельками, папа получил заманчивое по тем временам предложение: съездить на военный завод, где, говорили, делают оружие и еще что-то в этом роде для войны, и сыграть военные марши. За выступление ему выдадут сахар или фасолевую пастилу. Приятель, который предложил ему это, не пре­минул добавить, что папа вправе рассчитывать на щедрый паек, ведь он известный скрипач, недаром ему недавно выдали диплом Отличного Музыканта. Мама спросила:

– Ну как, поедешь?

Надо сказать, концерты организовывались все реже и реже, да и сам оркестр поредел: музыкантов одного за другим отправляли на фронт.

По радио передавали одни военные сводки, для музыки оставалось совсем мало места, так что работы у папы и других оркестрантов было маловато. Предложение сы­грать на военном заводе пришлось, стало быть, весьма кстати.

Тем не менее после некоторой паузы папа решительно ответил:

– Я не стану играть военную музыку на своей скрипке.

– Что ж, пожалуй, ты прав. Как-нибудь перебьемся с продуктами, – согласилась мама.

Папа, конечно, знал, как ей приходится изворачиваться, чтобы накормить дочку. Знал он и о том, что Тотто-тян каждый день бегает к пустому автомату. Как повеселело бы в их доме, сыграй он пару-другую военных маршей и добыв паек! Как радовалась бы дочка, поев досыта!

Но еще больше папа уважал музыку, а мама отлично понимала его и потому уговаривать не стала.

– Прости меня, Тотто-скэ! – грустно сказал он дочери.

Тотто-тян была слишком мала, чтобы разбираться в каких-то «принципах», не знала она и того, как плохо быть без работы. Но она видела, как любит папа скрипку; ей тоже было известно, что именно за музыку его изгнали из родительского дома и многие родственники порвали с ним отношения. Что только он не испытал, но так и не расстался со скрипкой. Поэтому и Тотто-тян согласилась с тем, что папа не должен играть то, что ему вовсе не нравится. Весело прыгая вокруг отца, она бодро приго­варивала:

– Ты, папочка, не беспокойся. Ведь я тоже люблю твою скрипку!

Правда, на следующий день Тотто-тян снова сошла на станции Оокаяма и заглянула в отверстие, откуда должны были выскакивать конфеты.

Должны были, но не выскакивали. И все же надежда не покидала ее.

После обеда, когда дети убирали столы и стулья, расставленные в кружок, актовый зал становился гораздо просторнее.

«Сегодня я буду первой!» – решила Тотто-тян.

Она уже не раз пыталась сделать это, но каждый раз чуть-чуть опаздывала и кто-то другой опережал ее. А ди­ректор сидел посреди актового зала в своей излюбленной позе – скрестив ноги, в то время как дети, отталкивая друг друга, забирались ему на спину. Каждому хотелось пого­ворить с ним.

– А ну-ка слезайте, слезайте! – отбивался директор, побагровев от хохота.

Однако дети ни за что не хотели слезать. Так что если ты не успевал вовремя подобраться, то свободного ме­стечка для тебя не находилось, тем более что директор не отличался высоким ростом.

Но сегодня Тотто-тян решила во что бы то ни стало быть первой, поэтому она поджидала директора в самом центре актового зала. Как только он подошел, Тотто-тян закричала:

– Нам надо поговорить, сэнсэй!

Директор уселся поудобнее и весело спросил:

– Ну что там? Выкладывай…

Тотто-тян уже несколько дней подряд обдумывала то, что она скажет сейчас директору. Когда тот скрестил ноги, она вдруг решила, что не станет карабкаться на него. Предстоящий разговор настолько важен, что лучше, если они будут видеть друг друга в лицо. Поэтому Тотто-тян опустилась рядом с директором, но не скрестила ноги, как он, а села на пятки. Хотя от этого немеют ноги, только так приличествует сидеть девочке. После этого Тотто-тян наклонила головку и слегка улыбнулась. «Сделай милое лицо», – говорила ей мама, еще когда она была маленькой. Именно таким должно было быть ее «праздничное» вы­ражение лица. Да и сама она ощущала себя хорошей девочкой, когда улыбалась, слегка приоткрыв ротик.

• Предыдущая
• 31/36
• Следующая