Цирк в шкатулке - Сабитова Дина Рафисовна - Страница 14

• Предыдущая
• 14/44
• Следующая

— Это неправда, неправда, — зашумели все, — мы все решили, что…

— Молчите! — возвысил голос директор. — Молчите! Распустились вы у меня, вот что! Я говорю: я один принял такое решение, и не сметь, не сметь мне возражать!

— Но, господин директор, ведь голосование… — начал было Иогансон.

— Вы бредите, господин фокусник! Какое еще голосование? Идите занимайтесь своими кроликами и не лезьте, куда вас не звали!

Конец спору положил помощник начальника.

— Вы арестованы, господин директор! Прошу следовать за мной!

И господина директора увели в городскую тюрьму.

Китценька не стала слушать, что было дальше. Она могла предположить, что после ухода полицейских труппа не стала расходиться — ведь надо же было решать, как поступить.

Но маленькой Китценьке было уже все равно. Она знала, что ее маленькая кудрявая головка не может придумать, как справиться со свалившейся бедой. Пусть думают люди.

А Китценька пойдет, сядет на бережок и будет тихо плакать и тоненьким голосом выть на луну. Потому что собаки всегда воют на луну, когда им тоскливо.

И Китценька зажмурилась горестно, выла и плакала и думала, что им опять не везет, и что очень хочется куриной котлетки, а ее кормят только овсянкой на воде, и что очень жаль господина директора, и что все пропало, и что она так одинока, а луна такая большая и круглая — и-и-и-и-у-у-у-у-у!

Вдруг в ее тонкий вой вплелась какая-то новая, более низкая нота.

Китценька открыла глаза и увидела, что рядом с ней сидит Миска. Большая и черная, она казалась частью этой ночи.

— Будем выть вместе? — спросила Миска, вздохнув.

— Будем, — согласилась Китценька.

— Люди — это всего лишь люди, — продолжила разговор Миска. — Они слишком много разговаривают… А нам, настоящим собакам, ясно, что сперва надо как следует повыть на луну. У-у-у-у-у-у-у!

— У-У-У-У-У-У-У! — поддержала ее Китценька.

— Да, — вздохнула Миска. — Сперва повыть, а потом уже, отвыв беду, заняться поисками выхода. Люди всегда привыкли делать все сразу. Поэтому они и принимают такие опрометчивые решения. Ты согласна?

— У-у, — кивнула Китценька.

— Сейчас мы повоем еще немного, а потом пойдем послушаем, что придумали люди. Может быть, мы с тобой придумаем что-то получше. А ты не грусти так сильно. Лучше погромче вой, — сказала Миска ласково и лизнула маленькую Китценьку в нос.

И вот в этот момент Китценька и почувствовала, что она — несмотря на все горе — счастлива.

Потому что, конечно, Китценьке никогда не стать большой собакой. Но зато — она может дружить с большой собакой! Ведь Миска подала ей совершенно понятный собачий знак дружбы. И они будут выть хором и придумают, как спасти директора, и потом Китценька даже покажет Миске, где спрятана косточ… нет… пожалуй, косточку Китценька покажет ей когда-нибудь потом…

Но не только собаки горевали в этот час на речном берегу.

Когда экстренное совещание труппы закончилось, спохватились, что пропал Марик.

— Его нет в нашем фургоне, — взволнованно сообщила Казимира, — его нет и в тележке у Филиппа.

— Давайте встанем цепочкой и будем громко звать его, обшаривая окрестности, — сказал Хоп.

— Может быть, пустим по его следу собак? — предложила Рио-Рита.

Шкатулка покачала головой.

— Думаю, он не ушел далеко. Спрятался где-нибудь, чтоб мы не видели, как он переживает. Пойду поищу мальчика, мне кажется, у нас нет причин за него волноваться…

Марик нашелся на берегу.

Он сидел на песке, обхватив колени руками. При появлении Шкатулки он поспешно вытер краем футболки глаза.

— Что там решили? Я ушел, не дослушал, — сказал Марик севшим от слез голосом.

— О чем ты ревешь, дуралей? О чем-то своем или о нашем общем?

— Я не реву. Уже не реву, — поправился Марик. — Но, понимаете, только я понадеялся, что останусь в цирке, а цирк закрыли…

— Кто тебе сказал такую ерунду? Вот еще придумал! Завтра мы идем на прием к министру культуры и не отстанем от него, пока он не разрешит нам выступать. Налоги заплатим — ведь сбор от представления остался у нас.

— И директора выпустят?

— Это мы тоже выясним завтра. А пока — пойдем-ка домой. Спать.

— Домой? — хмыкнул Марик. — Это в фургон, что ли?

Шкатулка внимательно глянула на него.

— А у тебя есть другой дом?

— Нет у меня никакого дома. Нет и не было.

— Ну, значит, придется считать, что на сегодня твой дом — в цирковом фургоне.

— А где ваш дом?

Вместо ответа Шкатулка встала и сделала несколько шагов по берегу, загребая ногами песок. Потом разбежалась и прошлась колесом.

— Ух ты! — Марик даже вскочил в восхищении.

— Хочешь, научу тебя делать так же?

— Конечно, хочу! — Марик нетерпеливо подпрыгнул.

— Тогда смотри. Надо встать вот так и…

Следующие десять минут Марик пытался повторить движения Эвы, шлепаясь в песок, если она не успевала его подхватить. Мальчик запыхался, но в конце концов у него начало немного получаться. А когда Эва сказала: «Ну хватит» — Марик понял, что плакать ему больше не хочется.

— Давай-ка договоримся, — сказала Эва, ловя его последний раз, и сдула с лица мокрую от пота седую прядь. — Называй меня на «ты» — так, пожалуй, будет лучше. А в качестве ответной любезности я отвечу на твой вопрос.

— На какой вопрос? — Марику казалось, что он ни о чем не спрашивал Эву.

— Про дом. Спроси меня еще раз.

— О, точно. Где твой дом, Эва?

— Вот он. — Эва кивнула себе под ноги. — Тебе нравится этот милый домик, который я нарисовала на ботинках?

Хотя луна и светила ярко, но Марик не мог разглядеть домик Эвы в подробностях. Однако он хорошо помнил, что там нарисовано, и даже маленькую лейку под кустом помнил тоже.

— Так что мой дом — всегда со мной. Он там, где я останавливаюсь.

— Но он же ненастоящий?

— Для меня — самый настоящий. Другого у меня нет. Да я и не хочу другого.

Марик подумал: «Что ж, — у меня нет даже такого дома» — но ничего больше не сказал.

Эва свистнула, и из темноты показались две собаки — большая черная Миска и маленькая белая Китценька.

Вчетвером они отправились спать.

Если вы встретите человека, который заявит вам, что он любит стоять в очереди, запомните этот день: такие люди встречаются крайне редко. Очень может статься, что никогда. Очередь, даже самую организованную, люди обычно ненавидят.

В приемной у министра культуры очередь была очень культурная. Никто не пихался локтями, не шумел и не толкался, никто не кричал «Вас здесь не стояло!» и никто не лез вперед.

Да это было и невозможно. Тот, кто пришел на прием в министерство, сперва должен был пройти в зал «А» и в окне № 1 получить талон на получение анкеты. Потом в зале «Б» в окнах № 3 и 4 в обмен на талон выдавалась анкета посетителя — шесть экземпляров на семи листах каждый. В анкете следовало указать цель визита, свое полное имя, полное имя своих родителей, дедушек и бабушек, а также прадедушек и прабабушек, кто, где и когда родился, место постоянного жительства, род занятий (подробно), имена свидетелей, готовых подтвердить все эти сведения, кроме того, следовало указать наличие музыкального слуха, знание иностранных языков, владение домашними животными, умение стоять на голове, длину левого мизинца, авторов музыки и слов королевского гимна, а еще нарисовать в предложенной рамке автопортрет: отдельно шел вопрос «Болели ли вы ветрянкой».

Заполняющие анкеты могли разместиться за столами в зале «В».

Все очень нервничали, но вели себя тихо. То и дело прокатывался слушок, что тех, кто уже болел ветрянкой, министр примет, а тех, кто не болел, выгонят вон.

Поэтому в последней графе посетители судорожно исправляли написанное до тех пор, пока не вспоминали, что поправки и зачеркивания в анкете воспрещены, второй экземпляр не выдается и допустившему помарку придется прийти в следующий раз.

• Предыдущая
• 14/44
• Следующая