От убийства до убийства - Адига Аравинд - Страница 31

— В тюрьму могли посадить невиновного, а преступник гуляет на свободе. И все, что вы можете сказать, — забыть об этой истории?

Главный редактор снова поднес ко рту чашку, и Гурураджу показалось, что старик утвердительно кивнул.

Он вернулся в ИМКА, поднялся в свою комнату. Лег на кровать и лежал, глядя в потолок. Когда в два часа зазвонил будильник, Гурурадж еще не спал. А выйдя на улицу, услышал свисток — проезжавший мимо полицейский помахал ему, точно старому знакомому, рукой.

Луна быстро убывала; еще несколько суток — и ночи станут совсем темными. Он шел все тем же маршрутом, точно ритуал совершал: сначала медленно, потом, перейдя главную улицу и нырнув в боковую, все прибавлял и прибавлял шаг, пока не добрался до банка. Гуркх сидел на своем стуле — винтовка на плече, тлеющая биди в пальцах.

— О чем сообщило сегодня сарафанное радио?

— Сегодня ни о чем.

— А несколько ночей назад? Что еще из напечатанного в газете неправда? Расскажите.

— Насчет беспорядков. Газета все переврала, все.

У Гурураджа замерло сердце.

— Как это?

— Она уверяла, будто индусы напали на муслимов, так?

— Но ведь индусы и напали на мусульман. Это все знают.

— Ха.

На следующее утро Гурурадж на работу не вышел. Он отправился в Гавань — впервые с того дня, когда приезжал туда, чтобы расспросить лавочников о последствиях беспорядков. Он обошел каждый ресторан и каждый рыбный базар, сожженный во время погромов.

А затем вернулся в газету и, влетев в кабинет главного редактора, сказал:

— Прошлой ночью я услышал совершенно невероятную историю об индусско-мусульманских беспорядках. Хотите, расскажу ее вам?

Старик пил чай.

— Мне сказали, что беспорядки спровоцировал наш Член Парламента, вступив для этого в сговор с мафией Гавани. И что погромщикам и Члену Парламента удалось передать всю сожженную и разрушенную собственность в руки своих людей, прикрывавшихся фиктивным фондом, который называется «Трастовый фонд строительства нового киттурского порта». Все тогдашние бесчинства были спланированы заранее. Мусульманские головорезы громили лавки мусульман, индусские головорезы — лавки индусов. Произошел просто-напросто передел собственности, замаскированный под религиозные беспорядки.

Редактор поставил чашку на стол:

— Кто вам это рассказал?

— Знакомый. Это правда?

— Нет.

Гурурадж улыбнулся:

— Так я, собственно, и думал. Спасибо.

И вышел из кабинета, провожаемый встревоженным взглядом своего начальника.

На следующее утро он опять пришел на работу с опозданием. Редакционный мальчик, подойдя к его столу, крикнул:

— Вас требует главный редактор!

— Почему вы не появились сегодня в Городской управе? — спросил, прихлебывая чай, старик. — Мэр просил вас прийти, он выступил с заявлением об индусско-мусульманских отношениях, осудил действия «Бхаратия Джаната», ему хотелось, чтобы вы его выслушали. Вы же знаете, как он уважает вас за ваши усилия.

Гурурадж пригладил волосы; сегодня он их не намаслил и они торчали в разные стороны.

— Да кому они нужны, его заявления?

— Виноват?

— По-вашему, в редакции найдется хоть один человек, который не знает, что вся эта политическая борьба — чистое надувательство? Что на самом деле «Бхаратия Джаната» и партия Конгресса договариваются и делят между собой взятки от компаний, которые ведут строительство в Баджпи? Мы оба знаем это уже не первый год, однако делаем вид, будто все обстоит иначе. Вам это не кажется странным? Послушайте. Давайте напечатаем в сегодняшнем номере одну лишь правду и ничего, кроме правды. Только в сегодняшнем. Один-единственный день ничего, кроме правды. Вот все, чего я хочу. Никто ведь этого даже не заметит. А завтра мы вернемся к нашему обычному вранью. Я хочу всего один день сообщать правду, писать правду и редактировать правду, написанную другими. Единственный в жизни день провести настоящим журналистом. Что вы на это скажете?

Главный редактор посидел немного, нахмурившись, словно обдумывая предложение Гурураджа, а затем сказал:

— Приходите сегодня вечером, после ужина, ко мне домой.

В девять часов вечера Гурурадж прошел по переулку Роз к дому с большим парком и стоящей в нише ограды голубой статуей играющего на флейте Кришны и нажал на кнопку дверного звонка.

Редактор провел его в гостиную, плотно закрыл ее двери и попросил Гурураджа присесть, указав ему на коричневую софу.

— Итак, расскажите мне, что не дает вам покоя.

Гурурадж рассказал.

— Предположим, что вы имеете по этому делу все необходимые доказательства. Вы пишете статью, в которой говорится, что у нас не только насквозь прогнившая полиция, но и продажная судебная власть. Судья призывает вас к ответу за оскорбление суда. И вас арестовывают — даже если написанное правда. Вы, я, да и все, кто работает в прессе, мы делаем вид, будто в нашей стране существует свобода печати, но ведь мы же знаем, что это не так.

— А что насчет индусско-мусульманских беспорядков? О них мы тоже писать правду не можем?

— В чем состоит эта правда, Гурурадж?

Пока Гурурадж рассказывал, в чем она состоит, главный редактор улыбался. А дослушав до конца, приложил к вискам ладони и захохотал, надрывая бока и сотрясая, казалось, весь ночной город.

— Даже если то, что вы говорите, это действительно правда, — сказал старик, когда ему удалось совладать со смехом, — и, заметьте, я не подтверждаю и не опровергаю ни одного вашего слова, напечатать ее мы ни под каким видом не сможем.

— Но почему же?

Редактор снова улыбнулся:

— Как по-вашему, кому принадлежит наша газета?

— Рамдасу Паи, — ответил Гурурадж, поскольку именно этот бизнесмен с Зонтовой улицы был указан на первой странице газеты как ее владелец.

Редактор покачал головой:

— Нет, не ему. Совсем не ему.

— Но кому же?

— А вы пораскиньте мозгами.

И Гурурадж увидел главного редактора в новом свете. Ему показалось, что вокруг головы старика образовался нимб, состоящий из всего, что он узнал на протяжении своей карьеры, но опубликовать так и не смог; тайное знание это осеняло главного редактора, точно гало полную луну. Такова судьба каждого журналиста нашего города, нашего штата, нашей страны, а возможно, и всего мира, думал Гурурадж.

— Неужели вы никогда ни о чем не догадывались, Гурурадж? Должно быть, это потому, что вы так и не женились. Без женщины понять, как устроен мир, невозможно.

— А вы слишком уж хорошо понимаете, как он устроен.

Они смотрели друг на друга, и каждый страшно жалел другого.

Шагая на следующее утро к редакции, Гурурадж думал: я иду по земле, состоящей из лжи. Невинный человек сидит за решеткой, преступник разгуливает на свободе. Все знают, что это так, и никому не хватает храбрости попытаться хоть что-нибудь изменить.

С этого времени Гурурадж каждую ночь спускался по грязной лестнице ИМКА, безучастно поглядывая на богохульные надписи и похабные рисунки на ее стенах, и шел по Зонтовой улице, не обращая внимания на лаявших, шнырявших под ногами и спаривавшихся бродячих собак, пока не добирался до гуркха, который улыбался ему и приветственно вскидывал старое ружье. Они уже стали друзьями.

Гуркх рассказывал ему о множестве мерзостей, свершавшихся в их маленьком городе, о том, кто кого убил за последние несколько лет, о том, сколько берут судьи Киттура, а сколько — его полицейские начальники. Они разговаривали почти до зари, а потом Гурурадж уходил, чтобы немного поспать перед работой. Как-то раз он, помявшись, сказал:

— Я ведь все еще не знаю вашего имени.

— Гауришанкар.

Гурурадж ожидал, что гуркх спросит и о его имени, ему хотелось сказать: «Теперь, когда я потерял отца, вы — мой единственный друг, Гауришанкар».

Но гуркх просто сидел, закрыв глаза.

Возвращаясь в четыре утра в ИМКА, Гурурадж думал: «Кто он, этот человек, этот гуркх?» Старик несколько раз упоминал мимоходом о том, что был слугой в доме отставного генерала, и Гурурадж вывел из этого, что Гауришанкар служил в армии, в полку гуркхов. Но как он попал в Киттур, почему не вернулся в родной Непал — это так и оставалось загадкой. Завтра я расспрошу его обо всем, решил Гурурадж. А потом расскажу ему о себе.