От убийства до убийства - Адига Аравинд - Страница 35

— Желтый?

— Сначала скажи, не выиграл ли мой последний, — сказал Ченнайя, доставая из еще одного узла на саронге грязный клочок бумаги.

Продавец взял газету, глянул в нижний правый угол страницы и громко продиктовал:

— Выигравшие номера: 17-8-9-9-643-455.

Ченнайя знал английские названия цифр достаточно хорошо, чтобы прочитать номер своего билета. Некоторое время он, прищурясь, вглядывался в этот клочок бумаги, затем разжал пальцы, и билет, попорхав по воздуху, опустился на землю.

— Люди, прежде чем выиграть, покупают билеты по пятнадцать, шестнадцать лет, Ченнайя, — сказал ему в утешение продавец лотерейных билетов. — Но в конце концов тот, кто верит, непременно выигрывает. Та к устроен мир.

Ченнайя такие разговоры терпеть не мог, когда он слышал их, ему начинало казаться, что те, кто печатает лотерейные билеты, обирают его.

— Я не могу жить так все время, — сказал он. — У меня шея болит. Не могу больше.

Продавец кивнул:

— Так что, желтый?

Увязав билетик в узелок на саронге, Ченнайя доковылял до своей тележки и повалился в нее. И пролежал какое-то время, но усталость никуда не делась, к ней лишь добавилось отупение.

Внезапно по голове его пристукнул палец:

— Твой черед, Ченнайя.

Это был юноша-тамил из магазина.

Покупку следовало доставить в переулок Сурьянарайан-Рао. Юноша повторил адрес:

— Сурьянарайан, пятьдесят четыре…

— Хорошо.

Снова пришлось лезть в Маячную гору. Добравшись до середины подъема, Ченнайя спешился и дальше пошел пешком, волоча за собой тележку. На шее его вздулись жилы, воздух обжигал легкие, да и всю грудь. Та к дальше нельзя, твердили изнуренные конечности. Та к дальше нельзя. Но именно в такие минуты в нем нарастала потребность воспротивиться судьбе, и он тянул тележку, пока недовольство и гнев, весь этот день донимавшие Ченнайю, не вылились наконец в слова:

— Вам не сломать меня, мудаки! Меня вам никогда не сломать!

Если доставлять приходилось что-нибудь легкое, матрас к примеру, пользоваться велотележкой не разрешалось и вещь приходилось тащить на голове. Повторив адрес юноше-тамилу, он выступал в путь неторопливой, легкой походкой — ни дать ни взять толстяк, совершающий пробежку трусцой. Однако спустя недолгое время матрас наливался невыносимой тяжестью, придавливал шею и позвоночник, вонзал в спину копье боли. И вскоре Ченнайя впадал в полуобморочное состояние.

Этим утром он отволок матрас на железнодорожный вокзал. Клиентом оказался уроженец Северной Индии, покидавший вместе с семьей Киттур, и клиент этот — Ченнайя с самого начала догадался, что так и будет (глядя на подобного богача, по одной его осанке, по повадкам сразу понимаешь, порядочный он человек или нет), — отказался дать ему чаевые.

Однако Ченнайя настоял на своем:

— Ну ты, мудак! Гони мои деньги!

Он победил; клиент смилостивился и заплатил ему три рупии. Покидая вокзал, Ченнайя думал: «Я так ликую, а ведь он всего лишь отдал мне то, что задолжал. Вот к чему свелась моя жизнь».

От запахов и шума железнодорожного вокзала Ченнайю замутило. Он обогнул здание вокзала, присел у насыпи на корточки, подобрал полы саронга и задержал дыхание. Пока он сидел так, тужась, по рельсам загрохотал пассажирский состав. Ченнайя повернулся к нему спиной: пусть пассажиры видят, как он срет. Да, получится хорошо: мимо него пролетает поезд, а он испражняется, словно швыряя свое дерьмо в лица проезжающих.

Но тут Ченнайя обнаружил рядом с собой свинью, занимавшуюся ровно тем же, чем и он.

И сразу подумал: боже, во что я обратился? Он заполз за кусты и покончил там с этим делом, говоря себе: никогда больше не буду гадить вот так, в месте, где меня могут увидеть. Ведь есть же разница между человеком и скотом; есть же разница.

Он закрыл глаза.

От кустов исходил аромат базилика, доказывавший, что в мире есть и немало хорошего. Однако, открыв глаза, Ченнайя увидел, что его окружают только колючки, дерьмо и бродячие животные.

Он взглянул в небо, вздохнул. Какое оно ясное, подумал Ченнайя. Вот там все чисто. Он оторвал несколько листьев, подтерся ими, потом немного повозил левой ладонью по земле, чтобы отбить запах.

В два часа дня снова наступил его черед: требовалось доставить огромный штабель коробок в Валенсию. Тамил с особой тщательностью проверил, запомнил ли Ченнайя адрес: обогнуть больницу и двигаться к Семинарии, к домам священников-иезуитов.

— Сегодня у нас много работы, Ченнайя, — сказал он. — Так что отправляйся коротким путем — через Маячную гору.

Ченнайя крякнул, привстал с седла, чтобы перенести весь свой вес на педали, и покатил. И сразу же начала погромыхивать ржавая железная цепь, крепившая тележку к передним колесам велосипеда.

В конце главной улицы он попал в пробку. Остановился и немедля вновь ощутил все свое тело. Шея болела, спину пекло солнце. И, едва почувствовав боль, Ченнайя начал размышлять.

Почему некоторые утра выдаются трудными, а некоторые легкими? У других возчиков не было ни «хороших» дней, ни «плохих», они просто исполняли свою работу — как машины. А у него то такое настроение, то этакое. Он опустил голову, чтобы облегчить боль в шее, взгляд уткнулся в ржавую цепь, обвивавшую у его ног металлическую трубу, которая соединяла велосипед с тележкой. Пора смазать цепь, сказал он себе. Не забудь.

Снова вверх. Наклонившись вперед, Ченнайя выбивался из сил, воздух вонзался в его легкие, как раскаленная кочерга. На середине подъема он увидел спускавшегося навстречу слона с небольшой охапкой листьев на спине и с погонщиком, легко постукивавшим животное по уху железным прутом.

Ченнайя остановился — он не мог поверить своим глазам. И закричал слону:

— Эй ты, на что тебе листья, взял бы лучше мой груз! Он тебе больше к лицу, мудила!

За его спиной загудели машины. Погонщик слона, повернувшись к Ченнайе, взмахнул железным прутом. Прохожий закричал, чтобы он не задерживал движение.

— Неужели ты не видишь, что все в этом мире устроено неправильно? — спросил Ченнайя, обернувшись к водителю стоявшей прямо за ним машины, который колотил мясистой ладонью по кнопке сигнала. — Слон спускается с горы, прогуливается почти без всякой поклажи, а человеку приходится волочь в нее такую тяжесть!

Гудение машин обратилось в какофонию.

— Разве ты не видишь, что здесь все не так? — закричал Ченнайя.

Машины гудели. Это мир прогневался на его гнев. Мир хотел, чтобы Ченнайя убрался с дороги, но он был рад, что оказался именно здесь и не дает проезда стольким богатым и важным персонам.

В тот вечер небо расцветилось гигантскими розовыми полосами. После закрытия магазина возчики перебрались в лежащий позади магазина проулок; они выбегали оттуда по очереди, чтобы купить бутылочки деревенского вина, распивали их, а опьянев, нестройно пели на каннада песни из фильмов.

Ченнайя в этом никогда не участвовал. «Только зря деньги тратите, идиоты!» — временами кричал он коллегам, но они лишь издевательски хохотали в ответ.

Он не пил: пообещал себе, что не станет проматывать на спиртное так тяжело достающиеся ему деньги. И все же от винного аромата у Ченнайи потекли слюнки, а веселье и благодушное настроение прочих возчиков наполнили его душу ощущением одиночества. Он закрыл глаза. Открыть их его заставило какое-то позвякивание.

Неподалеку, на ступенях заброшенного дома, появилась, готовая заняться своим ремеслом, толстая проститутка. Извещая об этом, она хлопала ладонью о ладонь, держа в каждой по монете. К ней подошел клиент, поторговался. Договориться о цене им не удалось, и клиент с бранью удалился.

Ченнайя лежал в тележке, выставив наружу ступни, и с хмурой улыбкой наблюдал за происходящим.

— Эй, Камала! — крикнул он. — Может, дашь мне нынче задаром?

Проститутка, продолжая позвякивать монетами, отвернулась. Ченнайя смотрел на ее пухлые груди, на выступавшую из-под блузки темную ложбинку между ними, на ярко накрашенные губы.