Подруги - Желиховская Вера Петровна - Страница 32
- Предыдущая
- 32/37
- Следующая
Надежда Николаевна, не слушая далее поспешила в комнату сестер.
Клавдия сидела, уже раздетая, в постели. Лицо её было красно-багровое, искаженное плачем и злостью. Она отчаянно срывала с себя платки и одеяла, которыми ее окутали, хрипло кричала, что ей жарко, что ее душит, чтоб ей дали пить, задыхалась и выходила из себя, напрасно призывая гувернантку, хладнокровно снимавшую свой наряд в смежной комнате.
— Что с тобой, Клавочка? Ты больна? — вскричала Надя, быстро подходя к сестре. — Что у тебя болит?
— Здесь… горло… Душит меня… Режет… Ой-ой-ой… — всхлипывая, отвечала девочка, хватаясь за шею. — Воды! Воды!..
Надежда Николаевна с первого взгляда поняла, что Клава больна серьезно. Она быстро налила ей воды, коснулась губами стакана, чтоб убедиться, что она не холодна, и, дав ей напиться, не задумываясь, прошла в комнату m-lle Наке, где не бывала чуть ли не несколько лет.
— Прошу вас сейчас же вернуться к сестре и посидеть возле неё, пока я распоряжусь послать за доктором! — сказала она озадаченной гувернантке. — У неё чуть ли не дифтерит или, может быть, круп, я не знаю, но она очень больна… Ей нельзя позволять плакать и кричать.
— Je n'у puis rien! (Я ничего не могу с этим поделать!) — кисло возразила француженка. — Что ж я сделаю? Ее уговаривать невозможно. Во весь путь она ревела…
— Я только хочу, чтоб в отсутствия её матери было все сделано для её спасения. Я повторяю вам, что она очень больна!
И молодая девушка вышла распорядиться, чтобы сейчас же ехали за Антоном Петровичем, a другой человек шел бы к другому доктору и к третьему, одним словом — чтоб доктор был, не тот, так другой!.. У Надежды Николаевны была дорогая и очень редкая, особенно в молодости, способность не терять головы. Возвращаясь к сестре, она вспомнила, что в этих случаях самое лучшее средство согревательные компрессы. Она побоялась взять лед, увидев на лице Клавдии какие-то подозрительные красные пятна, a приказала принести горячей воды и две губки и, сев возле сестры, начала сама прикладывать ей к горлу и беспрерывно менять горячие припарки. Это сейчас же остановило острую боль и девочка немного успокоилась. Через полчаса приехали один за другим два доктора и немедленно приняли самые решительные меры. У Клавдии оказались дифтерит и какая-то сыпная болезнь, которая еще недостаточно выяснилась, чтобы ее можно было тотчас определить. Доктора сказали, что больную необходимо отделить от других детей. Услышав, в чем дело, гувернантка пришла в страх и ужас неописуемые. Дифтерит? Сыпная болезнь? Скарлатина? Быть может, оспа?.. Боже мой! Но ведь это зараза, эпидемия, смерть!.. Что же делать? Куда деваться?.. Как спастись?!.
— Да успокойтесь, Бога ради! Чего вы из себя выходите! — сказала раздосадованная Надежда Николаевна. — Вы слышите: мы сейчас отделим ее от детей… Мы вынесем кровати Риады и Поли…
— Вынести их кровати? Voila qui est bien (Это возможно.). A остальные?.. A я сама?.. Я совсем не хочу схватить заразу!
— Мне до вас нет никакого дела, — презрительно отвечала ей Надя, — но дело в том, что я не знаю, куда перенести всех троих детей?.. Легче ее одну… Антон Петрович, вот что я вам скажу: как вы думаете?
Она передала ему свои соображения, с которыми доктор вполне согласился, и через десять минут m-lle Наке с несказанным облегчением видела, что больную переносят совсем, и с её кроваткой, из общей спальни сестер. Гувернантка сейчас же поотворяла все двери и окна и принялась энергично окуривать эту комнату и свою уксусом и всякими снадобьями, чтобы дезинфицировать ее от заразы. Предосторожность эта, впрочем, была не лишняя в виду страшной заразительности дифтерита, но только личная боязнь, доведенная до крайности в сорокалетней женщине, не могла расположить к ней окружающих.
После первых забот о сестре, Надя вспомнила, что и Вите целый день нездоровилось. Она попросила доктора взглянуть и на него. Ребенок лежал, разметавшись, весь в жару и в красных пятнах.
— У него ветряная оспа, — объявил доктор. — Почему за мной не прислали утром?.. Вероятно, то же самое будет у Клавдии, a ее возили за город!
Доктор покачал головой.
— Я заеду еще часа через два, посмотреть… Вы ведь не ляжете, пока не вернется Софья Никандровна.
— Я думаю, придется и совсем не ложиться… Кто же будет давать лекарство?.. Вы видите, что гувернантка заперлась, a няня возле Виктора…
— Не понимаю я вашей маменьки, — снова покачав головой, резко заметил Антон Петрович. — Она так убивается, падает в обмороки по умершим детям, a между тем так мало заботится о сохранении их, пока они живы! Я уверен, что начало болезни уже вчера можно было заметить…
— Да, гувернантка говорит, что Клавдия с утра жаловалась, что ей больно глотать…
— Так зачем же она матери-то не сказала?
— Забыла, говорит. Клавдия, как услышала, что едут в гости, перестала жаловаться… Да еще, у княгини за обедом, она ела мороженое…
Доктор только рукой махнул.
— Наблюдайте, пожалуйста, за мальчиком, — сказал он, уходя, — он, вероятно, сестру наградил оспой, a она вряд ли не передаст ему дифтерита. Такие болезни в семьях всегда почти всех лоском кладут. И чего здесь сидели!.. Говорил: уезжайте скорей на чистый воздух, от всех городских прелестей, — так нет. Вот и дождались. Теперь ждите, когда в деревню попадете!
Доктор, сердито ворча, уехал, но в полночь приехал снова. Он застал старшую Молохову над больной Клавдией, сильно страдавшей; Витя тоже плакал: и у него, как и предвидел доктор, опухло горло и затягивалось зловещей белизной, как у сестры. A генеральши, с остальными детьми, все еще не было дома…
— Она и к другим дифтерит завезет! Вот увидите, — ворчал Антон Петрович, и приказал перенести и Виктора в дальнюю комнату, приемную Молохова, за отъездом его совершенно свободную, куда перенесли уже Клавдию.
Наконец, во втором уже часу, вернулась Софья Никандровна и пришла в ужас и отчаяние неописанные. Как, дифтерит, — эта мучительная, заразительная, смертельная болезнь, — у её детей?.. У двоих разом!!. Боже мой! За что такие на неё несчастья? За что на неё именно обрушилась такая беда?..
— Я полагаю, не на вас одних, когда в городе вот уже три месяца, как дети мрут от горловых болезней, как мухи, — заметил ей доктор, очевидно недовольный. — Надо было раньше заботиться.
— Да как заботиться? Что я могла, почем я знала?
— Предусмотрительные родители знают. Клавденька, говорят, с утра жаловалась… Впрочем, что уж теперь!.. Других-то поберегите: плачем мало поможете…
— Других?.. Дети, уходите, уходите прочь отсюда! — спохватилась Молохова. — Ах, Антон Петрович, научите, что делать?.. Не сердитесь, пожалейте меня! Я такая несчастная!..
— Жалость не наше дело, сударыня; нам нужны распорядительность и благоразумие в матерях, a не истерики и слезы… Удалить надо детей из дому, пока еще не все заразились.
— Мне кажется, их надо бы сейчас же увезти из дому, — отозвалась Надежда Николаевна из-за изголовья больной сестры, от которой она не отходила.
— Все-то бы лучше. Дифтерит не шутит, — согласился доктор.
— Из дому? Но куда?.. В деревню я боюсь отправлять их одних…
— Да теперь и невозможно, пока мы не уверены, что они тоже не заражены. В деревне нет ни доктора, ни аптеки, a без них в этих болезнях не обойтись…
— Я думаю, всего лучше сейчас же переселить их к бабушке, к Аполлинарии Фоминичне, — сказала Надя. — Пусть едет и m-lle Наке: она, все равно, здесь бесполезна.
— К бабушке?.. Но беспокоить старуху среди ночи…
— Аполлинария Фоминична не из таких, чтоб не понять необходимости; я уверена в этом, — настаивала Надя.
— И я уверен, что она своим внучатам не враг, — сказал доктор. — Разговаривать некогда; я вам советую сию минуту свезти их самой, благо, вы еще возле больных не бывали, — прибавил он с оттенком насмешки в голосе, которой госпожа Молохова не заметила.
Она сейчас вышла распорядиться переселением троих детей, приказала гувернантке сбираться и направилась в комнату старшего сына, которого застала в постели, за чтением переводного французского романа. Выслушав мать, позевывая, Елладий отнесся очень равнодушно к её отчаянным возгласам и объявил наотрез, что не перейдет к бабушке, a преспокойно останется в своей комнате.
- Предыдущая
- 32/37
- Следующая
