Мой генерал - Лиханов Альберт Анатольевич - Страница 21
- Предыдущая
- 21/38
- Следующая
– Нам пора! – ответил дед.
– Так не по-христиански, – сказала она, – уедете завтра. А сейчас надо отобедать.
Речь у женщины была плавной, а сама она степенной, спокойной.
Мы вышли с почты, пересекли улицу, вошли в дом.
Дом был необычный. Двор – под крышей. Стены из бревен, каждое в обхват. В темной глубине двора протяжно промычала корова.
В комнате, за столом, сидели старухи и старики. Угол был увешан иконами. Они тускло мерцали в полумраке.
Когда дед перешагнул порог, старики и старухи встали. Неторопливо и плавно поклонились. Дед снял папаху и в ответ поклонился им тоже. Я растерялся. Не знал, что мне делать. Кивнул. Сказал:
– Здравствуйте!
Мы сели за стол, уставленный едой. Все молчали, только хозяйка приговаривала, угощая нас:
– Груздочков отведайте! Брусницы! Варенушки!
Это значит – груздей, брусники, вареного молока. Слова хозяйка выговаривала кругло, не спеша, и от этого они казались ласковыми, добрыми.
Дед поднялся с рюмкой в руке. Оглядел стариков и старух, всмотрелся в их морщинистые лица, поклонился опять.
– Спасибо вам, люди добрые, – сказал он, – за тепло, за сердечность. Мама моя и папаша померли давно. Когда пятилетки наши только начинались. Я в армии служил. Только на могилку сумел тогда съездить. А теперь вот и у самого жизнь на закате…
Он помолчал, выпил вино. Выпили и остальные.
– Прошу вас только об одном, – сказал дед. – Если, конечно, помните. Спойте. Помню с детства – петь у нас в деревне умели. А у мамы – любимая была про солдата. Дайте послушать в последний раз.
Запели старухи неожиданно, как-то враз, и получилось у них так ладно и хорошо, что сердце у меня приподнялось будто.
Песня грустная была, протяжная. Старухи даже и не пели будто, а рассказывали. Грустную историю рассказывали дедушке и мне, и я заслушался.
Дедушка словно застыл. И лицо у него было такое же, как там, на кладбище.
Старики не пели. Но сидели они не как зрители, а напряженно, недвижно. И волнение было у них на лицах. Казалось, хотя они и не поют, но про себя песню повторяют. И поэтому тоже в пении участвуют.
Стало тихо.
Дед встал. Каждого старика обнял. Каждую старуху.
– Пора все же, – сказал.
– Ну ладно, – ответила хозяйка, – мы привыкли мужиков отпускать по военным делам без заминки. А вам, генерал, спасибо.
Мы оделись, сели в сани все с тем же мальчишкой, и снег снова заскрипел под полозьями.
Дедушкина деревня стояла на взгорке, под березами.
На березах чернели грачиные гнезда.
Они пустовали теперь. И деревня от этого казалась осиротевшей.
Лошадь бежала вперед, а мы все махали старикам и старухам.
Они стояли на околице неровной горсткой. Смотрели нам вслед.
И мне было грустно, саднило горло. Будто я всегда жил в этой деревне. А теперь бросил ее и вот уезжаю.
Его дом
Москва!
Счастливые же все-таки ребята, которые в Москве живут! Счастья своего не понимают! Каждый день могут на Красную площадь приехать! В зоопарк сходить! Мороженого в «Детском мире» поесть! Им и в голову не приходит, наверное, что такого мороженого больше нигде нет.
А дома, дома какие в Москве! Калининский проспект, например. Там дома на раскрытые книги походят. Книги поставили боком. А метро! Да чего там! Как в кино или на картинках. Кто в Москве не бывал – поверьте на слово! В точности сходится. Поэтому я Москву описывать не стану.
Опишу только, как мы к Неизвестному солдату ходили. Но это – потом. Сначала мы все-таки прилетели. Взяли такси, приехали домой к дедушке.
Дом у него в красивом месте. Набережная рядом. Во дворе сугробы, как в лесу.
У подъезда, на лавочке, старики сидят. Перед ними раздвижной столик. В домино режутся. Лупят костяшками с грохотом.
Увидели они деда, домино бросили, закричали наперебой:
– Нашелся!
– Как же так!
– Куда вы исчезли, лейтенант?
– В Сибирь, товарищ полковник, – отвечал, смеясь, дед. – На строительство гидроэлектростанции, товарищ майор! Той самой, товарищ лейтенант! Знаменитой! А это мой внук, Антон Рыбаков. Знакомьтесь.
Я смутился. Поклонился, как дедушка в деревне.
– Какой вежливый мальчик! – удивился один старик.
– Не то что некоторые дикари! – сказал второй.
– Сибиряк, значит? – удивился третий.
– Коренной, – засмеялся дед, а старики мне руку жать стали.
Генерал-майор такой-то, говорит один. Генерал-полковник такой-то, представляется другой. Генерал-лейтенант этакий, рапортует третий. И все улыбаются мне.
Я оробел. Сперва не понял ничего, уж потом сообразил. Это, значит, они для удобства так друг друга называют. Не генерал-лейтенант, а лейтенант. Полковник. Майор. Чтоб короче и быстрее.
Тут я с духом собрался и говорю:
– Разрешите, товарищи генералы, угостить вас кедровыми орехами, которые я с Кешкой осенью собирал.
Скинул я с плеча рюкзачок, который с собой очень даже предусмотрительно прихватил, и насыпал генералам по карману орехов. Да еще и по здоровой шишке дал.
– Ну! – закричали генералы. – Эх! – закричали. – Ух!..
Потом они успокоились и один – полковник, кажется, – говорит:
– Можно, Антон Петрович, мы вечерком с внуками зайдем? Пусть они на живого сибиряка поглядят. Вообще поговорят. Это им пригодится.
Дед спрашивает:
– Ну, Антон?
Я прямо растерялся. Ведь не зверь же я какой-нибудь. Просто человек. Чего на меня смотреть? Но уж больно старики на меня жалостно глядели. И вообще – приветливые были. Я сказал:
– Милости просим!
И опять почему-то поклонился, болван. Вышло как-то невзначай. Будут думать еще, что у нас в Сибири все время кланяются. Как при царе.
Пока мы в лифте поднимались, я деда спросил:
– А что, тут одни генералы живут?
Он рассмеялся. Нет, не одни, оказалось. Полковников много без приставки «генерал». Майоров. Тоже без приставки. Просто в этом доме военные живут.
Мы поднялись на дедушкин этаж. Остановились у двери. Постояли минуту.
– Ты волнуешься? – спросил я.
– Волнуюсь, – ответил дед.
– Потому что давно не был?
– Потому что много лет прожил тут с бабушкой, – сказал он. – Но теперь ее нет. А мне кажется, она дома. Ждет меня из долгой командировки.
- Предыдущая
- 21/38
- Следующая
