Мировая революция и мировая война - Роговин Вадим Захарович - Страница 14

Конечно, люди такого типа среди освобождённых генералов и офицеров составляли меньшинство, большинство же продемонстрировало во время войны высокие боевые качества. Но поток реабилитированных командиров прервался уже в первые месяцы войны. В романе «Солдатами не рождаются» Симонов так описывал размышления Серпилина: «На фронте воевало в разных должностях несколько сотен таких же, как он, выпущенных на свободу незадолго или перед самой войной… Одни успели погибнуть, другие пошли в гору: четверо командовали армиями, один — фронтом. Но, очевидно, из этого никто не спешил делать выводы. За последнее время он не слышал ни одного нового имени: те, что вернулись, воевали, а те, что сидели, продолжали сидеть… Лагеря были по-прежнему полны людей, готовых каплю за каплей отдать свою кровь за Советскую власть. Это было невозможно выкинуть из памяти, но сказать об этом вслух — значило бы совершить бессмысленное самоубийство» [120].

Среди командиров, остававшихся в лагерях, были люди незаурядного военного таланта и знаний. В книге «Непридуманное» писатель А. Разгон рассказывает о двух комкорах, с которыми ему довелось встретиться в одном лагпункте. Одним из них был С. Н. Богомягков, в 1917 году служивший подполковником царской армии и после перехода в Красную Армию закончивший гражданскую войну начдивом, с двумя орденами Красного Знамени. Окончив военную академию, Богомягков дорос до начальника штаба Особой Дальневосточной армии — второго по значению поста в одном из самых крупных и важных военных округов. Другой комкор, Н. В. Лисовский, закончил военную академию ещё до революции и вступил в Красную Армию в самом начале её организации. Долгие годы он работал начальником оперативного отдела, а затем — заместителем начальника Генштаба. «Лисовский почти всю жизнь занимался нашей западной границей и возможным противником на Западе. Всё, что происходило в 39-м и после, он воспринимал как нечто личное, происходящее с ним самим. Был непоколебимо уверен в неизбежности войны с Германией, считал наши территориальные приобретения 39-го года несчастьем с военной точки зрения. Он долго и обстоятельно объяснял Богомягкову, что на бывших польских землях хорошо продолжать бой, но очень трудно принимать его… О теории „малой кровью, на чужой земле“ он отзывался изысканным матом старого гвардейца».

После 22 июня 1941 года Лисовский «за какие-то считанные дни почернел… Несмотря на всю свою сдержанность и выдержку, он предсказывал колоссальные военные неудачи нашей армии! Когда, через месяц полной изоляции, у нас снова появились радио и газеты, мы могли судить, что все предсказания Лисовского оправдываются со страшной последовательностью. Он довольно точно предсказал направления главных немецких ударов. Весной 1942 года, с почти абсолютной точностью, начертил мне направление будущего удара немецких армий на юг и юго-восток… Было что-то чудовищное в том, что высокопрофессиональный работник, всю жизнь готовившийся к этой войне, сидит на зачуханном лагпункте и нормирует туфту в нарядах. А ведь в Генштабе сидел его бывший ученик и подчинённый Василевский! И Лисовский, кроме своих многочисленных заявлений с просьбой о посылке на фронт в любом качестве, писал одно за другим письма Василевскому и Шапошникову, перепуливал их мимо цензуры, через вольняшек… Не может быть, чтобы ни одно из его писем не дошло до адресата! Но Лисовский продолжал отбывать свой срок. Он его отбыл полностью, от звонка до звонка» [121].

Новое военное руководство, пришедшее на смену жертвам репрессий, было на несколько голов ниже своих предшественников. Поскольку в 1937—1939 годах погибли трое маршалов, в мае 1940 года были произведены в маршалы Тимошенко, Шапошников и Кулик. Из них отвечали этому званию только Шапошников и в меньшей мере Тимошенко, с 1942 года отодвинутый на второстепенные должности в военном руководстве. Кулик, проявивший в годы войны крайнюю военную бездарность и к тому же отличавшийся болтливостью и фрондёрством, в 1942 году был выведен из состава ЦК, в 1945 году исключён из партии, в 1947 году арестован и в 1950 году расстрелян [122].

Из-за своей амбициозности, взаимной неприязни и вражды новое военное руководство не могло наладить согласованную деятельность. «Когда трудились Гамарник, Тухачевский и другие, которые по-настоящему ведали политической работой, экономикой, боевой техникой армии, дело двигалось и без Ворошилова,— отмечал в своих мемуарах Хрущёв.— Когда же они были уничтожены и пришли на их место такие лица, как Мехлис, Щаденко и Кулик, недостойные своих постов, Наркомат обороны превратился, честное слово, в дом сумасшедших не то в собачник какой-то, если иметь в виду его руководителей. Однажды… меня буквально затащил за рукав Тимошенко на заседание Главного военного совета РККА… Он, видимо, хотел, чтобы я как член Военного Совета КОВО [Киевского Особого военного округа] посмотрел на этот собачник, как они друг другу впивались в горло, рвали друг друга по пустякам, но не занимались настоящим делом… Но, может быть, Сталина именно устраивала их междоусобная грызня?» [123]

Чувствуя слабую управляемость войсками, руководство Наркомата обороны практиковало частую переброску командных кадров. Даже после окончания массовых репрессий 1937—1938 годов и вплоть до июня 1941 года в некоторых военных округах было сменено до пяти-семи командующих [124].

После великой чистки резко упал моральный уровень командного состава. Как указывалось в докладной записке начальника Политуправления РККА Мехлиса, направленной секретарю ЦК Жданову, в 1938 году армейскими парторганизациями и партийными комиссиями было привлечено к партийной ответственности 19 794 человека, в 1939 году — 10 814 человек. При этом резко изменилась структура преступлений и проступков, за которые налагались партийные наказания. Если в 1938 году к партийной ответственности люди привлекались в основном по политическим обвинениям, то в 1939 году на первый план выдвинулись служебные преступления (привлечено к ответственности 4261 человек) и морально-бытовое разложение (привлечено 3138 человек). Большинство привлечённых к ответственности по этим статьям составляли представители начсостава [125].

В то же время сохранившаяся со времени большого террора установка на «разоблачение» подчинёнными своих командиров как «врагов народа» порождала склонность объяснять все упущения и недостатки вредительством. На этой почве возникали, как указывалось в том же документе, «дикие случаи». Так, парторганизация одной транспортной роты, обсудив вопрос о состоянии лошадей, вынесла следующую резолюцию: «Лошади находятся у нас в плохом состоянии, конюшни не покрыты, овёс ссыпается на землю, у лошадей появляются заболевания и зачесы, нет ли здесь со стороны командного состава роты у нас врагов народа?» [126]

Наряду с массовыми репрессиями дезорганизации армии способствовали проведённые в предвоенные годы «реформы», прежде всего восстановление в 1937 году института военных комиссаров. «Институт комиссаров, введённый впервые, в период строительства Красной Армии из ничего,— писал по этому поводу Троцкий,— означал, по необходимости, режим двойного командования. Неудобства и опасности такого порядка были совершенно очевидны и тогда, но они рассматривались как меньшее и притом временное зло… Командиры, выходившие в большинстве своём из рядов старого офицерства или унтер-офицерства, плохо разбирались в новых условиях и в лице лучших своих представителей сами искали совета и поддержки комиссаров. Не без трений и конфликтов, двоеначалие привело в тот период к дружному сотрудничеству».

Совершенно иные последствия вызвало вторичное введение двоевластия в период, когда большинство командиров выросло из рядов Красной Армии и имело завоёванный годами авторитет. В этих условиях комиссары новой формации оказались «призваны командовать только потому, что они олицетворяют „бдительность“, т. е. полицейский надзор над армией. Командиры относятся к ним с заслуженной ненавистью. Режим двоеначалия превращается в борьбу политической полиции с армией, причём на стороне полиции стоит центральная власть» [127].