Судьба попугая - Курков Андрей Юрьевич - Страница 33
- Предыдущая
- 33/73
- Следующая
Рабочих с поездом приехало человек двенадцать. Кроме Тауфенбаха и его заместителя, стоял здесь за столом и еще один явно не рабочий человек: в очках, постриженный ежиком, уже немного отросшим, тонкогубый и тонконосый. Как узнал Добрынин чуть позже, звали этого человека профессор Сикальский, был он москвич, а к ним с поездом был послан для проведения проверки сопротивляемости ископаемого мяса протуханию, так как узнать это было чрезвычайно важно для организации правильной его транспортировки и выбора маршрута.
Прошло, может быть, только полчаса, а из шумного застольного многоголосья Добрынин уже знал, что далекого предка товарища Тауфенбаха вывез из Германии в Россию кто-то из свиты Петра Первого, что Сикальскому прямо в этом поезде несколько дней назад исполнилось 45 лет, что почти месяц назад, прокладывая рельсы еще по сибирской земле, обнаружили рабочие поезда странное детское кладбище, где были похоронены, а точнее — только присыпаны снегом, мальчишки в военной форме с буквами «СУ» на нарукавных нашивках. Узнал он из этого многословного букета разговоров, перебиваемого время от времени быстрыми, как вдох, тостами, и много другого. И все было народному контролеру интересно: и «новости полей», и то, что война продолжается и Красная Армия на всех фронтах специально отступает, заманивая врагов в гиблые места, как уже случилось когдато с армией Наполеона, и то, что особо полезной оказалась кровь, недавно собранная у населения во время всесоюзной кампании.
Отвлекшись, больше из-за усталости ушей, чем от потери интереса, народный контролер заметил, что в углу теплушки на расставленных под стенкой табуретах сидят и дремлют некоторые участники праздника, в том числе и Дмитрий Ваплахов. Там же заметил Добрынин и еще одну пустующую пока табуретку. Потихоньку отошел народный контролер от стола и опустился на нее. Прильнул спиной к стене — в оленьем кожухе было тепло и уютно, хотя и воздух в теплушке тоже был теплым, ведь стояла здесь такая же печурка — изобретение советских химиков, печурка, не нуждавшаяся ни в дровах, ни в угле. Заползло в его душу ощущение настоящего счастья. И заснул народный контролер.
И увидел сон, в котором падали какие-то черные камни на белый снег. Падали и прожигали этот снег с шипением, и уходили куда-то в землю. Долго длился каменный дождь, и привыкли к этому жившие рядом люди. И привыкли к тому, что иногда эти черные камни попадали в дома и убивали кого-то из жителей.
После того, как все проснулись, в этой же теплушке начальника поезда провели общее торжественное собрание, на котором звучали в общем-то те же самые тосты, что и прошлым вечером, только в этот раз никто спирт не пил. Под овацию рабочих товарищ Брузе вручил товарищу Калачеву пакет из Москвы. Потом говорил профессор Сикальский, то и дело поправляя съезжавшие с тонкого носа очки. Говорил он о важности поставленной перед ними задачи, о бережливости, об особой ответственности, самоотверженности и большом доверии. Из его пересыпанного неживыми словами выступления понял Добрынин, что и геологи, и рабочие остаются здесь «вплоть до особого распоряжения Кремля». Что «должны они приложить все усилия» к «максимальному извлечению ископаемого мяса из ледникового грунта» и заготовить его из расчета на уже находящийся в дороге специальный товарный состав, который повезет это мясо в столицу, на фронт и в другие города. Уже комплектуются, говорил Сикальский, такие товарные составы, и будут приходить они за мясом регулярно, но все равно у рабочих «будет достаточно времени» для заготовки мяса к «каждому очередному» составу, так как дорога построена одноколейная, и пока груженый состав вернется на узловую станцию, а новый подойдет — пройдет не меньше восьми дней.
Нераскрытый пакет из Кремля дрожал в руках у Калачева, слушавшего Сикальского очень внимательно. Все больше и больше узнавая о будущем со слов профессора, он бледнел, губы его кривились, взгляд был потухшим и глубоко несчастным. То же можно было сказать и о трех других геологах. А радист Горошко, сидевший на том же табурете, на котором он и заснул вчера, вытирал слезы, сбегавшие на пухловатые розовые щеки.
После собрания геологи пошли к своему вагончику. Следом направились и Добрынин с помощником.
Уселись за ящиком-столом. Калачев только тут, в своем вагончике, раскрыл пакет, сорвав с него сургучную печать и бросив ее под ноги. Молча прочитал.
— Ну что? — полушепотом спросил Дуев.
— То же самое, что и профессор говорил… — пробубнил себе под носКалачев. — Даже больше…
— А про нас там ничего?.. — спросил Добрынин. Начальник экспедиции отрицательно качнул головой.
— Прочти! — попросил Горошко, видимо, все еще на что-то хорошее надеявшийся. — Может, там пропустили что-то важное… Может, вот их фамилии случайно пропустили! — он кивнул на народного контролера и урку-емца.
Калачев вздохнул, поднес поближе к глазам листы с отпечатанным на машинке текстом. Прочитал.
Сообщалось там не только об организации добычи и погрузки мяса. Сообщалось в этом письме о нанесении места на служебные и секретные карты, а также о том, что в дальнейшем во всех документах, письмах и радиопозывных место следует называть «Прииск Мясной». Очевидных пропусков фамилий обнаружено не было, и вообще упоминались там только геологи, а о народном контроле ни слова не говорилось, чему, может быть первый раз в жизни, Добрынин был очень рад. Не хотелось ему оставаться в этих местах. Душа плакала, скучала по России, по зелени, по нормальным восходам и заходам солнца, по лающим и воющим собакам.
В дверь вагончика постучали. Вошли Тауфенбах и Брузе.
Сухо и по-деловому составили они вместе с Калачевым план работы на следующие три дня. Основным пунктом в этом плане стояла организация быта прибывших с поездом и остающихся на прииске Мясном рабочих. Для этого следовало с помощью крановой платформы установить одну из двух теплушек рядом с вагончиком геологов, учитывая при этом все особенности местности и климата. А значило это, что предстояло поставить теплушку на столбы и приделать к ней деревянный порог. После этого поезд-рельсоукладчик уедет, а примерно через восемь дней после этого на прииск придет первый товарняк под мясо. Обсудили еще несколько мелких вопросов и на этом закончили. Выходя из вагончика, товарищ Тауфенбах вызвал на минутку народного контролера.
— Вам большой привет из Кремля! — сказал он, глядя снизу вверх на Добрынина.
— От товарища Тверина?
— Нет, от товарища Волчанова. Он вам посылочку передал. Пойдемте, заберете!
Вдвоем они догнали Брузе, зашли в теплушку начальника.
Пока Добрынин потирал руки у печки, Тауфенбах достал откуда-то и положил на свой письменный стол небольшой посылочный ящичек.
— Вот, товарищ Добрынин. Это вам, — сказал он. Народный контролер подошел. Ящичек не имел верхней крышки — ее заменял плотный слой газет, однако все было мастерски упаковано и перевязано крепкой бечевкой.
Добрынин развязал узел бечевки. Вытащил газеты. Под ними лежал сдвоенный тетрадный лист, исписанный крупным неровным почерком, а уже под ним были плотно, впритирку уложены пачки чая и знакомого Добрынину печенья «На посту».
Первым делом народный контролер стал читать письмо. «Здравствуй, дорогой товарищ Добрынин! — писалось там.С радостью узнал о твоем местонахождении и поэтому приказал передать тебе эту посылочку. Извини, что там только чай и печенье. Хотел положить еще сахар, но мне снова не выдали его — уже второй месяц пью чай с вареньем. Знаешь, какое время сейчас — война у нас здесь, и поэтому мы всё, что можем, отправляем на фронт. В Москве тепло. Идут дожди. Я тут с кремлевским поэтом поругался — с Бемьяном Дебным. Сволочь он такая! Сколько гадостей делает — и все ему с рук сходит. Еще обещал на меня пожаловаться. Кто знает — приедешь сюда, а меня, может, уже и не будет — расстреляют из-за этого говна. Были еще неприятности недавно из-за замыкания в электрической сети. Получил строгий выговор. Потому что во время проверки на преданность — помнишь ПНП? — сгорела обмотка на аппарате и случайно током убило трех членов Политбюро. Думал — посадят, но обошлось. Хотя выговор все равно дали. Работать невозможно. Каждую минуту подрасстрелом хожу — аппараты для ПНП и ПСВ не чинят, запчастей нет, а в день приходится проверять на них по сорок-шестьдесят полковников и генералов, что на фронт едут, не считая всяких там разведчиков. В общем, видишь, как мне приходится… А тут еще пока маршал Луганский в санатории был — его конь сдох. Мне приказали найти такого же, чтобы к его возвращению. По ночам ездил по кавалерийским полкам. Еле нашли, и то повезло. Успели привезти его в кремлевские конюшни. Сейчас этот маршал уже приехал — хорошо, что ничего не заметил, а то кто его знает. Тауфенбаху я сказал, чтобы ты с ним в Москву вернулся. Поздравляю тебя с рождением сына Григория! Тверин болеет, но не лечится. Сидит сутками у себя в кабинете. Ему комендант Кремля забыл чай занести, так я пожалел старика, отнес ему пачку своего. Жалко его все-таки. Не любит его никто… Ну ладно, давай! Будешь в Москве — зайди обязательно, чай будем пить с колбасой. С приветом, Волчанов».
- Предыдущая
- 33/73
- Следующая
