Выбери любимый жанр

1937 - Роговин Вадим Захарович - Страница 54


Изменить размер шрифта:

54

На очной ставке Астров показал, что уже весной 1932 года «центр» нелегальной организации правых постановил перейти к тактике террора. Он подтвердил показания Куликова о том, что «Рютинская платформа» была написана Бухариным, Рыковым, Томским и Углановым, и утверждал, что «Бухарин и Рыков продолжают составлять центр правых, оставаясь на прежних позициях» [438].

Готовя Астрова к очной ставке, следователи особенно упорно добивались от него показаний о нелегальной конференции «правых», состоявшейся в августе — сентябре 1932 года. Такая конференция действительно происходила в то время, но Астров мало что мог о ней рассказать, поскольку он присутствовал в 1932 году лишь на одной встрече бывших бухаринских учеников, состоявшейся у него на квартире. Там в ответ на заявления некоторых своих товарищей о том, что Сталина следует «убрать силой», Астров заявил, что не намерен участвовать в какой-либо борьбе против Сталина. Убедившись в такой позиции Астрова, оппозиционно настроенные «молодые правые» решили, по-видимому, не привлекать его больше к подобным беседам, продолженным в других местах. Как вспоминал Астров, следователь ещё в 1933 году расспрашивал его о «конференции», проходившей в Покровском-Стрешневе и других районах Москвы и Подмосковья, о чём Астров не имел никакого представления [439]. Судя по материалам следствия 1933 года по делу «бухаринской школы» и заявлениям Бухарина во время пребывания его на свободе, ничего не знал об этой конференции и Бухарин, к тому времени отказавшийся от встреч со своими бывшими учениками.

Примечательна дальнейшая судьба Астрова, ставшего секретным агентом ГПУ ещё в 1933 году. Он оказался единственным участником «бухаринской школы», не только избежавшим смертной казни, но даже выпущенным в 1937 году на свободу по личному указанию Сталина. В его деле имеется резолюция Ежова: «Освободить. Оставить в Москве. Дать квартиру и работу по истории» [440].

В 1949 году Астров, как и многие другие бывшие оппозиционеры, был вновь арестован. Отбыв семь лет тюремного заключения, он был освобождён в 1956 году, после чего стал настойчиво добиваться восстановления в партии. В заявлениях, обращённых в этой связи в КПК, он сообщал, что «правые» не готовили ни переворота, ни террористических актов, а допускали лишь отдельные критические высказывания по поводу сталинской политики.

При расследовании дела «право-троцкистского блока» в начале 60-х годов Астров заявил, что в 1932—1933 годах следователи ГПУ добивались от него «лишь» переквалификации «оппозиционной» вины в «антисоветскую». Аналогичных показаний требовала от него и исключившая его из партии ЦКК. «Всё это в совокупности меня морально разоружило,— сообщил Астров,— и я подписал показания о контрреволюционном характере „организации правых“, получив от коллегии ОГПУ приговор к 3 годам тюрьмы (политизолятора)». После же второго его ареста в 1936 году следствие «было усугублено резчайшим обострением политической обстановки… В таких условиях терроризм правых сделался неопровержимым тезисом, который лично мне был подтверждён от лица партии устами самого наркома (он же секретарь ЦК и, если не ошибаюсь, тогда и председатель ЦКК) Ежова. Это подтверждение отняло у меня моральный стимул противиться требованиям следствия. Ограждение любыми мерами членов ЦК партии и Советского правительства от возможных покушений на их жизнь со стороны проникших в партию террористов стало представляться мне повелительной необходимостью, и я дал показания о террористическом характере организации правых, не выделяя из них и себя… Сказав „а“, я должен был сказать и „б“: меня поставили на очную ставку с Бухариным; я подтверждал терроризм правых, он отрицал» [441].

В 60—80-е годы Астров занимался литературной деятельностью. Среди его произведений наибольший интерес представляет повесть «Круча», описывающая «борьбу с троцкизмом» в 20-е годы. Освещая эту борьбу в духе её официальной трактовки в 60-х годах, Астров вывел себя и других участников «бухаринской школы» под вымышленными именами, а Сталина, Бухарина, Каменева, Радека и других ведущих политических деятелей того времени — под их собственными.

Обращает внимание тот факт, что «Круча» явилась единственным произведением «доперестроечного» периода, в котором личность Бухарина была представлена достаточно объективно и даже с известной долей симпатии.

После реабилитации Бухарина в 1988 году Астров выступил с несколькими статьями, в которых оправдывал своё провокаторское поведение в 30-е годы «верностью партии». Своё освобождение в 1937 году он объяснял тем, что Сталин знал: уже перед XIV съездом ВКП(б) (декабрь 1925 года) он разошёлся с Бухариным из-за желания последнего «ужиться в партии с Троцким». С этого времени, по словам Астрова, он уже не считал себя учеником Бухарина, а к «бухаринской школе» его безосновательно причислили «оппозиционеры-зиновьевцы» [442].

В ожидании ареста Бухарин сжёг хранившуюся у него запись Сталина, которую он случайно обнаружил в 1928 году после заседания Политбюро. Запись эта гласила: «Надо уничтожить бухаринских учеников». По словам Лариной, в 1937 году Бухарин был склонен считать, что в этой записи речь шла не о политическом, а о физическом уничтожении [443].

На одной из очных ставок Сталин поднял вопрос о «преступлении» Бухарина, относившемся к далекому прошлому. Он обвинил Бухарина в намерении вступить в 1918 году в блок с левыми эсерами и арестовать Ленина. На это Бухарин ответил, что предложение арестовать на время Ленина и образовать правительство из левых эсеров и «левых коммунистов» — противников Брестского мира было действительно сделано ему левоэсеровскими лидерами; он ответил на него решительным отказом и тогда же рассказал об этом эпизоде Ленину, который взял с него честное слово никому об этом не говорить. Далее Бухарин напомнил, что данный эпизод стал известен только потому, что в 1923 году, во время партийной дискуссии он нарушил это честное слово: «Когда я дрался вместе с Вами против Троцкого, я это привёл в качестве примера — вот до чего доводит фракционная борьба. Это произвело тогда взрыв бомбы» [444].

Новым тяжким испытанием для Бухарина и Рыкова стал процесс «антисоветского троцкистского центра», на котором подсудимые утверждали, что Бухарин, Рыков и Томский вступили в контакт с троцкистскими «центрами», сохраняя при этом свою организацию. По словам подсудимых, все три нелегальных «центра» имели общую политическую платформу, изложенную в «Рютинской программе».

В последнем слове Радек говорил о числящейся за ним «ещё одной вине»: «Я, уже признав свою вину и раскрыв организацию, упорно отказывался давать показания о Бухарине. Я знал: положение Бухарина такое же безнадёжное, как и моё, потому что вина у нас если не юридически, то по существу, была та же самая. Но мы с ним — близкие приятели, а интеллектуальная дружба сильнее, чем другие дружбы. Я знал, что Бухарин находится в том же состоянии потрясения, что и я, и я был убеждён, что он даст честные показания советской власти. Я поэтому не хотел приводить его связанного в Наркомвнудел. Я так же, как и в отношении остальных наших кадров, хотел, чтобы он мог сложить оружие. Это объясняет, почему только к концу, когда я увидел, что суд на носу, понял, что не смогу явиться на суд, скрыв существование другой террористической организации» [445].

Процесс «троцкистского центра» Бухарин воспринял главным образом под углом зрения его последствий для собственной судьбы. Относительно мягкий приговор, вынесенный Сокольникову и Радеку, он объяснял тем, что «они заработали себе жизнь клеветой против него». Тем не менее и после этого процесса Бухарин сомневался в том, что «перед всем миром Коба устроит третье средневековое судилище» [446].

После процесса газеты стали публиковать многочисленные резолюции «митингов трудящихся» с требованием суда и суровой расправы над Бухариным и Рыковым. Вскоре они получили извещение о предстоящем пленуме ЦК, в повестку дня которого было включено рассмотрение их «дела». В эти дни, как вспоминает Н. А. Рыкова, её отца часто посещали мысли о самоубийстве. Стоя у окна своей квартиры в правительственном доме на улице Грановского, он сказал ей: «Упадёшь, и ничего от тебя не остаётся» [447].

54
Перейти на страницу:

Вы читаете книгу


Роговин Вадим Захарович - 1937 1937
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело